Девушки судьбы и ярости

44. Леи

Осенний ветерок треплет мне одежду. Я лежу на траве, Квей дремлет в изгибе моей талии. Если не считать птиц, насекомых и звуков, издаваемых нашими соседями, занимающимися своими делами, днём здесь тихо.

Это единственный день в неделю, когда наша лавка закрыта. Тянь ушла на встречу. Отец ушёл на прогулку с Шалой, Ай и Блю. Без близняшек, которые уехали через несколько дней после родов Шалы, чтобы встретиться с родителям и братом в их новом доме в соседней деревне, и Лилл, которая вернулась во Дворец Свободы, в доме остались только я и Аоки. Это первый спокойный момент, который у меня был за долгое время. Я наслаждаюсь свежестью ветерка, ароматом наших трав на участке и негромким похрапыванием Квей. Она уже так сильно выросла. Её маленький щенячий животик округлился больше, чем, вероятно, должен быть, и я подозреваю, что в этом виноват отец.

Как и Бао, Квей обожает сушёное манго.

Я наполовину дремлю, когда на меня падает тень.

– Тебе ещё одно письмо.

Я быстро сажусь, тревожа Квей. Она ворчит на меня, а потом обнюхивает ноги Аоки. Аоки улыбается, наклоняется и щекочет ей ушки. Она передаёт мне свиток, не встречаясь со мной взглядом.

Я благодарю её и жду, когда она уйдёт. Но она останавливается.

– Прости меня, – внезапно говорит она.

Затем – к моему ещё большему удивлению – она садится рядом со мной. Квей прижимается к ней, и Аоки рассеянно гладит её. Её губы кривятся так, что я понимаю – она изо всех сил сдерживает слёзы.

– Аоки, – начинаю я, – тебе не нужно извиняться...

– Нужно, – она прерывисто вздыхает. – Мы с Шалой много разговаривали. Она... кое-что мне объяснила. Я это уже знала, но хотела услышать. Или, по крайней мере, чтобы она это рассказала сама. О Чжэнь, Чжинь и… и Ченне... – она вздрагивает при имени подруги, которое вызывает новый приступ боли каждый раз, когда я его слышу. – И о тебе. Ты всегда пыталась оградить меня от реальности нашей жизни во дворце, – она делает паузу. – В отличие от Блю.

Я издаю смешок.

– Но тогда я не могла этого принять, – говорит Аоки. – Не знаю почему.

Её пальцы замирают. Квей облизывает их, чтобы она продолжала, но Аоки замирает, на её круглых щеках блестят влажные дорожки. После кухни Тянь её щёки немного округлились, и ей это очень идёт. Она снова выглядит почти как обычно. И когда она поворачивается ко мне, я почти отшатываюсь, чувствуя, что она видит меня – по-настоящему видит – кажется, впервые за целую вечность. Её прекрасные опалово-зелёные глаза останавливаются на мне, и я чувствую, как тяжесть той вечности – времени, когда мы обе были добры и жестоки друг к другу, терпеливы и резки, – слегка сдвигается, и освобождается достаточно места, чтобы началась новая.

Мы одновременно обнимаем друг друга. Квей тявкает и мечется, и от этого я смеюсь ещё сильнее. Любовь, облегчение и привязанность поднимаются во мне так сильно, что я начинаю плакать.

– Я так по тебе скучала! – рыдает Аоки и снова начинает извиняться, но я успокаиваю её, вытирая слёзы большим пальцем.

– Тебе не за что извиняться. Ты меня понимаешь? Не за что.

– То, что он сделал со всеми вами...

– С нами, – поправляю я.

Она кивает:

– Это было неправильно. Я должна была это видеть. Я должна была утешить тебя. Вместо этого я обвинила тебя, хотя на самом деле виноват был... он.

– Всё в порядке, – мягко говорю я. – Ты по-своему это переживала.

– Я любила его, Леи, – шепчет она.

– Знаю, – я обнимаю её, мои слёзы капают ей на волосы.

– Я... я думала, он любит меня.

– Может быть. Во всяком случае, настолько, насколько он умел кого-то любить. Но он не заслуживал твоей любви. Только не он.

