Тигриный лог

20 октября

То, что тяготило меня поначалу, переставало терзать и превращалось в привычку, о которой я не думала, не замечала её; я не могла делиться ни с кем здесь большинством информации, которую получала от того или иного жителя Тигриного лога. Я не была болтуньей и за стенами монастыря, но в нем постигала искусство молчания вдоль и поперек, открывая в нем многоликие грани самосовершенствования и глубины мысли. Когда не выбрасываешь её из себя, она растет и крепнет, становясь богаче и плодороднее. Так и всё, что оставалось обмозговываться внутри меня, копилось и переосмыслялось многократно, так что я успевала ежедневно побывать философом почти всех направлений человеческих концепций и мировоззрений. С утра первым возможным собеседником сделался Сандо, что ещё больше отодвинуло вероятность проболтаться о тайнах обители, ведь беседовать с Сандо — это отдельный вид пытки через унижение и моральное иглоукалывание. Но он был не озлоблен на этот раз, и мы даже поздоровались. По глазам читалось, что думы его далеки от меня и, может он устал препираться, а может готовил новую колкость, но тренировка прошла, как по маслу, хотя завершилась традиционно — меня скинули на мат и я, соглашаясь с предсказуемым поражением, ушла без обязательной гнусной мины на лице.

Хотя я и быстро уснула, но и перед сном, и сразу после пробуждения рассуждала о том, что поведал мне Джей-Хоуп. Я не была виновницей выдворения Джина. Он сам залез в табуированные дали. Знал ли он о том, что читает запретное? А ведь Хенсок намекал мне, кто является змеем в райском саду… а что, если Джин даже знал, что его могут выгнать после обнаружения "зацензуренной" литературы и поцеловал меня, потому что "а, была не была, всё равно уходить"? Нет, этот парень со мной бы так не поступил. А вот почему настоятель не признался, по какой причине ушел ученик? Зачем ему было дурить меня? Нет, иногда безусловно кажется, что Хенсок творит необоснованные махинации в своих владениях ради чистейшей забавы, но в глубине души я не могла в это поверить. Он вряд ли что-то делает просто так. И для этого мне нужно с ним поговорить. Однажды, когда я разгадаю все тайны Тигриного лога (я надеюсь, что это случится), и стану умной-преумной, то откажусь от разговоров с Хенсоком, как от способа узнавания чего-либо, потому что, чем дольше здесь нахожусь, тем сильнее убеждаюсь, ни к каким окончательным ответам и разгадкам это не ведет. Это лишь заставляет усиленнее думать и мытарствовать.

На завтраке мне неприятно отметилось отсутствие Лео. Разве он не должен был вернуться ночью? Или хотя бы под утро? Обычно после субботы он всегда являлся на завтрак. Что же случилось? Я серьёзно обеспокоилась, но от паники меня спасало спокойствие кушающих мастеров. Случись что с Лео, они бы знали и вели себя иначе. Почему он не пришел? Из-за поцелуя? Не хочет меня видеть? Но мне почудилось, что он был не против всего… раскаивается, что не сдержался? Когда же ты перестанешь быть к себе таким строгим, мой прекрасный нерастленный эдельвейс?

— Чего это у тебя аппетит пропал? — заметил Шуга, что я почти не поела. Я опомнилась, что надо именно этим и заняться, а не витать в пространствах, находящихся на несуществующих осях координат.

— Я просто задумалась, — оправдалась я, принимаясь за наваристую кашу на молоке. С сокращением солнечного дня при приближении зимы, Хенсок дал добро на обновление рациона, поскольку многие запреты в еде компенсируются с лихвой благотворно влияющими на обмен веществ лучами солнечного света, а когда они убывают, то добирать стоит непосредственно в источнике сил и энергии. А растущим и закаляющимся организмам надо крепнуть, а не истощаться. Перед тем, как я приготовила первый раз трансформированное меню, я выслушала ёмкую лекцию от старика, как, что и когда полезно употреблять. Если я не выйду отсюда воином, то опытным диетологом точно стану.

