Бурбон и секреты

Глава 32

Фэй

— Ты ведь понимаешь, что пялишься? — Спрашиваю я сестру, спускаясь по лестнице и мельком замечая, что она стоит и смотрит на улицу, зациклившись на нашем соседе, без рубашки бросающем тюки сена с заднего борта трейлера.

— Да, я в курсе, — говорит она, и я ухмыляюсь, испытывая гордость от того, что мои руки касались этой восхитительно выглядящей груди. — Я знаю, что он делает, но зачем ему сено? У них собака, а не лошади.

— Корова, — говорю я, наблюдая за происходящим с постыдно пристальным вниманием. — Где его рубашка? Сегодня утром было чуть выше нуля.

Она озадаченно смотрит на меня.

— Где они собираются держать корову? На их участке для этого нет ничего подходящего.

Я потягиваю свой черный кофе.

— Ему принадлежит четверть крупнейшего в мире бренда бурбона, у меня такое чувство, что, если он захочет построить амбар, он это сделает.

Кивнув, она усмехается.

— Не могу поверить, что ты спишь с ним.

Мне кажется, что это гораздо больше, чем просто секс. Вздохнув, я бросаю на нее косой взгляд.

— Спим мы как раз немного. И почему в это так трудно поверить?

Мэгги смеется, а затем переводит взгляд на меня.

— Фэй, ты же у нас независимая, крутая до мозга костей. А он... отец.

Ладно, это не то, что я ожидала от нее услышать.

— Он старый. На десять лет старше тебя, — говорит она, морща нос, словно это самая отвратительная вещь в мире.

— Ему тридцать восемь. А мне тридцать. Ничего ужасного.

Когда ее взгляд возвращается к окну, она говорит:

— Он хорошо выглядит, это совершенно очевидно. Такое крепкое рабочее тело. — Она наклоняет голову набок. — И у него есть этот вайб «я позабочусь о тебе». А ты...

Я крепче обхватываю руками свою кружку, меняю положение и стараюсь не реагировать на то, что она сейчас скажет что-то обидное.

— А я что?

Она снова переводит взгляд на нашего соседа за окном:

— Ты всегда заботилась об остальных. Ты была единственной, кто всегда был рядом, особенно в нашем детстве, когда мама не могла.

У меня теплеет в груди, и я испытываю чувство облегчения, с которым не знаю, как справиться. Но она продолжает.

— Я понимаю, почему тебе захотелось отдохнуть от этого и почувствовать, каково это — когда заботятся о тебе.

Глаза застилает пелена слез, а горло перехватывает от нахлынувших эмоций, я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее. Кажется, что это такое простое наблюдение, но, когда кто-то понимает тебя и произносит это вслух, оно становится весомым. А услышав это от Мэгги, я чувствую, что мы слишком долго давали друг другу меньше, чем должны были.

— Мы могли бы предложить свой амбар, поскольку он почти не используется, — предлагает Мэгги. — Мама оставила дом нам обеим, так что если ты считаешь, что это хорошая идея, то я не против.

Я моргаю, не понимая, как относиться к ее предложению, потому что это похоже на то, какими мы были раньше. Сестры и подруги, но не напоказ, а в мелочах — в маленьких проявлениях любви и заботы. Дружба, которая проявлялась в приготовлении любимых блюд друг друга — вроде торта на ужин, импровизированных танцевальных вечеринках и чрезмерном увлечении Практической магией. В юности наши отношения были для меня одной из самых важных вещей в мире. Просто я никогда не задумывалась об этом. Я просто считала, что мне повезло, и чувствовала себя наказанной, когда лишилась этого. Я приветствовала это наказание — за сделанный выбор, за то, что помогла похоронить тело и размыла границы дозволенного. И все это было сделано ради не того человека — все это было ошибкой.

Мой голос звучит хрипло, когда я говорю:

— Мэгги?

Она смотрит в окно остекленевшими глазами, почти боясь взглянуть на меня.

— Да? — говорит она и ее подбородок дрожит.

— Мне жаль, что я перестала, — говорю я.

Нахмурив брови, она поворачивается ко мне, не понимая, о чем я говорю.

— Я перестала заботиться о тебе. Я бросила тебя и маму. — Я сглатываю подступивший комок — прилив вины, которая должна вырваться наружу и разбиться. В то время у меня были свои причины, но я должна была найти лучший выход из положения.

По ее щекам катятся слезы, но она тут же смахивает их, качая головой.

Прежде чем она успевает возразить, я даю ей обещание.

— Я больше не уйду. Я не могу изменить прошлое, но я обещаю тебе, что больше не оставлю тебя.