– Что, если... что, если никто никогда больше не полюбит меня?

– Аоки, – выдыхаю я. – Тебя уже любит так много кого. Что касается такой любви... ты найдёшь её снова. Я не сомневаюсь.

– Как?

– Откуда мне знать? – я крепко обнимаю её. – Потому что я знаю тебя, Аоки. Я видела тебя в самые тяжёлые моменты. И даже тогда, ты… ты была удивительна.

Мы плачем, шепчем и обнимаем друг друга, пока не выдыхаемся. Потом мы ложимся на траву. Небо над головой чистое, как океан. Сквозь него проносится птица, и я смотрю за ней без укола ревности, без напоминания о том, как её свобода является насмешкой над отсутствием её у меня.

После стольких лет я тоже, наконец, могу расправить свои крылья.

Аоки наклоняет голову и улыбается мне. Хотя у неё опухли глаза, зелень радужек выглядит свежее, чем раньше, как будто слёзы дочиста вымыли их. Я полагаю, для этого и существуют слёзы – стирать до чистоты и помогать нам сбросить бремя, которое мы несём.

– Спасибо, – говорю я ей.

– За что?

– За то, что ты моя подруга.

Аоки сияет. И в этот миг она снова становится той девушкой, которую я встретила прошлым летом, с широко раскрытыми глазами и ошеломлённой тем, что оказалась дочерью фермера с отдаленных равнин Шому в королевском дворце – ещё не прошедшей боль, страдания и не получившей от него шрамов в душе. Это даёт мне надежду, что даже в самые мрачные времена оптимизм и доброта могут восторжествовать.

При звуке шагов в доме Квей убегает; остальные возвращаются. Я слышу тихий визг малышки Ай. Мелодичный смех Блю – по-прежнему такой же приятный сюрприз после всех этих месяцев. Голоса отца и Шалы. Вдали хлопнула дверь – вероятно, Тянь возвращается со встречи.

Звуки дома.

Нет – половины дома.

Потому что здесь нет Майны. И пока мы в разлуке, я знаю, что моя жизнь никогда не будет полной. Даже если прямо сейчас, держа Аоки за руку и лёжа в своём саду ранним осенним днём, слушая суету семьи в доме, я чувствую себя более цельной, чем когда-либо за долгое, долгое время.

Тишину нарушает хлопок двери на крыльцо.

– Маленькая негодница! – рявкает Тянь. – Иди сюда, сейчас же!

Я закатываю глаза в сторону Аоки и протягиваю ей письмо.

– Подержи это для меня? – я отряхиваю одежду и подхожу к Тянь. – Это из-за Ай? Я не слышу, как он плачет.

Моя тётушка-рысь нетерпеливо прищёлкивает языком:

– Нет, хотя, боги свидетели, этот крошечный нарушитель спокойствия довольно скоро начнёт на что-нибудь жаловаться. Кажется, он хочет к тебе.

– Приму это как комплимент, – говорю я.

– Не вздумай, – но в её глазах появляется дерзкий блеск. Она машет рукой на мой растрёпанный внешний вид. – Приведи себя в порядок. К тебе посетители, а мы так не встречаем гостей в нашем доме.

Сердце подпрыгивает.

Почувствовав мою надежду, Тянь быстро говорит:

– Это не она. Это хорошенькая девушка-ястреб, которая водит дружбу с тем тощим мальчишкой из Касты Бумаги.

– Самира, – подсказываю я, пытаясь удержаться от приступа разочарования. – Я посмотрю, чего она хочет.

– Полагаю, она останется на ужин, – ворчит Тянь. – Учитывая уровень приготовления пищи в этом заведении, все они рано или поздно явятся на корабль.

Мы ужинаем на веранде, укрыв ноги одеялами, когда наступает ночная прохлада. Хотя еда, как всегда, вкусная – суп из свиных рёбрышек и пудинг из саго на десерт – мы непринуждённо беседуем, потчуя Самиру историями из жизни лавки. Мне не терпится поговорить с ней наедине. Я знаю, что она пролетела через половину Ихару не только для того, чтобы поужинать и поболтать.

