Незаконченная жизнь. Горянка

26

Сначала пришла боль — жуткая, ломящая, как во время самых тяжёлых месячных, только в десятки раз сильнее. Низ живота свело спазмом, отдающим в поясницу и бёдра, каждая мышца там дрожала, будто её вывернули наизнанку. Промежность не просто болела — резало, жгло, саднило так, что каждый вдох отзывался новой волной боли, подступающей к горлу тошнотой.

Лия попыталась сделать вдох — боль прострелила грудь и отдалась в рёбра, словно что-то внутри сместилось или треснуло. Лёгкие не слушались, грудная клетка стянулась, и воздух вырвался наружу коротким сипом, больше похожим на судорожный всхлип.

Из-под закрытых век на горящие болью щеки потекли слезы. Которые тут же вызвали боль в ссадинах на лице.

Девушка попыталась поднять руку и не смогла — та была надежно зафиксирована.

И тут пришел страх. Не просто страх панический, животный, нечеловеческий ужас, заставивший ее закричать.

Привязана, она привязана.

Нет, только не снова.

Лучше смерть чем снова это.

Нет.

— Тихо, девочка, тихо, — услышала торопливые шаги, тихий, незнакомый женский голос. В нос ударил запах спирта и антисептика.

Острая игла скользнула под кожу в сгибе локтя, холодное лекарство поползло по вене, обжигая изнутри, но эта боль тонула в другой — более глубокой, всепоглощающей, разлитой в каждом сантиметре израненного тела.

— Открой глаза, Алият, — снова прозвучал голос, теперь ближе, прямо над ней.

Она заставила себя подчиниться, приоткрыла веки, но тут же зажмурилась — яркий свет софита ударил прямо в лицо, вспоров черноту под веками. Глаза заслезились, дыхание сорвалось на всхлипы.

— Не надо… — сорвалось с губ. Голос был чужим, хриплым, как у старого человека. — Пожалуйста… не надо… не надо больше…

— Нет, нет, — торопливо ответили ей, — ничего больше не будет. Ты в больнице, девочка, в больнице. Попробуй открыть глаза, Алият.

В больнице? Сквозь панику и истерику это были первые слова которые до нее дошли.

В больнице.

В больнице!

— Помогите мне…. — прошептала она, — помогите…. Так больно… больно…

— Знаю, — врач, немолодая женщина с уставшими глазами, чье лицо расплывалось в глазах от слез, осторожно присела на край кровати. — Знаю, что больно, маленькая. Ты сильно, очень сильно пострадала. Но жить будешь.

— Зачем? — Лия снова закрыла глаза, слезы продолжали течь.

— Потому что ты молода, потому что у тебя вся жизнь впереди, — покачала головой женщина. — Мы хорошо зашили тебя, внутренние разрывы тоже заживут. При падении ты сильно разбила лицо и ударилась грудью, но…

— Я не упала… — прошептала Лия, — не упала. Он избил меня…. Помогите, пожалуйста… сообщите в полицию… я не могу…

Лия отвернула голову, с трудом пытаясь собраться с мыслями.

— Алият, — тихо вздохнула врач, убирая капельницу, — ты упала… не надо ни на кого наговаривать. Знаю, твой муж не был аккуратен с тобой, он… — она запнулась, отвернулась, чтобы не смотреть на разбитое лицо лежащей перед ней молодой, нежной женщины — стыдно было, — он… наверное… перестарался. С мужчинами такое… случается…. Ты настолько красива, что у любого голову снесет. Вот и…. получилось неудачно. Но твой муж заботится о тебе.

И тут Лию разобрал смех. Нет, не плач, не рыдания — смех. Злой, истерический, убивающий все живое у нее в груди.

— Алият, — врач не заметила, как изогнулись разбитые губы, — он всю ночь провел около твоей палаты, хоть мы и не пускали его внутрь. Он… — она искала слова, которых у нее не было. — Он… он… ему было плохо, что плохо тебе. Он готов был ночью московского доктора к тебе частным бортом привезти… Девочка, он понимает, что….

Лия захохотала. Громко. Очень громко и яростно. Ее смех отразился в больших окнах палаты, стал слышим в коридоре, где Халима, сидевшая рядом с сыном подняла голову. Ахмат вскочил с кресла и рванулся к палате, сметая все на своем пути, но мать перегородила ему дорогу.

— Пусти, — рычал он, — что там с ней делают? Пусти! Алият!

— Нет, Ахмат, нет, — Халима схватила его за рубашку, почти повисла на нем, не давая идти, надеясь, что мать он не оттолкнет.

— Алият!

— Стой, Ахмат, не ходи!

Алия смеялась все громче, громче и громче. И врач никак не могла унять этот страшный, нечеловеческий смех. Ничего не оставалось делать, как снова вколоть ей снотворное.

Ахмат в коридоре затих в руках матери, когда затихла Лия в палате.