— О чем? — полюбопытствовал Тэхён. И что я должна ему ответить? Да вот, недосовратила нашего бывшего привратника, теперь не знаю, стыдиться этого или продолжать напирать. А кроме как грубо напирать я ничего и не умею больше, поскольку обольстительница из меня, как из сумоистки гейша.

— Потом скажу, ладно? Мне надо будет с вами поговорить, — вспомнила я и о том, что не оповестила своих друзей о точной дате ухода отсюда. Надо бы предупредить их, подготовить. Конечно, есть и такие, как Сандо, которые облегченно вздохнут от того, что я ушла, но приобретенные товарищи, смею надеяться, погрустят обо мне хоть день.

— Ты хочешь рассказать нам о темном пятне в своей биографии? — дьявольски приподнял бровь Шуга, приняв такую же, дьявольскую, интонацию. — О том, что до монастыря творила бесчинства и баловалась киднеппингом*?

— Это очень развратный термин? Я боюсь представить, что означает это слово.

— Даже я не знаю, как баловаться киднеппингом, — расстроено заметил Рэпмон. — А я думал, что знаю почти все варианты сексуальных изощрений.

— Вообще-то, это кража людей, — Шуга осуждающе покачал головой, глядя на меня. — От него я ожидал, но откуда у тебя все мысли в ту степь понеслись?

— Но ты употребил его в таком контексте… — покраснела я, ещё ниже опустив лицо к тарелке.

— А на что вы все подумали? — недоумевающее захлопал глазами Ви. Нет, я объяснять отказываюсь. Есть добровольные желающие? Рэпмон, стесняясь меня, замолчал, давая слово Юнги.

— Ну… да незачем оно тебе, братишка, — похлопал его по спине друг, и мы закончили завтрак.

Я пошла прямиком в башню, где, в который раз, хотела высказать всё настоятелю. Постучав и разувшись, я, с его позволения, ступила в "кабинет директора". Но каким бы коварным и загадочным мне ни казался Хенсок, у меня никогда не создавалось ощущения скованности или страха перед ним. Он располагал к откровениям и выкладыванию из души всего, что там завалялось.

— Доброе утро, Хо! — улыбался он мне приветливо.

— Доброе утро, учитель! Я сяду? — попросила я, указывая на циновку напротив него, через стол. Он кивнул, прищурившись от широкой улыбки. — Почему вы обманули меня, сказав, что Джин ушел из-за поцелуя?

— Я так сказал? — тут же округлил он глаза. Я запнулась, судорожно воспроизводя выговор Хенсока в тот час, когда он призвал нас с Джином сюда же. Он говорил о нарушении устава и что тот должен уйти, поскольку переступил табу, но тут я начала тянуть одеяло на себя и Джин произнес, что поцеловал меня. Хенсок ни словом не заикнулся об этом, похоже, позвав меня в свидетели просто для того, чтобы мы сами запутались. Понурив голову, я поджала губы. — Так, говорил или не говорил? — поинтересовался невинно старик.

— Не отрицайте, что хотели заставить меня думать, что дело в этом! — отважилась я. — Зачем вам нужен был укор моей совести? Зачем мне чувствовать себя виноватой, если моя роль в событиях минимальна?

— Иногда полезно подумать о своем поведении и окинуть себя взглядом со стороны, — развел руками Хенсок и пододвинул к моему краю стола грязную посуду, чтобы я её не забыла забрать, когда буду уходить.

— Но почему такими радикальными мерами? Нельзя было сказать как-нибудь мягко…

— Если мягко стукнуть пустым мешком, чтобы предупредить о вхождении на запретную территорию, то человек не остановится, а вот если ударить дубиной, то вряд ли повторит попытку, — наставник пожал плечами. — Мягкость, может быть, хороша, как педагогический способ, где-нибудь в школах благородных девиц. Но я же признался тебе, что умею воспитывать только мальчиков, а их нужно образумливать жестко.

— Так, и… перед чем именно вы хотели меня остановить? Можете, хоть раз, сказать прямо, чтобы я поняла, а не додумывала? — почти сердилась я, но сдерживалась.

