Тигриный лог

Ещё немного 18 октября

Пока никуда не ушла, я быстро возвратилась на второй этаж и наткнулась на ожидающий взгляд Хенсока. Он знал, что я приду обратно? Опустевшая чашка была поставлена на стол, и он отвел от неё руку.

— Я заберу посуду? Помыть, — оправдала я для начала своё появление.

— Пожалуйста, — откинулся назад старик, наблюдая за мной. Я не стала испытывать себя, сражаясь с ним взглядами, опустила свой к посуде, и только тогда заговорила:

— Вы ведь очень хотите, чтобы Лео ушел отсюда, да?

— Видит Всевышний — кем бы он ни был, — по своей воле я никуда бы его не отпустил. Этот мальчик слишком дорог мне, — я не выдержала и подняла глаза, чтобы не только чувствовать, но и смотреть на искренность, льющуюся в голосе и отражающуюся на лице. — Каждый ученик, который проводит здесь длительное время, становится мне родным, как моим собственным сыном… Ты знаешь, своих детей у меня нет, но, открою тебе секрет, многие люди, не имеющие собственных детей, относятся к чужим с куда большей любовью, чем тем подарили бы родные родители. Я волнуюсь и переживаю за каждого мальчика, чья судьба когда-либо была мне вверена, но Лео — особый случай. Мне кажется, ты должна меня понимать без лишних объяснений.

— Я понимаю, — составив чашки на поднос, я оставила его стоять на столе и присела. Разговор был не из мимолетных и поверхностных, он требовал опереться телесно. — Однако Лео всё равно уходит…

— Как и все, рано или поздно, — Хенсок погладил столешницу, будто сметая крошки, и развел руками. — Какую бы боль ни испытывало моё сердце, я служу долгу, я служу высшей цели. Все они — ученики, монахи, все мы здесь служим или будем служить ей. Если раз дать слабину — всё пойдёт насмарку. И Лео тот, чей вклад в мир за стеной трудно переоценить. С его чистым духом и физической силой, с его уникальными способностями, он незаменим для защиты наших интересов.

— Ваших интересов? — побоялась я, что слышу о чем-то корыстном, но напрасно.

— Да, в наших интересах сделать мир немного лучше, добрее и порядочнее. И именно за это я боролся, и буду бороться до конца. Мне всё равно, если кто-то посчитает, что я много беру на себя, что решаю, что правильно, а что нет, как должно быть, а как быть не должно… Я никогда не просил ничего для себя, не искал для себя, я делал всё для блага людей вокруг. Не того блага, которое они сами себе сочинили, что оно им необходимо: пресыщаться и тонуть в роскоши, а того, которое заведено истинной мудростью. Это не мною придумано. Я получил завет и наказ от своего учителя, он от своего, и так по цепочке до времен, которые теряются в забытых далеких веках. Мы зовёмся буддийским монастырем, но, как ты, скорее всего, заметила, многое противоречит истинно буддийским установкам. Наше понятие справедливости так же не является каким-то буддийским, оно вообще не принадлежит никакой религии, нации, расе, особой касте. Мы никому ничего не навязываем и не пытаемся установить мировой порядок или господство. Мир прекрасен своим несовершенством, потому что благодаря этому в нем всегда есть чем себя занять, а бездеятельность первый путь к пороку. Но баланс и гармония должны существовать. Сильные должны быть наделены и умом, умные порядочностью, богатые щедростью, слабые защитниками, мужчины женщинами. И те, и другие для этого должны стремиться к развитию собственных достоинств.

— И как, по-вашему, должна вести себя достойная женщина? — полюбопытствовала я.

— Откуда мне знать? — вспыхнул Хенсок, и я не поняла на этот раз, было это комедиантством, или нет. — Я воспитываю мальчиков, а в девочках я ничего не понимаю. Какими должны быть женщины? Ну, наверное, противоположным тому, какими являются мужчины.

— Слабыми, глупыми, трусливыми и жадными? — предположила я, зная установки для настоящих мужчин, которые прививают учителя адептам.

— Ты всё сводишь к крайностям! — взметнул руки Хенсок и опустил их под стол, на колени. — Да и, я же сказал, что ничего в этом не понимаю. Вопрос не ко мне. Я знаю наверняка только одно.

