Незаконченная жизнь. Горянка

15

Солнце уже перевалило через вершины и теперь беспощадно палило сверху, превращая воздух в прозрачный, дрожащий жар. От него не спасал ни ветерок, ни редкая тень облаков — даже горы казались раскалёнными. Пот струился по вискам, затекал в глаза, солил губы, но Лия даже не пыталась смахнуть его — руки были заняты, а платок на голове, намокший и тяжёлый, так и не позволяла себе снять. За это здесь били, даже если было +40.

Перед глазами тянулись террасы — узкие полосы земли, вырезанные прямо в теле горы, одна над другой, как ступени гигантской лестницы. Террасы подпирали невысокие каменные стены из сухой кладки, сложенные вручную поколениями — без цемента, только камень к камню. Если приглядеться, между плитами виднелись редкие пучки жёсткой травы и мха. Склон уходил вниз круто, и от одной только мысли оступиться и полететь по этим ступеням становилось страшно.

Ячмень рос плотными рядами, высокий, чуть выше колена, светло-золотой — шершавый, сухой, колючий. Коснись ладонью — и острые бородки колосьев впиваются в кожу, оставляя тонкие царапины. Между стеблями, как всегда, пробивались сорняки — цепкие, живучие, с корнями, уходящими глубоко под камни. Их приходилось вырывать всем телом, упираясь пятками в землю, будто вытаскиваешь не растение, а древний гвоздь из скалы.

Лия медленно шла вдоль ряда, согнувшись почти пополам, и выдёргивала сорняк за сорняком, чуя, как саднит кожа на ладонях. Пальцы давно уже не чувствовали ни холода воды, ни тепла — только тупую, ноющую боль и тянущее напряжение суставов — куда делась нежная кожа, не знавшая тяжелого труда? Каждый новый вырванный куст ложился на бурую от пыли землю с глухим, обидно тяжёлым шлепком — работы впереди было столько, что смотреть на край поля не имело смысла. Оно казалось бесконечным.

Внизу, на другой террасе, слышались голоса — женщины переговаривались, иногда ругались, иногда пели что-то низким, тягучим горским напевом. А над всем этим миром, над этими камнями, пылью и ячменём, тянулся запах — сухой, жареный солнцем, резкий.

Очередной сорняк с хрустом вырвался из земли и упал на террасу, рассыпая сухие комки почвы. Лия рухнула следом — прямо на колени, чувствуя, как подкашиваются ноги. Судя по положению солнца, скоро Ильшат велит им возвращаться домой: готовить ужин для большой семьи. Девушки из хозяйского дома Алиевых не работали в поле до темноты, в отличие от наёмных или зависимых крестьян, которые выгибали спины до последнего луча. И всё же, после изнуряющего дня в горах даже жара кухонного очага казалась по сравнению с полевой работой почти милосердием.

Она посмотрела на свои ладони. Руки, некогда ухоженные и сильные от спорта, теперь были чужими — жесткими, обветренными, иссечёнными острыми стеблями ячменя. Мозоли грубо вздулись у основания пальцев, кожа трескалась и кровоточила, в царапинах въелась земля, не смывающаяся даже после купания у арыка. Лия вдруг поняла: ей хочется плакать — не от боли, не от усталости даже, а от тихой внутренней муки, которая не проходила ни днём, ни ночью. Но тело больше не отвечало эмоциям. Слёзы покинули её, будто высохли вместе с прежней жизнью, с прежней собой.

Работа забивала мысли, как молот гвозди. Работай — и не успеваешь думать. Работай — и легче молчать. Работай — и остаёшься целой. Уже несколько недель она не держала в руках книгу. Не знала новостей. Не слышала музыку. Смысл времени стерся. Телефон, интернет, мир — всё исчезло. Аминат по вечерам позволяли пользоваться телефоном, но Лие — никогда.

Вместо этого она получала уроки. Каждый вечер, без исключений.

Сначала — Коран. Потом — адаты. Потом — рассказы о чести, послушании и роли женщины. Об обязанностях и о покорности. О том, что мужчина — глава, женщина — его тень. Что непослушание — позор, что упрямство — грех, а побег — преступление перед родом и Аллахом.

Если Лия позволяла себе сомкнуть глаза — даже на минуту, — плеть Ильшат обрушивалась на её ноги мгновенно, точно, выверено. В этих ударах не было ярости — и именно это пугало. Это была система.

Джейран никогда её не била, никогда не повышала голос. Она лечила раны, мазала спину мазью, учила растягивать тесто для национальных блюд, показывала, как правильно доить козу, как разводить огонь в печи. Иногда — тихим голосом, без нажима — рассказывала истории. Не страшные, но грустные. В некоторых из них звучала правда, от которой хотелось выть.

Сама того не замечая, Лия начала ждать вечеров с Джейран. В её голосе было то, чего Лия давно уже не чувствовала рядом с собой — тепло и ласка. И так хотелось хоть раз упасть перед ней на колени, уткнуться лицом в её ладони и сказать: «Пожалуйста... помоги. Я не выдержу.»

Но она знала ответ заранее. Джейран погладит её по голове. Может, обнимет. Может, и поплачет вместе с ней — тихо, украдкой. Но не поможет. И совсем не потому что не хочет, а просто потому, что не понимает, как жить иначе.