— Мне показалось, что ты излишне легкомысленна в общении с нашими юношами.

— Я?! — краска залила не только лицо, но шею и грудь. Пристыженно сжавшись, я стала вспоминать обо всем, что позволяла себе. Раздевалась, целовалась, флиртовала — но последнее только с Джином! И немного с Лео. Но может ли считаться с Лео, если он не понимает флирта и воспринимает его как женское поведение в целом, отличное от мужского, к которому нужно относиться спокойно, поскольку оно таково и всё. — Простите…

— Тебе не за что извиняться, — благосклонно махнул Хенсок. — Ты молодая и неопытная. Почему бы тебе и не поддаваться юному задору и шепоту природы? Я не являюсь ортодоксальным моралистом или ханжой, но, как и говорил тебе, люблю в людях постоянство… и пока ты здесь, я хотел бы видеть в тебе это качество. Если же ты сможешь вынести его с собой и за ворота, я буду счастлив, — я посмотрела в его глаза. Возможно ли, что он где-то глубоко-глубоко, тайно не до конца простил мою бабушку, что она не дождалась его? Не хочет ли он поэтому, чтобы я не повторила подобного и была верна единожды выбранному?

— Что же будет с Джином?

— А что с ним должно быть? — удивился Хенсок. — Вернется к прежней жизни, обустроится…

— Прежней? — свела я брови на переносице. — Он работал на бандитов под давлением и шантажом, прежде чем решился уйти в монастырь. Он занимался грязными делами, которые ему были не по нраву. Чтобы оттереться от этого, он выбрал путь духовного очищения. А вы, вместо того, чтобы простить какие-то мелочи, помочь ему с этим, выкинули его отсюда туда, откуда он ушел.

— Хо, — вздохнул дедушка, сухими натруженными пальцами поправив рубашку. — Тигриный лог — это не только школа боевых искусств. Когда-то, когда адептов и монахов было сотни, возможно, что ими занимались поверхностно. Но я стараюсь обращать внимание на индивидуальность каждого, пришедшего сюда. Потому что им нужна помощь. Не только материальная, чтобы было, что есть, и где спать. Но и духовная. Ты сама всё видишь, зачем тебе говорить? Каждый ученик, придя сюда, был потерянным, страдал или был напуган, не мог найти себя или был угнетаем. Они все хоть с небольшими, но внутренними травмами. Я пытаюсь лечить их… — и у вас с мастерами это успешно получается, должна заметить! — Если сказать или намекнуть на это, то представь, как неприятно станет у них на душе? Лечить! Меня самого передергивает, стоит подумать, что моё любимое, родное священное место уподобится больнице. Не дай Творец психиатрической. Я и ассоциации со школой не очень рад, но всё же лучше, чем клиника, не правда ли? Но, всё-таки, мы монастырь, храм душ. А душа — это птица, и ей нужна клетка до тех пор, пока её крылья слабы и не могут вознести её ввысь, где она полетит дальше. А теперь, скажи мне, когда Джин поцеловал тебя, разве был он похож на того, кого нужно продолжать выхаживать? — Понимающая истинность его слов, я предпочла промолчать. — Здоровая птица, не выпущенная из оков, заболеет заново, — он почему-то захихикал и, попытавшись успокоиться, не сразу сумел это сделать. Мне пришлось подождать, пока иссякнет его веселье. — Прости, придумалась взрослая шутка о том, чем заболеет передержанный в клетке птах.

— И вы выгнали Джина потому, что он не нуждался больше в Тигрином логе? — недоверчиво изрекла я. А как же книга? А как же приобретенные нелегально знания?

— В том числе, — кивнул Хенсок. Что ж, я не могла не согласиться, что, в отличие от остальных мальчишек, нашедших тут долгожданный приют и влюбившихся в эти места, Джин влюбился скорее в меня и его стены монастыря начинали тяготить. Именно как здорового и способного на подвиги мужчину. Лучше не думать об этом. Иначе начну скучать, и тоже потянет на подвиги. Хм, кстати о них.