Шала и Аоки первыми встают из-за стола, чтобы уложить малыша Ай спать. Шала касается моего плеча перед уходом, и я с благодарностью сжимаю её руку. Ай воркует у меня на руках. У него нежные черты лица его матери, её мягкие глаза. Если в его лице и есть что-то ещё, я этого не вижу.

Отец уходит следующий, убирая несколько мисок. Блю пытается провалиться сквозь землю, но Тянь поднимает её на ноги, призывая убрать со стола. Хотя мы с Самирой предлагаем помощь, Тянь отмахивается от нас.

– Невежливо позволять гостье помогать, – огрызается она, – и столь же невежливо оставлять её одну за обеденным столом. Проводи её в комнату, когда закончишь. И не забудь занести её вещи.

– Да, Тянь, – пою я.

Самира приподнимает свою покрытую перьями бровь.

– Она ещё страшнее, чем я её помню, – говорит она, когда мы остаёмся вдвоём.

– Думаю, это возрастное, – смеюсь я.

– Без неё форт уже не тот, – выражение лица девушки-ястреба смягчается. – Или без тебя.

– Как она? – спрашиваю я, внезапно занервничав.

Ночь тёмная. Вокруг фонаря, висящего над головой, порхают комары. В траве поют цикады. Через несколько дней станет слишком холодно, и они замолчат.

– С ней всё хорошо, – отвечает Самира. – Она вечно занята. Ты видела, на что это похоже. Легче не становится. Кайф от победы в войне проходит, а без магии Майне ещё труднее проявить себя. Сведения о том, кто она такая, быстро распространяются, и хотя многие кланы уважают её наследие Сиа, есть и те, кто оспаривает её права на трон Ханно.

– Кровь – это ещё не всё, – говорю я.

– Для некоторых это самое важное.

– Есть новости о твоём клане? – осторожно спрашиваю я.

Покинув Ханно, леди Дуня и лоялисты Белого Крыла вернулись в Облачный Дворец. Никто ничего о них не слышал, хотя, по сообщениям от тамошних кланов, они по-прежнему живут в своём поместье.

Покрытое перьями лицо Самиры напрягается:

– Пока нет. Думаю, стоит ещё некоторое время подождать.

– Но ты планируешь туда поехать?

– Конечно. Они мой клан. Я скучаю по ним.

Видно, что ей неловко говорить об этом, поэтому я меняю тему, бросая на неё лукавый взгляд, чтобы поднять настроение.

– Ты ещё по кому-нибудь скучаешь, а?

Она выдавила улыбку.

– Как поживает Куэн? Когда мы уезжали, вы двое едва могли оторваться друг от друга, чтобы попрощаться.

– О, поверь мне, – говорит Самира. – Я бы и сейчас от него не отрывалась.

Мы смеёмся, затем она продолжает:

– Но когда Майна попросила меня приехать за тобой, я, конечно, согласилась.

– Приехать за мной? Чтобы я вернулась в Нефритовый Форт? – мой пульс учащается. – Что-то не так? В своём последнем сообщении она ничего не говорила...

– Только не в Нефритовый Форт. Не волнуйся, Леи, всё в порядке. На самом деле, я думаю, тебе там очень понравится.

– Ты была там? – спрашиваю я. – Куда мы направляемся?

– Это красивое место, – кивает Самира. – Я счастлива вернуться туда. Я бы с удовольствием взяла с собой Куэна, но у меня ещё плохо получается носить пассажиров на спине. Один – это мой предел.

– Вроде, мы все небольшие, – замечаю я и тут же издаю стон, когда тон Самиры становится злорадным, а её улыбка превращается в понимающую ухмылку.

– Говори за себя.

Позже тем же вечером, едва я ложусь на свой коврик для сна и разворачиваю письмо от Майны, как у моей двери послышались шаги.

Я устало поднимаюсь на ноги.

– Я сейчас приду, Тянь, – вздыхаю я. Но когда дверь открывается, появляются Аоки и Блю.

Аоки несёт поднос с ананасовыми тарталетками, которые Тянь испекла этим утром. На лице Блю только её обычная хмурость, хотя, как и всё в ней в последнее время, она смягчилась. Её язвительность не исчезла полностью, но стала мягче, как галька на берегу, которая стёрлась под настойчивыми волнами.

