Бурбон и секреты

Глава 11

Линкольн

Дрова громко трещат, когда раскалываются и разгораются. Откинувшись на спинку стула, я позволяю теплу огня согреть мои ботинки, закинутые на край кострища.

Я знал, что этот разговор перерастет в ссору, поэтому мы и завели его после ужина в доме, а не на винокурне. Проводя большим пальцем по нижней губе, я смотрю на Эйса, понимая, что ему моя идея не нравится. Этому ублюдку вообще мало что нравится, когда речь идет о продвижении нашего бренда.

— Я не собираюсь делать двойную бочку, — рявкает Эйс достаточно громко, чтобы заставить меня сосредоточиться на этой дискуссии. — Мой ответ — нет.

Я молча ерзаю на стуле и смотрю на Гранта.

Он заговаривает первым.

— Почему нет, Эйс?

— Потому что мы этого не делаем. «Фокс Бурбон» известен своим бурбоном. Настоящим, мать его, бурбоном, а не гребаной подделкой, которая сейчас повсюду.

Я наклоняюсь вперед и опираюсь локтями на колени, пытаясь подавить свое разочарование.

— Все делают двойную бочку. Это все равно бурбон.

Эйс с минуту смотрит на пламя, прежде чем ответить.

— Это против правил.

— Именно. — Я указываю на него. — Гнется, а не ломается. — В последнее время мне надоело слышать, какие дерьмовые у меня идеи.

— Ты хотел поделиться своей концепцией. Теперь, когда ты это сделал, я говорю тебе — нет. — Он встает, подходит к барной стойке и наливает себе на два пальца бурбон ковбойской серии, которую сделал Грант.

— Не думаю, что тебе это решать, Эйс, — говорит Грант.

— Правда, Грант? Ты занимаешься этой работой сколько? Уже, наверное, год? И у тебя есть ответы на все вопросы?

Грант натянуто улыбается, и я знаю, что будет дальше. У него есть возможность уйти. Возможность сказать, что он не собирается спорить из-за этого. У меня такой возможности никогда не было. Никогда.

— Отлично. Значит, вы сами разберетесь. — Он встает со своего места у кострища и смотрит на остальных членов нашей семьи, смеющихся в гостиной. Обернувшись, он встречается со мной взглядом, прежде чем отодвинуть раздвижную дверь и войти внутрь. — Я знаю, что мое мнение здесь не так важно, как его, — он кивает в сторону Эйса, — но это разумная идея. У нас нет ни одного бленда, выдержанного не в нашем дубе. Если мы не будем пробовать новое, мы не станем лучше. Мы с вами знаем, что если ничего не меняется, то это не жизнь. Я на твоей стороне, Линк.

Я пробую «Олд Фэшн» на жженом сахаре, который приготовила Хэдли. Он слаще, чем я пью обычно, но согревает и дарит комфорт в эту холодную ночь и еще более холодный разговор.

— Ты можешь сделать что-то получше, — говорит Эйс, прерывая мои размышления. — Ты можешь больше, чем любой из нас, Линкольн. Ты делаешь отличный бурбон. Ты довел до совершенства сочетание зерен. Не надо идти по легкому пути и все сводить к концовке.

Я выдыхаю и стараюсь справиться с мгновенным раздражением от понимания того, к чему может привести этот разговор с моим старшим братом.

Эйс протягивает мне бокал бурбона ковбойской серии.

— Вот вкус хорошего бурбона, — говорит он.

Когда он покрывает мое нёбо, я чувствую небольшую добавку ячменя вместо ржи, которую выбрал Грант для нашего нового бестселлера. В том месте, где выдерживались его бочки, древесина раскрылась по-другому. Сахар расщепился таким образом, что вкус получился действительно оригинальным. У Гранта было время самому справиться с потерей и понять, что поможет ему вновь обрести смысл жизни. Этот бурбон помог ему. У меня не было такого пространства.

Хэдли открывает дверь.

— Я так больше не могу, — драматично произносит она. — Я могу умереть. — Испустив чрезмерно громкий и преувеличенный вздох, она падает в огромное кресло, которое только что покинул Грант.

После нескольких мгновений молчания Эйс нерешительно спрашивает ее:

— Ты в порядке?

Она поворачивает к нему голову и улыбается.

— Да, папочка, просто отлично.