— Вы не знаете, где Лео? — поднялась я, складывая посуду (хоть бы в этот раз не разбить её!) и отвечая на чаяния настоятеля тем, что интересовалась его любимым воспитанником. Хенсок не желал во мне легкомысленности, но не желал её для того, чтобы я выбрала Лео, что бы он ни говорил или, наоборот, ни замалчивал. Джин и без того несломленный и сильный парень. Ему не составит труда найти девушку. Так думал настоятель и, похоже, начинала думать я, глотая обиду, что пока я здесь, это вполне может произойти. Но разве, пока он там, я не целуюсь с Лео? Признак растленности моей натуры. Когда я успела стать такой? Ах, кружащий горный воздух, что ты делаешь с моими мозгами? Выветриваешь из них серое вещество. А где проживает нравственность человека? В душе или разуме?

— В храме, — выдал мне секретную локацию Саб-Зиро Хенсок и я, едва не отнеся ответ к своим последним мыслям и запутавшись на мгновение, поторопилась сразу после уразумения с уходом из башни; поспешно отнесла посуду, чтобы поскорее найти Лео. Не знаю, надо или нет обсуждать с парнями то, что между тобой и ими произошло, но мне казалось, что обсудить поцелуй есть смысл. Не в том плане "ну, как, понравилось?" или "что насчет повторить?", а в том, как это отразится на наших отношениях. То есть, следует ли нам избегать друг друга или наоборот? То есть, не лучше ли прямолинейнее вести себя и, раз уж скоро мы отсюда уходим, может… В общем, да, что насчет повторить? И понравилось ли ему? Зачем сочинять красивые и интеллигентные поводы, если честность не менее достойна, и помогает признать, что да — я всего лишь плотски тянусь к самому прекрасному и необыкновенному, благородному, сильному и невинному молодому человеку, которого встречала на своём пути. Я бы хотела тянуться и духовно, но я не представляла, как мы с ним можем раствориться друг в друге, разделить интересы (когда их у него, судя по всему, нет, кроме игрищ с тигрицами по субботам, к которым я, глупая земная девица, рано или поздно могла бы начать ревновать), открыть друг другу души и болтать часы напролёт, когда Лео и два слова-то без желания произносит, накрепко прячет в себе всё своё и понять его я совершенно не в состоянии. Что остаётся при таком раскладе? Восхищаться внешним и только мечтать о том, что где-то в этом всём есть и нечто возвышенное.

Лео сидел немного левее от центра перед статуей Будды, где когда-то чистил чакры Рэпмон. Я знала, что не могу войти так, чтобы он не услышал и не заметил. Он чувствует, что появился кто-то, и, скорее всего, даже чувствует кто именно. Но монах не шелохнулся, пребывая в молитвенной позе и — это я увидела, когда подошла совсем близко, — с закрытыми глазами. О чем он молится? О чем просит, за что благодарит? Как я могу говорить о любви, взаимной или безответной — неважно, когда представления не имею о том, что происходит внутри него. Мне неловко было его тревожить, но ждать неизвестно сколько, когда он закончит, тоже трудно.

— Лео… — позвала я. Изваяние каменного стража. Одно из мифических божеств, что сохранилось в Гималаях или на Тибете. Непоколебимое, таинственное, безответное. Даже ухом не повел. — Можно поговорить? — шепотом сипела я сбоку, боясь, что он пошлет меня. Но почти двухмесячный опыт общения с ним доказывал, что посылать он не умеет. Так что рисковать стоит. — Лео, я хотела бы извиниться… — За что? Что я несу? Вовсе не хотела. Извиняться надо, когда знаешь, что обидел, а я понятия не имею, что чувствует брат-монах. Вряд ли он оскорбился, потому что для оскорбленности нужно обладать гонором и чувством собственного достоинства. Они у Лео были в зачаточном состоянии, воспитанные самоотреченностью и смирением. Нет амбиций — нет обид. — Поговори со мной, пожалуйста. Бог вечный, с ним всегда успеешь, — тихо попросила я ещё раз. Глаза Лео открылись, и он медленно повернул лицо ко мне, опустив ладони на колени. Как же плавно и изящно он это сделал! Как в фантастических фильмах, где кто-то очнулся после десятилетий простоя, или заморозки, робот или сверхсоздание, и ещё не знает, как именно себя вести, как владеть своим телом. — Спасибо, — поблагодарила я за оказанное внимание. — Ты сердишься на меня? — он помотал головой. — А почему завтракать не пришёл? — Как можно меньше общих вопросов! Чтоб нельзя было "да", "нет". Пусть словами говорит, длинными и развернутыми предложениями.