– Хочешь перекусить? – спрашивает Аоки.

– Разве я когда-нибудь отказывалась? – ухмыляюсь я.

Они садятся рядом со мной, Блю прислоняется к стене, а мы с Аоки тут же набрасываемся на вкусные сладости.

– Вы двое отвратительны, – говорит Блю и указывает на письмо. – Итак? Как дела в форте? Эта нелепая демон-кошка всё так же рыщет, как будто она там хозяйка?

Мы с Аоки переглядываемся. Я изо всех сил пытаюсь согнать улыбку с лица.

– Ты имеешь в виду генерала Лову, главу клана Амала? Привлекательная львица, на которую ты подолгу пялилась, когда думала, что никто этого не замечает?

Блю бросает на меня убийственный взгляд, Аоки разражается хихиканьем.

– Боги! – шипит она. – Забудь об этом.

Я разворачиваю письмо.

– Нет, – говорю я, – не дождёшься, – я колеблюсь, бросая на Аоки косой взгляд. – А ты... ты не возражаешь?

Невысказанное имя Майны витает в воздухе комнаты. Меня бесит, что как только Аоки наконец начинает понимать и осмысливать то, что произошло во дворце, у неё появляются новые раны, с которыми нужно разбираться. Потеря её семьи – это травма совершенно иного рода, и я знаю, что пройдёт много времени, прежде чем она начнет чувствовать себя лучше из-за этого, не говоря уже об участии в этом Майны и Ханно.

Но, к её чести, Аоки натянуто улыбается мне:

– Всё в порядке. Ты любишь её, а я люблю тебя.

Я с благодарностью сжимаю её руку. Затем возвращаюсь к письму – и широко раскрываю глаза:

– Оно не от Майны.

Девочки наклоняются, когда я переворачиваю свиток, чтобы рассмотреть восковую печать, которую вскрыла в спешке – она не тёмно-синего цвета Ханно, а бледно-сливового оттенка. Мы вместе просматриваем первые несколько строк письма.

– О, боги мои! – шепчет Аоки.

– Это от родителей Ченны, – напрягается Блю.

– Бедняжки, – выдыхает Аоки. – Читай ты, Леи. Оно адресовано тебе.

– Мы все любили её, – я разворачиваю свиток, чтобы все могли его увидеть. – Прочитаем вместе – как хотела бы Ченна.

Лицо у Аоки мокрое. Я обнимаю её. Напротив нас Блю сидит неподвижно, её губы плотно сжаты. Затем она, кажется, принимает решение.

– Её родители пишут довольно чопорно, – говорит она.

– Блю! – кричит Аоки.

– Что ж, это так. Неудивительно, что Ченна была себе на уме.

– Она не была "себе на уме", – огрызаюсь я, – и тебе это известно.

– Полагаю, она была не так уж плоха, – признаёт Блю.

– Большой комплимент в твоих устах, – я поднимаю брови.

– Ну? – Аоки вытирает рукавом щёки. – Что ты им ответишь?

– Что они смогут приехать, как только я вернусь из поездки, конечно, – она улыбается, и я прижимаю её к себе. – И что смогут познакомиться ещё с четырьмя девушками, которые так много значили для их дочери.

Глаза Аоки загораются:

– Чжэнь и Чжинь смогут рассказать им так много хороших историй! Они всегда рассказывают самые интересные истории.

Я бросаю на Блю острый взгляд.

– Прекрасно! – та всплеснула руками. – Может быть, я им понравлюсь и они возьмут меня с собой в Уазу. Если судить по их шикарному стилю письма, их дом должен быть намного красивее, чем этот.

– Я бы предпочла дом Лей любому шикарному особняку, – говорит Аоки, и мы трое замолкаем от значимости её слов.

Наш последний дом был самым роскошным во всей Ихаре – и вот мы здесь, живём в моей захудалой лавке в глухой деревушке в Сяньцзо. Как и Аоки, я бы ни за что не променяла его на более роскошное жилище. И хотя она бормочет уклончивый ответ, беря ананасовый пирог, чтобы избежать дальнейшего разговора, я знаю, что Блю поступила бы так же.