Бурбон и секреты

Глава 22

Линкольн

— Здесь до сих пор так вкусно пахнет, — говорит она, запрокидывая голову и закрывая глаза, пока мы идем к винокурне. — Нет другого места, где воздух пах бы так, будто корица, сахар и хлеб восхитительно проводят время вместе.

Я сглатываю, у меня рот наполняется слюной от того, как она это описывает. Это напоминание о том, какое особенное это место.

— Это сахара, расщепляющиеся в сусле, которое мы готовим. Брожение вызывает этот запах, похожий на хлеб, а потом добавляется сезонный ветер и получается Фиаско. — Я улыбаюсь, поворачиваю металлический ключ влево, отпираю и толкаю двойные дубовые двери. — Все говорят, что он сильнее ощущается летом, когда влажно, но я думаю, что он ярче, отчетливее, когда холодно.

Датчики движения зажигают подсветку бара для дегустаций и газовые бра вдоль стен входа. Приятная мелочь, которую Эйс назвал «избыточной», но сейчас я рад, что не послушал его.

— У меня есть вопросы, — говорю я, переплетая наши пальцы.

— Я знаю.

Дегустационный бар сделан из американского белого дуба, того же самого, что используется в наших бочках. Он окрашен в темный цвет, чтобы сохранить теплую эстетику. Мне нравится проводить рукой по его поверхности — странное движение, которое я повторяю каждый раз, когда оказываюсь здесь.

Она оглядывается вокруг, словно пытается все запомнить. Отмечает каждую деталь. Я всегда испытываю чувство гордости от осознания того, что я создал и взрастил это место. Что это настолько же дом, насколько и работа. Я никогда не думал, что буду так относиться к чему-то еще, а потом я стал отцом.

— Здесь только бурбон, — говорит она, наблюдая, как я изучаю выставленные бутылки, а затем достаю несколько с полок. — Можно ли сказать самому Линкольну Фоксу, что я не люблю бурбон? — Она морщит носик и тут же улыбается.

Я обхватываю пальцами два гленкерна — маленькие бокалы, которые мы используем специально для дегустации, — и ставлю их перед ней.

— У бурбона много правил. Чтобы называться бурбоном, он должен им соответствовать.

Я беру бутылку с верхней полки, наливаю немного, делаю глоток, позволяя алкоголю обжечь язык. Готовлю рецепторы.

Облокачиваясь на барную стойку, она говорит:

— Правила могут быть опасными, если не относятся к производству бурбона.

Я наклоняюсь ближе, поправляю очки и внимательно смотрю на неё. Я видел ее в разном свете и ракурсе.

— Почти такими же опасными, как секреты.

Она улыбается, глядя мне в глаза.

— Но ведь у нас с тобой их хватает, правда?

Я отвечаю не сразу, а позволяю взгляду, которым мы обмениваемся, задержаться на несколько мгновений. Разливаю в один бокал резерв, в другой — специальный купаж, наклоняюсь к ней и поднимаю бокал, изучая его в теплом свете.

— Думаю, у нас меньше секретов друг от друга, чем от других. — Это правда, но мы впервые её озвучили.

— Этот бурбон я ждал с нетерпением. Он появился случайно — неправильно приготовленное сусло. В нем по-прежнему 51 % кукурузы, но с пшеницей и рожью напортачили. Это почти нарушило правила. — Я делаю глоток, прежде чем рассказать ей, что именно сделало его особенным. — Меня отвлекли, и в тестовую партию попала лаванда, которую принесла на мое рабочее место Ларк. Но я подумал, почему бы и нет? Можно попробовать. Та неделя была худшей в моей жизни. Я узнал, что моя жена не была... — Я обрываю себя. — Меня только что шантажировала женщина на кукурузном поле. Я решил, к черту все, посмотрим, что из этого выйдет.

Она тоже поднимает свой бокал, повторяя мое движение.

— Так что это, по сути, моя вина.

— А значит, теперь ты не можешь его ненавидеть, — с ухмылкой говорю я, поднося бокал к носу, чтобы понюхать ноты. Этот вариант крепче, грубее, но зато после него остальные покажутся лёгкими. — За что выпьем? За кулаки и перцовый баллончик?

С неожиданным смешком она изучает цвет, помешивая бурбон в своем бокале.

— За бурбон и секреты.

— За бурбон и секреты, — повторяю я и чокаюсь с ней бокалом. — Сделай маленький глоток, пусть просто покроет рот и язык.

Когда она искренне улыбается, родинка чуть поднимается, глаза щурятся, а губы тянутся вверх и в стороны так, что хочется улыбнуться в ответ. Она опрокидывает бокал и глотает, тут же зажмурившись.

— Да, на вкус по-прежнему как огонь.

Я слышу это не в первый раз, но, когда это исходит от нее, звучит мило.