— Что же? — видя, что настоятель не торопится с продолжением, пошевелила его я.

— Дарить сердце нескольким невозможно, поэтому больше всего я ругаю и презираю в мужчинах качества распутства и неопределенности. Если ты не можешь выбрать одну женщину и хранить ей верность, то о каком постоянстве в делах с тобой можно говорить? О какой верности долгу? Мужчина либо однолюб, либо подлец, — я внимательно замерла, видя, что это не конец. А концовка предназначалась именно мне, бойко отчеканенная Хенсоком: — То же самое касается женщин. Вот всё, что я знаю о требованиях к ним.

Он смотрел мне в глаза. Чем дольше это длилось, тем сильнее наливались мои щеки жаром, мне становилось стыдно и неловко. Подарить сердце только одному, иначе… если парень при неразборчивости связей — подлец, то я представляю, какой эпитет подобрал Хенсок для дам.

— Не все способны любить всю жизнь одного человека, — пробормотала я.

— Я не говорил о всей жизни, я говорил о единовременности. — уточнил дедушка, ещё хитрее прищурившись. Плечи мои невольно приподнялись, стремясь к мочкам ушей. — Конечно, любовь может пройти, не всем дана сила духа на столь крепкое чувство, что оно заполнило бы жизнь от и до. Да и не всем везет найти того, на кого стоило бы положить свою жизнь. Это не шутка, полюбить раз и навсегда. Но если никого не любишь, или неуверен, то нельзя тонуть во лжи, тешить кого-то надеждами, бежать за двумя зайцами, обманывать другого и обманываться самому, — мне казалось, что он хоть и говорил в мужском роде, предназначал это послание мне. Джин и Лео, Лео или Джин? Так что же, Хо? Джин или Лео? Кто тебе нравится больше? За кем ты пойдешь отсюда? Вот что я слышала в словах Хенсока. — Ты согласна? — как бы подтверждая мои мысли, спросил он. Поджав губы, я опустила глаза. Что я могу ответить? Да, согласна, я тоже хочу, чтобы парень, которого выберу, любил меня одну и больше никого, не засматривался на других, и, конечно, не выполняй он этих условий, я буду ревновать, злиться, и считать его недостаточно любящим. Но разве при этом я задумалась сейчас над своим поведением? Вернее, сейчас-то, под руководством Хенсока, задумалась, а где была до этого? Витала в облаках? Я смотрела на Лео, на Джина, на Чимина и Джеро, я думала о них, обмозговывая, кто лучше, кто больше нравится и чем нравится вообще. Разве это ни есть уже признак морального распутства? Я пришла сюда узнать о том, кто украл мой первый поцелуй, всего-то. Узнать для того, чтобы, возможно, полюбить этого юношу и жить с ним до конца дней своих долго и счастливо — так я видела эту ситуацию, когда вошла в Тигриный лог. А что же вместо этого? Я поцеловалась уже и с Джином, и с Рэпмоном (пусть и не по своей воле), едва не сподобила на это Лео (или всё же сподобила?), пересмотрела половину адептов голыми, себя показала немало кому (пусть и то, и другое без желания, по необходимости). И всё несется дальше, такое интересное, увлекательное, и я не останавливаюсь, а слежу за событиями и радостно в них участвую, потому что это разнообразит мою жизнь и приносит удовольствие, пусть не без переживаний и с тревогами, но всё же. Просто потому, что я не имею смелости сделать то, чему учатся адепты: определиться. Им внушают эту мысль о постоянстве во всем, о том, что ты должен знать четко, чего хочешь и к чему стремишься, не ради себя, а ради как можно большего блага для как можно большего количества людей. Итак, возвращаясь к моему выбору: Джин, Лео, или узнать, кто поцеловал меня? Начнем с последнего. Это даст мне удовлетворение, но ничего больше. Да и кроме меня никому ничего не даст. С этого пути — пути разгадки и опознания, — меня сбили двое других, Джин и Лео. Что было бы, если я ушла с Джином? Возможно, я стала бы с ним счастлива. Это всего лишь возможность, но с большой вероятностью. Я сделала бы то, что нужно для меня самой. А теперь последнее — Лео. Он нужен и мне, и миру, людям. Но из-за одной меня он задерживается здесь. Если я уйду с ним, это будет не для меня, потому что с собой он никого не зовет. "Со мной некуда идти" — только что сказал он. Некуда, но есть зачем. И я нужна ему, для того, чтобы он адаптировался и не растерялся, хотя бы тут, пока мы ещё под одной крышей — образно выражаясь, — я могу сделать что-то для Лео, чтобы он возвращал добро, а не был одиноким и с прорвой потаённого зла. Разве не может оно однажды прорваться? Его нужно исчерпать. Если я выберу то, что ничего не принесет мне, но принесет пользу другим, это будет значить, что Тигриный лог научил меня главному.