— Нужно было подумать, — чуть невнятно произнес он.

— О чем? — совсем как Ви утром повела себя я.

— Обо всем… — попытался уйти от конкретики Лео.

— Сразу обо всем думать невозможно. Надо поэтапно. О чем ты думал именно сейчас? — попыталась я помочь ему. Молодой человек задумчиво опустил глаза к полу, стал водить ими по нему. Медленно поднял руку и медленно же заправил челку на висок, чтобы не мешала взору. — Ты стесняешься меня всё ещё? — Ноги затекали на корточках, но я не хотела менять позу, чтобы не спугнуть Лео. Проведенная параллель с птицами вклинилась в воображение, и такими мне и виделись некоторые местные жители. Кто-то, как Джеро, павлином (а они, кстати, не летают, так что пусть и не выпендриваются), кто-то галчонком (это я придумала ещё до Хенсока), кто-то попугайчиком, а кто-то черным лебедем. Я бы сказала, что таких тут два. Один хотел бы умереть вместе со своей погибшей самкой, но не вышло, а другой влюблен в Каясан, и желает хранить ей свою лебединую верность. Лео двусмысленно кивнул. Я хотела прокомментировать это, но он заговорил:

— Я знаю, что не должен испытывать перед тобой стыда. От него нужно избавиться, — убежденно произнеся это, Лео выпрямил спину, посмотрев перед собой, чуть вправо, на Будду. — Но как сделать так, чтобы избавиться от своего стыда, не тронув твою стыдливость? — он повернул лицо ко мне. — Девушки должны быть застенчивыми. Не истребляй в себе этого, — Это было упреком за то, что я разделась, когда болела. И, наверное, ещё за что-нибудь.

— Если бы меня слишком сильно всё смущало, я бы тут не продержалась столько времени.

— Я понимаю, — Ещё бы! Кто, как не ты? Ты так же, как я, прожил среди противоположного пола, пытаясь подстроиться под него и не замечать различий, чтобы не испытывать крайних неудобств. Но ты был ребенком, а потому остался всё тем же невинным мальчиком, которому голые и развратные женщины стали не нормой, а дефектом. — Хо, — Я внимательно на него воззрилась. — У монахов не может быть ничего своего.

— Я знаю. К чему ты это? — Не хотелось бы, чтобы мысль осталась не раскрытой. Зачем-то же он начал это?

— Совсем ничего. И девушек, — Он впился в мои глаза своими с таким неистовством, что я разозлилась на себя, что не могу понять его без слов. Он ведь что-то шепчет своими красноречивыми глазищами. — Но если я целовал тебя, то ты моя? — вопросительно и робко пригнулся он. Будто сам опешил от своего вопроса. Я чуть не отвесила челюсть.

— Я… ну… — Боже, он, действительно, воспринимает поцелуй, как обряд венчания? Странно, но в отличие от предложения Джина пожениться, это меня совсем не пугает. — Выходит, что так. Мы же уходим пятнадцатого, так что…

— Но тут ещё жить двадцать пять дней! — сокрушился Лео, взволновано поведя плечами. — Я не имею право всё это время считать что-то своим. Нельзя, — замотал он головой усерднее, чем когда-либо. — Нельзя.

— Так не считай! — предложила я. В чем, собственно, проблема? — Почему обязательно так думать? Мы можем всё оставить, как раньше. Никаких обязательств, — Я с ума сошла? Предлагаю святому человеку отношения без обязательств. Куда я скатываюсь? Парень, давай целоваться и обжиматься по углам, только никаких претензий друг к другу! Ты принадлежишь себе, я себе.