Я иду вдоль барной стойки, скользя пальцами по бутылкам, создавшим имя нашему бренду: «Grant's Cowboy Edition Bourbon», «Griz's 1910», и «Prohibition Special Reserves»¹⁸. И хотя мы с Эйсом производим большую часть наших самых востребованных блендов «Straight Rye» и «Single Barrel Bourbon», у нас нет собственного особого купажа. Однако эта бутылка, которую я достаю, с черным логотипом «Foxx», вытисненным на ней — одна из моих любимых, и не только потому, что была разлита в первый год, когда я начал работать мастером-дистиллятором.

Фэй наклоняется вперёд, розовое платье спускается чуть ниже, и её грудь выглядит чертовски аппетитной.

— Глаза выше, Фокс. — Она улыбается, кончиками пальцев касаясь ободка бокала. — Ты не носил очки до моего отъезда.

Я вытаскиваю пробку из бутылки.

— Это был подарок на мой 38-й день рождения — у меня село зрение. Все стало немного расплывчатым. И, как выяснилось, рождественские гирлянды вообще-то не должны выглядеть как бенгальские огни. Хотя на самом деле это шутка для людей без астигматизма.

Она громко смеется.

— А все знают, что обаятельный отец-одиночка, один из братьев Фокс, в некотором роде гик? — Она вытягивает руку перед собой. — Я не имею в виду ничего плохого. Я думаю, что очень умных людей часто недооценивают. Гики заработали себе дурную славу в 80-е годы и так и не избавились от нее. — Ее глаза расширяются, и она взволнованно вдыхает. — Ты когда-нибудь слышал о нердлеске¹⁹?

Я не могу удержаться, чтобы не прищуриться.

— Не может быть, чтобы он существовал на самом деле. А ты вообще уже родилась в 80-е?

Указывая на меня, она сдерживает улыбку.

— Не в этом дело, Фокс. И да, нердлеск действительно существует. Некоторые костюмы, — она нарочно прикусывает губу, — очень вкусные. И я лишь хочу сказать, что ты позволил мне увидеть ту часть себя, которую не показываешь другим.

Я расстегиваю запонки.

— Может так и есть. — Выждав минутку, чтобы обдумать то, что она только что сказала, я закатываю рукава. — Ты готова рассказать, что делала там сегодня вечером? Это выглядело как еще одно представление.

Она молчит, а потом тянет к себе свою маленькую сумочку, нащупывает внутри продолговатый серовато-коричневый камень и кладет его на барную стойку.

— Мне сейчас нужно немного храбрости, — говорит она, переворачивая его на сторону с острыми фиолетовыми кристаллами. У меня теплеет в груди, когда я сглатываю, ощупывая шершавую поверхность камня, который подарила ей моя дочь.

— Им нравится, как ты с ними разговариваешь. — Я провожу пальцами по ее ладони.

— А как я с ними разговариваю? — спрашивает она, наклонив голову.

— Я не знаю. — Я улыбаюсь и шучу. — Может, дашь мне парочку советов. — Я наблюдаю за тем, как она, улыбаясь, смотрит вдаль. — В первый день, когда они нашли тебя на веранде, они сказали мне потом, что ты их слушаешь. И относишься к ним так, будто хочешь их узнать. Что-то в этом роде.

— Я думаю, что твои девочки — крутые. У них такие уникальные интересы, и они просто говорят то, что чувствуют, — говорит она, и я улыбаюсь, думая о том, какие они бесстрашные, позволяя себе быть такими. — Никаких сожалений по поводу того, кто они есть — некоторым для этого требуется целая жизнь... Думаю, Ларк ещё сомневается во мне, но я её понимаю. Я сама была такой. Была вынуждена яростно защищать маму. — Когда она улыбается мне в этот раз, у меня, черт возьми, слабеют колени.

— Это то, что ты сделала? — спрашиваю я. Я знаю, что в ту ночь на кукурузном поле произошло что-то еще. И после того, как я познакомился с ней ближе, хладнокровное убийство Таллиса Кинга кажется неправдоподобным. — Ты защитила ее?

Она ёрзает на барном стуле, скрещивает руки на груди, обводит пальцем татуировки.

Она пытается решить, может ли доверять мне. Стоит ли ей рассказывать подробности. Очевидно, я знаю больше, чем большинство. Не потребовалось много времени, чтобы выяснить, чья кровь забрызгала ее рубашку. Слухи об исчезновении Таллиса Кинга появились спустя несколько недель. Может, и раньше, но я был слишком занят тем, что справлялся с собственным кошмаром, чтобы обращать внимание на чужой.