— Я всё поняла, — произнесла я несмело, но, набравшись храбрости в голосе, добавила: — Я уйду пятнадцатого, не переживайте.

Второй раз покинув башню, я остановилась под козырьком, не выходя из-под него, поскольку уже пошел несильный дождь. Нужно сначала определиться, куда идти, и добраться перебежками, но рассуждать так трудно! Я согласилась уйти в день посвящения Лео в категорию сэнсэев, чтобы он покинул Тигриный лог, или потому что определилась с тем, кому отдала предпочтение? Я не могу сказать, что Хенсок оказывал на меня сильное давление, он просто хотел, чтобы я определилась. Мне кажется, что хотел. Он смотрел на меня с такой отеческой жалостью, когда я уходила. Я ручаюсь, что знаю, о чем он думал. Бедная некрасивая девочка, попала в гущу парней, разнообразие, ассортимент и выбор, никуда не денутся, становятся лучше день ото дня, смотри, влюбляйся, флиртуй, ощущай себя первой красавицей за счет того, что ни одну другую девчонку они не увидят. Снесло крышу, эйфория, радость. Но так нельзя. Жизнь ребят направлялась в другое русло, им внушали постоянство и аскетизм, а мне среди них захотелось всего и сразу. Некоторым из них тоже захотелось хотя бы чего-нибудь. И тем сильнее, что это было нельзя. Запретный плод… Джин был прав, Лео меня манил по этой же самой причине. Он такой отстраненный и далекий, даже когда близко, недостижимый. Вот я и запала на него. Нет, не запала. Я влюбилась, крепко влюбилась, я чувствую это где-то в себе. Но Джин… эти двое как будто воздействовали на две разные части меня. Один будоражил душу, другой тело. Но стоило Джину уйти, пробудив во мне раскаяние, как душа рванула за ним. А когда Лео приближается, или я вижу его в источнике, или когда он обнимал меня теми ночами — то моё тело не молчит и здесь. Черт возьми, это просто неразрешимая задача! Но пятнадцатого ноября я обязана покинуть Тигриный лог, потому что дальше так тянуться не может. Чем дальше я забираюсь и привыкаю, тем тяжелее будет уходить. Но на самом деле я с большей отдачей должна научиться делать что-либо, не ради себя.

Выдохнув, я вышла из-под укрытия и пошла в сторону кухни, неся перед собой поднос с чашками. Обман — это плохо, а я вот уже полтора месяца вожу за нос половину жителей монастыря. Надо будет открыться им перед прощальным поклоном. На дорожке впереди нарисовался отчетливый образ Сандо. Вот несет его нелегкая! Я посмотрела по сторонам, где за невысоким бордюром растеклась грязь. Ливни и слякоть размочили почву, и вне дорожек земля влажно хлюпала, превратившись в месиво. Я замерла, видя, что молодой человек прошел то место, где мы могли бы с ним разминуться. И что он хочет? Чтобы я сошла в грязь, уступая ему? Или терлась о него, умещаясь на тропке? Подойдя, он остановился, глядя как будто насквозь. Мы всё ещё не разговаривали. Кто же первым начнет? Я демонстративно оглядела ещё раз невозможность обхода по чистому и сухому.

— Джентльменства я и не ждала, — произнесла я будто сама себе. Он молчал. Перенес вес тела с одной ноги на другую. Скрестил руки на груди. Выдохнул. — Что, гордость не позволяет уступить дорогу? — У меня было не то настроение, чтобы опять задираться с ним. Я только решила, что буду доброй и милосердной, старающейся для других, а не для себя. Да и разве я не обещала уже себе, что не буду злиться на Сандо? Что стерплю его любым? Это трудновыполнимая задача, и я сорвалась, но не стоит ли попробовать ещё раз? — Ну и ладно, — спокойно сказала я и, занеся ногу, перенесла её через бордюр и вмазала в жижу земли, по щиколотку испачкавшись в холодной грязи. Сандо, видя, что я делаю, успел только открыть рот, но когда понеслись звуки, было поздно — я уже стояла не на дорожке.