Врач вышла. Ее покрасневшее лицо было искажено гневом и горечью, но она остановилась перед мужчиной.

— Ваша жена спит, — ровно сообщала она.

— Я могу к ней зайти? — Ахмат смотрел с надеждой.

— Да, — кивнула женщина, — если хотите, чтобы она сошла с ума — проходите, молодой человек.

Халима закусила костяшки пальцев, отталкивая сына от палаты. Магомедов растеряно подчинился матери, а потом, когда страшный смысл слов до него дошел, отступил.

Упал в кресло и закрыл лицо руками.

Три дня. Лия открывала глаза на рассвете, наблюдая за восходом солнца, а вечером провожала глазами темнеющие облака на небе. Она не вставала, не говорила, не реагировала на врачей и на дежурившую около нее Халиму. Она не смотрела на цветы, которые охапками приносили в ее палату, не вступала в разговоры. Она просто смотрела на небо — на то единственное, что пока ей не было безразлично.

Первый день малейшее движение причиняло боль, даже попытка сходить в туалет обернулась пыткой. Придерживающая ее Халима, только поморщилась, как от боли, видя насколько больно Лии. Женщина не оставляла ее одну ни на минуту, даже когда девушка спала — это Алия знала точно — чувствовала. Они боялись за нее, и боялись, что она что-то сделает с собой или попытается бежать, или….

И все же впервые Халима была не просто матерью монстра — она ухаживала за Лией как за дочерью. Впрочем, теперь ту такая забота не трогала — она поняла цену заботы в этом мире. Джейран тоже заботилась, Ильшат, Патимат, теперь Халима. Заботились как о дорогой вазе, или породистой лошади, но не как о человеке. Она никогда не была для них человеком, личностью, субъектом.

Только для Заремы.

Лия оторвалась от неба и прикрыла воспаленные глаза. Удалось ли Зареме сбежать? Только бы удалось… может, хоть она проживет свою жизнь свободной и счастливой, со своими ошибками и своими решениями.

В свою свободу Лия больше не верила.

Она умрет. Не сегодня, и не завтра. Ей не дадут это сделать сразу. Но через время снова отдадут чудовищу, который завершит начатое.

Смерти Лия не боялась, уже не боялась. А вот боли — да.

Стоило ей подумать, что Ахмат снова приблизится к ней, как все тело охватывала паника, настоящая, непреодолимая.

Второй раз она этого не переживет. Лучше уж самой. Быстро и надежно.

Может Зарема останется с мамой, станет ей той дочерью, которой не смогла стать сама Лия. Сможет полюбить мужчину, познать его любовь, чего уже никогда не будет у нее самой. Может у них будут дети, и если одну из них назовут Лия, она будет счастлива. Там, откуда нет возврата.

Слеза выкатилась из глаза и засохла на щеке.

— Дочка, — Халима занесла в палату поднос с едой, — нужно поесть.

Не дочка. С дочкой, с Лейлой, вы бы не позволили такого сделать.

Но она послушно села на кровати и принялась жевать, не чувствуя вкуса, не ощущая запахов.

— Алият, — женщина присела на край кровати. — Ахмат… — при этом имени девушка невольно сжалась, втянула голову в плечи, — мой сын… он сожалеет. И хотел бы вечером зайти к тебе.

От страха ладони враз вспотели, а вилка выскользнула из рук.

— Дочка, — Халима покачала головой, — я буду рядом. Он только… только хочет знать, что ты идешь на поправку. Он… в тот вечер он разозлился. Алият, он совершил ошибку, которую осознал. Для мужчин нет ничего страшнее, чем знать, что девушка, его жена, уже принадлежала другому. Я предупреждала тебя не злить его… предупреждала…

Не злить.

Глаза закрылись сами собой.

Она права — злить нельзя. Зверю нужно просто подчиняться. И тогда не будет больше такой боли.

Она во всем права.

Лия чувствовала пустоту, названия которой не было. Ничему эти месяцы ее не научили, глупую девчонку с непомерным гонором. Сотни и тысячи женщин во всем мире не могут вырваться из-под этой страшной силы, которую навязывают им мужчины. Почему она решила, что с ней будет по-другому? Чем она лучше?

Сама навлекла на себя этот кошмар.

Никто не придет на помощь, никто не вытащит из болота холода и ужаса. Нужно просто закрыть глаза и принять то, о чем ей столько времени твердили старшие — Халима, дед, тетки.

Халима видела, что Лия точно засыпает, впадает в сонное, нездоровое безразличие, которое пугало ее гораздо больше смеха или слез. Слезы можно осушить, смех — вылечить. А этот пустой взгляд — он мертвый, почти мертвый.

— Лия, — прошептала она, садясь рядом и сжимая лицо девушки в ладонях, — умоляю тебя, прошу тебя, постарайся взять себя в руки. Постарайся не злить Ахмата. Ради самой себя. Ради вашей семьи.

Злить — значит боль.

Значит злить она не станет — это точно.