— У меня не было времени все обдумать. Моя мама была доброй и влюблялась всем сердцем. Именно она сказала мне следовать своим инстинктам, найти путь, который сделает мою душу счастливой. А как она любила лошадей... — Фэй нежно улыбается, но улыбка быстро гаснет, когда она продолжает. — В ту ночь моя мама была напугана. Потрясена. — Глубоко вздохнув, она смотрит на бокал перед собой. — Поэтому я отбросила свои моральные принципы и продумала все, что нужно сделать, чтобы заставить его исчезнуть. Если кто-то и мог с этим справиться, то только я. Последние шесть лет своей жизни я потратила на то, чтобы анализировать место преступления и вести расследование. Бакалавриат по криминалистике, стажировка, а затем полицейская академия. Я знала, что будут искать и тщательно изучать. А потом сработал защитный инстинкт.

Спокойная, умная, сильная. Это все, о чем я могу думать, пока она рассказывает, что ей пришлось пережить в ту ночь.

Я смахиваю слезу, которая скатывается по ее скуле, прежде чем она достигает ее родинки.

— Она не позволила мне позвонить в полицию. Она была права. У нас могли быть друзья, но Таллис Кинг и его брат? У них люди на зарплате. Так что я сделала выбор. Таллис Кинг был самодовольным козлом в свои лучшие дни и лишенной морали свиньей в худшие. К тому времени, когда я вернулась со всем необходимым, он был уже мертв. Моя мать была практически в кататонии. Так что я похоронила его. Это все.

— А потом я нашел тебя, — говорю я, обходя барную стойку.

Она печально усмехается.

— Потом ты нашел меня. И я запаниковала.

— Ты импровизировала. — Я наклоняю голову. — Шантаж был креативным решением. Быстро соображаешь. Не уверен, что смог бы придумать такое сходу, — говорю я с ободряющей улыбкой, пытаясь облегчить тяжесть всего этого.

Ее плечи расслабляются, руки разжимаются, когда она смотрит мне в глаза, а затем тянется к моей рубашке, перебирая материал пальцами.

— Ты прощаешь меня? За то, что поставила тебя в безвыходное положение и...

— Мне нечего прощать. Я бы сделал то же самое, чтобы защитить свою семью. — Мне достаточно того, что я теперь знаю. Она защитила того, кого любила, и в этом не было ничего такого, что я счел бы неправильным. По крайней мере, на данный момент мне достаточно и части правды.

— У меня есть еще вопросы.

Она отстраняется, создавая между нами пространство, и мне это не нравится.

— Я так и думала...

— Я знаю, что за твоим возвращением в Фиаско скрывается большее. Ты бы не поцеловала меня той ночью, не кончила на мои пальцы, а потом не села бы на колени Блэкстоуна, если бы не было веской причины.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но я протягиваю ей второй бокал, чтобы она попробовала.

— Когда ты будешь готова рассказать мне все свои секреты, Фэй Кэллоуэй, я выслушаю тебя. Но мне больше не нужны части твоей истории. Сейчас я предпочел бы выпить с очень сексуальной, очень красивой женщиной.

Эти зеленые глаза смотрят на меня так, что я чувствую себя желанным и, возможно, даже нужным.

Вместо того чтобы взять бокал, она поднимает подбородок, приоткрывая губы.

Я окунаю палец в бокал ручной выдувки и провожу по её губам, оставляя бурбон стекать с них. Ее пальцы сильнее сжимают мою рубашку, и она тянет меня ближе, раздвигая ноги, чтобы освободить место для меня. Язык скользит по губам, слизывая бурбон.

— Ладно, Фокс, — говорит она низким, мягким тоном, который бьет именно туда, куда надо. — Только выпить?

Я запускаю пальцы в ее волосы и целую так, как мечтал после нашей ночи на веранде. Она тихо стонет, когда наши губы встречаются, а через несколько секунд начинает целовать меня в ответ со всей страстью, словно ждала этого не меньше. Когда эта женщина целуется, она делает это всем телом, и мир вокруг нас может и существует, но это, черт возьми, не имеет значения. Вкус бурбона на ее языке делает мой член настолько твердым, что я не могу не застонать.

Она улыбается мне в губы, а затем так сильно тянет за рубашку, что я падаю на нее, уничтожая пространство между нами и все сомнения в том, что именно этого я хочу.

Я опускаю руки на ее бедра и передвигаю ближе к краю стула. Юбка задирается выше бедер, и они еще больше раздвигаются для меня, мои пальцы вторгаются в нее, и стон вырывается из ее горла. Я не могу удержаться, чтобы не посмотреть вниз — ее тело заводит меня так, как со мной не случалось никогда раньше.

Когда я немного отодвигаюсь, она прижимается ко мне еще сильнее, и, признаюсь честно, это чертовски приятно. Я нужен ей. Она хочет, чтобы я был ближе. Требует, чтобы я остался, вместо того чтобы смириться или предположить, что я хочу уйти. Она прикусывает мои губы, когда я снова отстраняюсь, но на этот раз не для того, чтобы улыбнуться и оценить, каково это — целовать эту женщину.

Я смотрю в ее изумленные глаза, затем мой взгляд опускается к пухлой нижней губе, и тихо говорю ей:

— Открой.