— Эй, что ты делаешь?! Хо! — он протянул руку, подхватив меня под локоть и потянув обратно. — Я бы отошел, чего ты туда полезла?

— Я думала, не отойдешь, — уперлась я, отодвинувшись. Он всё равно поймал мой локоть и подергал на себя.

— Я же не обязан всё по щелчку делать! — вернул он свою обычную яростность, пристыженный, что выказал беспокойство по поводу того, что я поступила так, как должен был он — мужчина.

— Нет, тебе просто непременно нужно свой характер показать, — заметила я. Он фыркнул, потянул меня ещё, я рыпнулась и, не устояв, поскользнулась и выронила чашки с подноса, съехавшие и полетевшие вниз. Ближайшей свободной рукой Сандо успел поймать одну, а вторая грохнулась вдребезги о дорожную плитку.

— Черт! — выругался он, опустив глаза к произошедшей мини-катастрофе и не глядя на меня. Я заметила, что он излучает вину, её тонко сочащиеся признаки. Посмотрела на осколки. Я ещё и посуду разбила! Из-за всего, что пришлось пережить в последнее время, духовной тяжести и накапливающейся со временем физической усталости, вид этой расколотой чашки так ударил меня под дых, что мои губы, когда я опустилась, чтобы собрать кусочки, затряслись, предвещая молчаливые слезы. Всё у меня рушится, всё ломается, ничего не клеится, выходит не так. Я ничего не знаю, не умею. — Я не хотел, — Сандо присел напротив и стал помогать собирать осколки. — Извини, — тихо-тихо сказал он, но я уже не удивилась. Мне было приятно, что он всё больше научается по-человечески общаться, но сейчас это не помогло мне. Мокрая от дождя, я сидела и, думая о своём, плакала над разбитой чашкой. Но дело было вовсе не в ней. — Ты чего, ревешь что ли? — заметил Сандо и замер. Я сложила всё на поднос, куда он поставил и пойманную, уцелевшую кружку. — Да вылезь ты из грязи! — схватив за подмышки, парень выдернул меня и перекинул на дорожку. Как была, на корточках, я приземлилась на новое место. — Ты из-за такой ерунды реветь вздумала? — я не отвечала, осторожно поднявшись с подносом и теперь стараясь следить за ним. Сандо, кажется, понял, что дело вовсе не в этом. Задумался. Блуждающими глазами он искал приюта, чтобы не смотреть на моё расстроенное лицо. Удерживая равновесие, он забрался на тонкий бордюр и освободил проход. — Иди. Стой! — я едва шагнула, как он ступил обратно, указывая мне на мою ладонь. — Ты об осколок порезалась… — я взглянула на капли крови, слабо сочащиеся по пальцам, держащим поднос.

— Ничего страшного, на кухне есть аптечка, — произнесла я и зашагала дальше. Но Сандо, почему-то, не ушел, а привязался следом. Быстро нагнав меня, он вырвал поднос, ничего не сокрушив и умудрившись перехватить влажную скользкую ношу, не добив посуду на ней.

— Я донесу, пошли, — недоверчиво взглянув на него, я поплелась следом. Он покосился через плечо. — Чего ты так смотришь? Призрак отца Гамлета увидела?

— Нет, просто ты переигрываешь. Не пойму, с какой целью.

— Ну, ты же не ожидала джентльменства. А я люблю делать то, чего от меня не ожидают, — хмыкнул он, дойдя со мной до столовой и войдя внутрь, где можно было начать сушиться.

— А, то есть, тобой легко манипулировать, если всегда просить обратное тому, что на самом деле требуется? — он прищурился, посмотрев на меня. Я отвела взгляд и полезла за бинтом и спиртовой настойкой, чтобы обработать порез.

— Я не веду себя по определенной схеме. В данный момент захотелось именно так, — Я раскрыла перед собой ладонь и увидела, что её рассекло диагонально по всей ширине. Я была так огорчена, что даже не почувствовала. Досада иногда такой же анальгетик, как горе или счастье.