Она смотрит на меня так, что кажется, будто она что-то скрывает. Как будто она хочет сказать что-то еще, но вместо этого наклоняет голову и утыкается лбом в мое плечо. Она не делала этого уже очень давно. Мэгги никогда не любила обниматься — физические прикосновения были ей не по душе, если только это не происходило на ее условиях. А когда ей требовалось утешение, она предпочитала прислониться к моему плечу, разбираясь в своих мыслях. Она переплетает свой указательный палец с моим и шепчет:

— Я скучала по этому. Скучала по тебе.

Я поднимаю голову, пытаясь удержать слезы, чтобы они не потекли по моему лицу.

— Я тоже, — шепчу я. Мы стоим так еще минуту, впитывая этот момент, наблюдая через окно за тем, как Линкольн бросает тюки сена.

Глубоко вздохнув, она вытирает лицо и улыбается, после чего проходит через входную дверь и направляется вверх по лестнице.

— Я позаимствую тот веер с розовыми пушистыми перьями, — говорит она.

— Подожди, что? — спрашиваю я, ошарашенная тем, что она только что сказала.

— У меня свидание позже, — говорит она.

Я поднимаю палец и поворачиваюсь к лестнице.

— Во-первых, черт возьми, ты не пойдешь! — кричу я, возмущаясь и смеясь одновременно.

Она не обращает на меня внимания и продолжает идти. Почти дойдя до верхней площадки, она останавливается и оглядывается на меня.

— Я бы хотела сходить на одно из твоих шоу. В «Midnight Proof». Если ты не против?

У меня внутри все переворачивается от волнения, и я забываю о ее просьбе одолжить веер из перьев. Возможно, это связано с ее желанием наконец-то увидеть то, чем я действительно горжусь. Часть меня, которая чувствует себя в равной степени уязвимой и сильной.

Я с трудом сглатываю и улыбаюсь.

— Это было бы замечательно.

Она преодолевает оставшиеся ступеньки, перепрыгивая по две за раз, и исчезает из виду. Дверь в ванную закрывается, и включается душ. Когда я выхожу обратно на веранду, мне становится легче — я даже не подозревала, что ношу в себе груз потери связи с ней.

Глядя в окно, я наблюдаю, как Линкольн смеется, когда владелец трейлера что-то ему говорит, и не могу сдержать улыбку. Его руки в перчатках сжимают веревку очередного тюка, когда он закидывает его в прицеп, прикрепленный к его грузовику, предплечья сгибаются, бицепсы напрягаются, когда он поднимает его. Он служит прекрасным отвлечением.

Когда трейлер выезжает с его подъездной дорожки, я открываю застекленную дверь веранды. Воздух немного прохладнее, чем я ожидала, земляной запах сена, смешанный со сладостью воздуха Фиаско, действует как приятный заряд бодрости поздним утром.

В моей руке жужжит телефон.

Фокс: Понравилось шоу?

Я поднимаю глаза и вижу, что он держит в руке телефон и смотрит прямо на меня. Господи, этот мужчина восхитителен. Словно пытаясь очаровать меня еще больше, он снимает очки и вытирает лоб, прежде чем надеть их обратно.

Фэй: Выпендриваешься?

Фокс: Есть одна девушка, на которую я пытаюсь произвести впечатление. Думаешь, получается?

Фэй: Может быть, немного. Где Ларк и Лили?

Фокс: Внутри, травмируют Кит свитером. А что?

Убирая телефон в задний карман, я подхожу ближе к ступенькам, поворачиваясь так, чтобы он мог лучше видеть меня со своего ракурса. Это не тот наряд, который я надеваю на шоу, но эффект все равно будет тот же. Я расстегиваю молнию на толстовке, которую накинула после душа, и открываю ему прекрасный вид, точно такой же, какой он демонстрировал мне. Он достаточно далеко, чтобы я не могла разглядеть его выражение лица, но я вижу, как он подносит телефон к уху, в то время как мой вибрирует в кармане.

Его голос на другом конце такой низкий и глубокий, что, клянусь, я чувствую гул на линии.

— Ты слишком спокойно показываешь мне эту идеальную грудь всякий раз, когда я о ней думаю.

— Я многим показываю свою грудь. Но ты продемонстрировал мне свою, так что...

— Да, но никто из них не может прикоснуться к ним, — хмыкает он, и мое тело вспыхивает в ответ. — Они не увидят, как твои светло-розовые соски темнеют и твердеют от прикосновений моего языка. — Он поднимает свободную руку над головой, и закидывает ее на козырек бейсболки, надетой задом наперед. — Они мне понадобятся позже на десерт.

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, с дороги доносится рев двигателя старого маслкара. Из-за скорости, с которой он сворачивает на подъездную дорожку Линкольна, его цвет почти невозможно разобрать.

— Хэдли, — говорит он, качая головой. — Я не позволяю ей возить моих детей. Теперь ты знаешь, почему.

Усмехнувшись, я не спешу прикрыться, две стороны толстовки сами сдвинулись достаточно, чтобы прикрыть то, что нужно.