— Господи Иисусе, — выдыхает он и встает. — Завязывай с этим дерьмом.

Я откидываюсь назад и бросаю на свою лучшую подругу взгляд, который она чертовски хорошо знает.

— Что? — Она смеется. — Не смотри на меня так.

— Сегодня ты переигрываешь, — говорю я ей. Она всегда заставляет нас всех смеяться и веселиться. — Все хорошо?

Она накручивает на палец локон своих темно-каштановых волос и смотрит, что происходит в доме.

— С «Midnight Proof» все отлично. Основная головная боль в последнее время, как обычно, связана с моим отцом.

Отец Хэдли, Уилер Финч, стал очень богатым и известным человеком в мире чистокровных лошадей и скачек. Если и есть принцесса в этом мире, то это Хэдли Джин Финч. Благодаря ее любви к лошадям и способности ее отца находить все самое лучшее, от жокеев и тренеров до кобыл и жеребцов, семья Финч является олицетворением власти в Кентукки. Индустрия, в которой скачки приносят миллиарды, достигла огромного влияния.

— Чего он хочет от тебя?

Она скрещивает руки на груди и говорит тихо, чтобы услышал только я. Она знает, что, если Грант узнает об этом, он тут же закусит удила и помчится обсуждать это со своими приятелями-копами. Это один из многих негативных моментов, когда в семье есть кто-то из правоохранительных органов. Несмотря на то, что он уволился, его моральные принципы строже, чем у всех остальных.

— Мои лошади — это мои лошади. Так было всегда. Теперь он говорит мне, что все, чем я владею, принадлежит ему. И что он будет распоряжаться ими как ему, черт возьми, заблагорассудится.

— Я уверен, что все прошло не очень хорошо.

— Ну да, я плакала. — Она искоса смотрит на меня. — Он был недоволен, когда я сказала, что покупаю, содержу и ухаживаю за своими лошадьми так же, как за «Midnight Proof». — Она надувает щеки и выдыхает воздух. — Он хочет заработать на племенном потенциале, который есть у моих лошадей. Он хочет задушить все, что я хотя бы отдаленно считаю своим. Это чертовски несправедливо.

Я согласен.

— Ты права, это несправедливо. Он не имеет ни малейшего права.

Дверь распахивается, и на улицу выскакивают Лили и Ларк.

— Пап, сегодня будет двадцать пять.

Хэдли вытирает уголок глаза и отвлекается от неприятного разговора об отце, чтобы сосредоточиться на Лили, которая решила сесть к ней на колени.

— Двадцать пять чего?

— Долларов, — отвечает Лили.

— Ты все еще платишь... Как вы, девочки, это называете? — спрашивает Хэдли.

Ларк говорит:

— Банка ругательств.

Лили напоминает ей, глядя на меня:

— Пять долларов за каждое ругательное слово. Папе пришлось ограничиться двадцатью пятью в день вместо того, чтобы смягчить выбор слов.

— Это мой единственный недостаток, — игриво отвечаю я, вскидывая руки вверх.

Все трое смотрят на меня с ироничными улыбками, но только Хэдли произносит это вслух.

— Единственный?

Я поправляю очки на переносице средним пальцем, убедившись, что она это видит.

— Папа, мы знаем, что означает средний палец, — говорит Ларк без обиняков. — Ты постоянно показываешь его дяде Гранту и знаешь, что это стоит десять баксов.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — Я улыбаюсь, глядя в свой бокал, и допиваю бурбон.

Джулеп выходит вслед за Лейни на улицу, останавливается возле Лили, чтобы ее погладили, а затем подходит к Ларк.

— Папа, ты знаешь, что все щенки рождаются глухими? — спрашивает Ларк.

Я улыбаюсь случайности того, что вылетает из ее рта.

— Я этого не знал.

— Как ты думаешь, поэтому собаки так любят людей? Потому что мы с ними разговариваем? — спрашивает Лили, ни к кому конкретно не обращаясь.

— В этом есть смысл, — говорю я, наблюдая за Ларк. И я уже знаю, что будет дальше. Мне просто интересно, кто из них спросит на этот раз.

— На самом деле, у высокогорных коров с людьми складываются такие же связи, как у собак, что не характерно для большинства коров, — говорит Ларк, поджимая ноги под подлокотник моего кресла, на котором она сидит. — Мэгги рассказывала, что до переезда в Кентукки они с Фэй жили в Вайоминге, и у них повсюду были коровы.