Рядом с ней на горячую землю села Аминат, с как обычно недовольным лицом. Лия даже головы не повернула в сторону сестры, понимая, что та не ищет общения, а тоже просто устала. Для Аминат возвращение к родителям было наказанием, в котором она винила Лию, ведь не будь та настолько непокорной их обеих оставили бы в городе, с Заремой. А так пришлось сопровождать эту русскую в горы, к родителям.

Но внезапно та протянула девушке бутылочку с водой — свою Лия выпила еще час назад.

Алия медленно приняла воду, чуть вопросительно посмотрев на сестру. Но глаза той были устремлены куда-то ниже, на другое поле.

Лия проследила за взглядом и вздрогнула.

Там, внизу, среди работающих женщин, она увидела новенькую.

Прищурила глаза, рассматривая незнакомку.

Коротко стриженные волосы, татуировка на руке, платок сполз на шею, но она даже не замечала этого, работая как робот, как механизм.

— Кто это? — тихо спросила Лия, хотя уже знала ответ.

Две недели назад она проснулась в своей комнатушке от громкого мата с улицы — настолько громкого и визгливого, что сначала даже не поняла — это продолжение сна или все-таки явь. Невольно вскочила на ноги и приникла головой к узкому окошку, стараясь разглядеть, что происходит. Мат прервался визгами и звуками ударов, а потом она увидела как несколько мужчин из машины вытаскивают упирающуюся девушку. Одетую в джинсы и рубашку, с короткой стрижкой и осветленными краской волосами, с татуировкой на правой руке. Девушка яростно сопротивлялась, брыкалась, кричала и пыталась укусить одного из мужчин.

Её тащили, как дикую кошку, — и она рычала, по-настоящему рычала, срывая горло криком:

— Пустите, сукины дети! Пустите!

А потом кто-то ударил ее в живот.

Она захлебнулась собственным криком.

Последовал еще один удар — по лицу, потом еще один и еще.

Женщина, похоже, потеряла сознание, поэтому ее затащили в один из домов села.

Алия с ужасом смотрела на сцену, чувствуя, как собственное сердце бьется в груди: тяжело и гулко.

На улице все затихло, от дома через минут десять отъехал внедорожник, а она все стояла у окна, гадая, жива ли та женщина.

Больше она ее не видела, до сегодняшнего дня.

— Она местная, — отозвалась Аминат. — Дочка главы района.

Лия снова посмотрела на работающую девушку. Если слово «работала» вообще было уместно: двигалась — вот вернее. Автоматически, с пугающей механичностью. Она поднимала руки, рвала сорняки, передвигалась на шаг вперёд, снова рвала — и так бесконечно, без малейшей паузы, словно заведённый механизм. Ни одного лишнего поворота головы. Ни одного вздоха в сторону. Ни единой тени мысли на лице. Глаза её смотрели прямо перед собой — и одновременно никуда, будто всё человеческое из них уже давно выжгли каленым железом. То ли солнцем, то ли страхом.

— Она из дома за два дня до свадьбы сбежала, — продолжила Аминат хмуро, забирая бутылочку у Лии и допивая оставшуюся воду. — Нашли ее в Махачкале…. Ну и привезли к нам.

— Зачем? — похолодело в груди Лии.

— Джинов изгонять, — с усмешкой бросила сестре Аминат. — Видишь, какая послушная стала. Наш раки хорошо читает.

Не смотря на жару Алию пробрал озноб. Она вытерла пот на лбу, одновременно поправляя платок и посмотрела на сестру.

Красивое лицо той ничего не выражало, с каменным видом она наблюдала за несчастной, к которой подошла одна из женщин и усадила на отдых.

Что нужно сделать с человеком за две недели, чтобы из живой, думающей, свободолюбивой девушки она превратилось вот в это?

— Не бойся, — прочитав мысли Лии, усмехнулась Аминат. — Ахмат не позволил из тебя джинов изгонять. Он тебя даже сейчас охраняет, заметь.

От этих слов сердце Лии гулко стукнуло внутри. Против воли она вернулась мыслями к человеку, который лишил ее свободы второй раз, почти месяц назад. Помнила его лицо до малейших подробностей, его глаза, глядящие хищно, его запах, такой нетипичный, такой… светский.

Этот человек вызывал в ней стойкий страх, в отличие от Алиева, Магомедов был куда опаснее. И от мысли что он станет ее мужем, Лия ощутила горький привкус металла во рту.

— Я вчера слышала, тебя через неделю домой отправят, — сказала Аминат, облокотившись на тяпку, почти не глядя на неё. — Магомедов вернулся, свадьбу готовят, а тебя ещё в приличный вид привести надо. Ахмат подарки для тебя отправил.

Интонация Аминат была странной — сквозь усталую сухость и привычную отстранённость проступило что-то ещё, то ли зависть, то ли злая ирония, то ли облегчение от того, что эта участь миновала её саму.

— Мне ничего от него не надо, — глухо ответила Лия.

— А кто тебя спросит? — фыркнула Аминат. — Радуйся. Скоро уедешь из этого ада…. — она зло повела рукой вокруг. — В другой, — закончила она. — И кто знает, какой из них лучше?

Лия зажмурилась, изо всех силы пытаясь понять, что ей сейчас делать.