— А ты… ты… — сглотнув, Лео облизнул губы. Мне дико захотелось поцеловать их снова. Когда-нибудь настанет такой момент, что он сделает это сам? Без просьб и подсказок. — Ты будешь тогда ещё с кем-то целоваться? — У меня аж в ребрах защемило. Это было одновременно так сурово и мило, что сперло дыхание. Поэтому он считает, что надо окрестить меня своей? Чтобы я по другим не бегала? Это слежка за моим нравственным обликом или мужское собственничество?

— Нет, откуда такие мысли? — От верблюда, Хо! Не он ли видел, как я тянулась к Джину, и огрел меня палкой, чтобы не блудодействовала? А сколько всего ещё он видел?

— И ещё, — продолжил он. Что ж, как я и научила, он поэтапно решил выложить всё, что накипело. С одним он кое-как разобрался, пришла очередь следующего. Он стал мрачнее и собраннее. Не было неуверенности, только что раскрашивавшей его иконный лик. — После ухода отсюда… после пятнадцатого… мы не сможем быть… вместе, — загнанно покосившись на меня, он извинялся взглядом не за то, что сказал это, а за то, что это было фактом, его собственным решением. Откуда-то из глубины груди во мне забурлили слезы. Показалось, что плакать собралось сердце, а не глаза. Я хотела что-то ответить, открыла рот, но закрыла его опять. Почему он так решил?

— Я не нравлюсь тебе? — осмелилась спросить я. Если ответит утвердительно, я пойду к обрыву. Нет, не прыгать вниз. Кричать на весь мир, что ненавижу его и несправедливость. Что я нашла идеального мужчину, отказалась ради него от другого (отказалась же?), не менее прекрасного, но чуть менее идеального парня, а он…

— Если бы не нравилась, то я бы решил иначе, — Какая глупость! Что за парадокс?! Неадекватная логика!

— Врать нельзя, а ты обманываешь меня, — губы затряслись, и я, дрожа ими, наблюдала, как расплывается силуэт Лео перед глазами от влаги на них. — Если не нравлюсь, то так и скажи.

— Если бы я не дорожил тобой, то взял бы с собой, — твердо опроверг мою претензию бывший привратник. — Но я никогда не возьму тебя в новую жизнь, где нет места покою и безопасности.

— Мне всё равно! Я готова терпеть что угодно! Я ведь тоже учусь драться, и смогу за себя постоять…

— Нет, — оборвал меня Лео. Я открыла рот. — Нет, — повторил он.

— Тут нам быть вместе нельзя, после выхода ты не хочешь… что же, мы… мы не имеем права на то, чтобы… чтобы… — Любить друг друга. Быть вместе. Это так громко, так значимо. Я никогда не объяснялась в любви, никогда не знала ничего такого огромного и сильного. Поверит ли Лео в то, что я выдержу любые испытания рядом с ним, если я признаюсь ему в любви? А насколько меня самой-то хватит? Хенсок был прав, что любовь проверяется временем, и если не выдерживает проверки, то это пагубная страсть. Я могу навязаться к Лео в компанию и не выдержать, чем разочарую его и причиню боль. Ведь он для себя выбора не видит. Это его долг, цель всей жизни, дело всей жизни.

— У воина на первом месте обязанности, — помог мне Лео избавиться от необходимости закончить как-то свою отповедь. — А потом уже права.

— Но Хан…

— Я не Хан, — он поднялся и подал мне руку, чтобы я тоже встала, поправил выгнувшийся отворот моей рубашки, пригладив его. — Не сиди на холодном. Вредно, — молча опустив голову, он побрел прочь из храма. Я, глядя в его спину, наконец, позволила скупым слезам потечь по щекам. Почему я влюбилась именно в него? Может, было бы лучше, если бы я вернулась домой и, отыскав Джина, сделала всё, чтобы забыть Лео? Но, что-то подсказывало мне, забыть его когда-либо стало для меня невозможным.

Примечание к части * киднеппинг — похищение людей для различных преступных целей.