Хэдли улыбается, когда я говорю:

— Крупный рогатый скот. В Вайоминге их, наверное, назвали бы крупным рогатым скотом, и я сомневаюсь, что это были высокогорные коровы.

Лили машет рукой в воздухе.

— Я думаю, что собаки милее коров, Ларк.

— Ну, тебя никто не спрашивал, Лили.

Я прочищаю горло.

— Будь милой, — говорю я Ларк, а затем смотрю на Лили, чтобы она поняла, что я имею в виду их обеих.

— Я согласна с Лили, — говорит Хэдли, когда последнее полено наконец трещит и разгорается. — Я предпочитаю лошадей, но, если бы мне пришлось выбирать, я бы в любой день выбрала собаку, а не корову.

— Я тоже, — говорит Лейни, поглаживая Джулеп по голове.

Ларк смотрит на меня, ожидая, что я соглашусь, и я прищуриваюсь.

— Что я упускаю? К чему этот разговор? — Я пытаюсь сменить тему. — Лейни, пожалуйста, скажи, что ты принесла десерт.

— Я принесла десерт, — со смехом говорит она, отставляя свой бокал с бурбоном, а затем пристально смотрит на меня. — Бомбочки с шоколадным муссом. Они хорошо сочетаются с одним из бурбонов, над которым ты работаешь, да?

Я благодарно улыбаюсь ей.

— Возможно.

— Продолжай добиваться своего, Линк, — говорит она, протягивая Хэдли бокал, чтобы та сделала глоток. — Ты разбираешься в бурбоне лучше всех. Может, я здесь и новичок, но в этом я уверена. — Приятно слышать это от женщины, которая появилась здесь не так давно.

Ларк ковыряет свой почти облупившийся лак на ногтях и спрашивает:

— Папа, если бы тебе пришлось выбирать, что бы ты выбрал?

Прежде чем я успеваю ответить, Лили говорит:

— Гипотетически, конечно.

Это не кажется гипотетическим.

— Конечно, — повторяю я, бросая на них взгляд, говорящий о том, что я их раскусил. Я знаю своих девочек. В этом году я получу списки их желаний на день рождения, в которых сверху будут нацарапаны корова и собака, как и в их рождественских списках, с картинками и гиперссылками. Они меня измотают. Я делал то же самое с Гризом бесчисленное количество раз, когда рос. Я точно знаю, откуда родом их упорство.

— Высокогорные коровы похожи на больших собак, живущих на открытом воздухе. А если это собака вроде Джулеп, то я бы сказал, что и то, и другое. Я не могу выбрать.

— Серьезно? — У Ларк загораются глаза от искреннего удивления.

Раздвижная дверь открывается, и из нее выглядывает Гриз.

— Я только что съел три бомбочки. Предлагаю вам всем зайти внутрь, пока я не прикончил остальные.

Ларк и Лили не нужно повторять дважды, они уже проносятся мимо Гриза.

Хэдли смеется и спрашивает:

— И то, и другое?

— Что? Это гипотетически. Я не собираюсь дарить им собаку или корову.

Лейни и Хэдли обмениваются взглядами — я точно являюсь причиной их поднятых бровей и выражений лиц, которые я, возможно, пропустил.

— Ларк спала с плюшевой высокогорной коровой с самого раннего детства. Я не удивлена, что она хочет иметь настоящую Дотти.

Хэдли говорит:

— Боже мой, я помню, как Лив купила ей эту плюшевую корову.

Я тоже помню.

— Она все еще спит с Дотти. Но не говори ей, что я тебе это сказал. — Если моим девочкам нравится думать о животных и о том, что собака или корова могут помочь им почувствовать, что наша семья не развалилась, то я буду им в этом потворствовать. По правде говоря, мне будет невыносимо видеть, как они потеряют животное, вот почему я до сих пор не сдался. Собаки живут, если повезет, лет десять-пятнадцать, а корова — черт ее знает. Смотреть, как они оплакивали и до сих пор оплакивают Оливию, было и остается печалью, которой хватит на всю жизнь. Я не готов дать им что-то еще, чтобы полюбить и потерять. — У нас все хорошо. Мы счастливы втроем.