— Увидимся позже? — спрашивает он в тот момент, когда она распахивает свою дверь.

Я слышу ее голос в трубке.

— Зачем тебе сено? Какой-то фантастический фермерский проект, о котором я не знала? — Она провожает его взгляд, который устремлен ко мне. Я слышу лишь несколько следующих слов, прежде чем он завершает звонок.

— Боже мой, вы оба одержимы...

Я фыркаю от смеха. Она не ошибается. Я быстро стала одержима тем, что чувствую, когда нахожусь рядом с ним. И Хэдли не стесняется называть вещи своими именами.

Музыка, звучащая изнутри, отдается здесь эхом. Бигги Смоллс рассказывает о своей реальности — возможно, это был всего лишь сон, но слова слишком хороши, чтобы их забыть. И это заставляет меня улыбаться.

Когда я возвращаюсь в дом, Мэгги с той же ностальгической улыбкой спускается по лестнице. Полотенце плотно обернуто вокруг ее волос, она улыбается, и это без слов говорит о том, что будет дальше. Из динамиков, установленных по всему дому, громко играет музыка, и я встречаюсь с ней в центре комнаты. Мы танцуем, повторяя сцену из Save the Last Dance, а потом будто попадаем в уличный баттл из Teen Witch. Мы обе смеемся, когда она говорит:

— Мама не могла справиться с твоим рэпом. Она никогда не понимала, что Бигги и Тупак такие же иконы, как Стиви и Карли.

Я смеюсь еще громче от нахлынувших воспоминаний.

— О, я помню. Она ни на что так бурно не реагировала, как на разговоры о музыке или лошадях.

Мэгги улыбается и убавляет громкость, пока мы переводим дыхание.

— Удалось побывать на каких-нибудь крутых концертах, пока путешествовала по миру?

— Я не путешествовала по миру, не преувеличивай.

— Ты была не здесь. В местах, которые я никогда не видела, — для меня всё, что за пределами Фиаско, кажется целым миром.

Она уходит на кухню и наполняет водой два стакана. Передавая мне один из них, она говорит:

— Тогда расскажи, где ты жила.

— Ты ведь была в Нэшвилле, верно? — спрашиваю я, уже зная ответ.

Она кивает.

— Весенние каникулы прямо перед выпускным. Несколько человек поехали на неделю.

Мэгги училась здесь, поскольку в Университете Кентукки были программы по конному спорту и компьютерному программированию. Она была талантлива и разбиралась и в том, и в другом. Мама была категорически против того, чтобы она занималась дрессировкой лошадей в «Finch & King». Это было предметом разногласий между ними.

— Я занималась частными расследованиями, которые приводили меня в самые разные места. Некоторое время я жила в Луизиане, потом на Тихоокеанском Северо-Западе в районе Бенда, а затем в Сиэтле. Большую часть года я провела в Нью-Йорке, работая над делом, в котором была убита женщина, но клиент утверждал, что не делал этого.

Она улыбается, опустив глаза, когда говорит:

— Как я уже сказала, крутая. — Комплимент вызывает у меня чувство гордости. Она снова смотрит в окно и меняет тему разговора, спрашивая: — Как тебе Нью-Йорк?

— Шумный. Беспокойный. Совсем не такой, как в книгах и фильмах. Огни Таймс-сквер ошеломляют, как и толпы людей. Рождественская елка в Рокфеллер-центре — это просто елка. Но почему-то в окружении зданий и катка это больше похоже на Рождество, чем что-либо еще.

— Мама скучала по тебе на Рождество. Я думаю, что не видеть тебя в это время года было для нее самым тяжелым.

У меня ноет в груди, и хочется разрыдаться, потому что для меня это тоже было одним из самых сложных моментов.

Звонкая мелодия ее телефона прерывает разговор.

— Черт, — выдыхает она, яростно набирает сообщение, а затем убирает телефон в карман. — Мне нужно идти.

— Все в порядке? — Я надеюсь, что она мне скажет, но не рассчитываю на это.

Схватив сумку, она открывает входную дверь и говорит:

— Будет.

Наблюдая за тем, как она выезжает с подъездной дорожки на моем грузовике, я понимаю, что здесь нужно что-то сломать. Я ненавижу то, что ей пришлось нести груз правды о событиях той ночи. И что единственным выходом для нее было молчать. Я оставила ее наедине с этим, вместо того чтобы поговорить и довериться, и ей это было нужно не меньше. Срывы, азартные игры — все это теперь обретает для меня смысл.

Какой выбор остается, если конец неизменен?

Мэгги все время кого-то теряла. Больше нет. Я ни за что не уйду, зная, что ничего не закончено. Ваз Кинг не просто мерзавец, а убийца, манипулятор и источник того, что разрушило мою семью. На этом наша история не оборвется. Лучше всего у меня получается выведывать секреты, способные испортить жизнь людям, а у Ваза их предостаточно.