— Опять ты со своим "захотелось", — посетовала я. — Ты когда-нибудь научишься следовать правилам монастыря?

— Зачем? Ты же знаешь, что я смотаюсь отсюда, когда возьму то, что мне нужно, — я никак не могла приладить одной рукой повязку на другой и Сандо, цокнув языком, выхватил у меня бинт. — Дай сюда, деревня.

— Сам ты! — проворчала я и тут же присмирела. Он ловко обмотал мою руку и, наклонившись, зубами надорвал край перевязи, чтобы оторвать от остального бинта и завязать узелок. — Знаешь, в тебе много хорошего.

— И что же? — ухмыльнулся Сандо, заканчивая медпомощь.

— Всё, что настоящее. Что ты не пытаешься прятать под искусственным собой. Тем, каким ты не являешься.

— Не умничай, ради Бога! — свел он брови к носу и отступил на шаг, уперев руки в бока. — Всё.

— Спасибо… — расслабляясь, что как-то реабилитировался за свою причинность в разбитии чашки, Сандо стал коситься на выход и явно готовился к побегу. А я вспомнила о том, ради чего, собственно, искала Лео, да совсем забыла повод, сбитая настоятелем. — Слушай, сегодня же баня…

— И?

— Ты ведь не будешь мне пакостить? Занимать чан или до ночи мыться в душе, чтобы я не зашла…

— А разве тебя это остановит? — хохотнул он. Я хитровато улыбнулась, пойманная на том, что преград для меня существует всё меньше.

— И всё-таки. Я могу надеяться, что с твоей стороны не возникнет препон?

— Я помешал тебе, потому что не знал, кто ты, — Сандо с достоинством приподнял подбородок. — С женщинами я не воюю. Если хочешь, могу посторожить вместо твоих Дон Кихотов, они всё равно ни на что не годятся.

— Не говори так, ребята очень хорошие, — тут же вступилась за них я.

— Возможно, они очень хороши. Для цирка. Но тут как-то пока не проявились.

— Не зли меня, а то я полезу в драку, — глупо предупредила я. — Хочешь, обижай меня, но не их!

— Никогда не вступайся за мужчин — это унизительно для них. Пусть лучше хоть раз будут биты, чем спасены девушкой, — выдал свою версию правильности Сандо. Я задумалась над его справедливой жестокостью и граничащей с беспределом грубостью. Было в нем что-то от рыцарства, только совсем не такого, которое было в Чимине. Это как черное и белое. Почему-то принято считать, что черное — это тьма и зло, но есть любители черного, которые считают, что именно оно несет чистоту и благородство. Белое легко замарать, а черное уже некуда, оно может лишь светлеть.

— Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть спасенным девушкой. Обстоятельства бывают разные.

— Не буду спорить, — пожал плечами он.

— Это ты-то? — подивилась я.

— Я сегодня ломаю шаблоны, да? — дерзко возвел одну бровь вверх Сандо и опустил её. — Ладно, не стану больше шокировать, пойду… — не успел он отойти, как в трапезную вошел Чимин с Чонгуком. Когда у тех или иных ребят появлялось свободное время, они регулярно приходили сюда, посидеть и поговорить. Для уличных беседок становилось холодновато, библиотека не привлекала мужчин в принципе, а кухня, где тепло от печи и еда (хотя бы её запах) — это всегда подходящая обстановка.

Чимин тотчас заметил нас, что мы вдвоем и о чем-то серьёзно разговаривали. Его зоркие глаза отметили и мою перебинтованную руку, белеющую издалека.

— Хо, что с тобой? Поранился? — вынужден был он держать маскировку при Чонгуке. Младший сел подальше от двери, чтобы не дуло. — Всё в порядке? — уточнил Мин, зыркнув на Сандо. Тот и ответил вместо меня:

— Нет, не в порядке! Ты никак не даёшь мне его прикончить и появляешься, когда я вот-вот осуществлю задуманное, — хмыкнув, он резко вышел вон. Я посмотрела ему в спину и подумала о том, что его возлюбленная покойница — не хорошо о мертвых плохо, но это невозможно не подумать — была круглой дурой. Земля ей пухом. Отличный парень свободен для чего-то более стоящего.