Незаконченная жизнь. Горянка

3

Патимат, недовольно поджав губы, вышла за двери и направилась на кухню — дед велел ей принести еду чужачке. Та сидела на широкой кровати, судорожно перебирая старые фотографии, будто пыталась найти в них оправдание или спасение. Девчонка была в шоке: сгорбилась, плечи дрожали, серебристые волосы падали на лицо, чуть опухшее от удара. Но при всём этом Патимат не могла не отметить красоты этой чужой: тонкая талия, высокая грудь, хоть и маленькая, но аккуратная; ноги длинные, изящные, вся фигура спортивная, подтянутая, сильная, хоть и миниатюрная.

Когда её переодевали, восемнадцатилетняя Зарема, переминаясь у дверей, прикусила губу, разглядывая двоюродную сестру. Патимат сразу заметила её блеск в глазах: несмотря на свои двадцать два года, девчонка незамужней не останется — слишком уж красивая, слишком яркая.

Но и норов у неё был не простой. После того удара по губам больше не ругалась, но смотрела так, что Патимат становилось не по себе — глядела не вниз, как должно, а прямо в глаза, гордо и зло. Эта младших научить плохому может, — мелькнула тревожная мысль. Все девушки в семье Алиевых были скромными, тихими, почтительными, знали своё место и уважали традиции. А эта… ни малейшего поклона, ни намёка на почтение.

И самое обидное — старик будто не заметил. Даже не обратил внимания на то, за что Зареме или Аминат уже давно досталось бы на орехи.

Когда она вдруг вскочила с постели, даже не смущаясь мужского присутствия в комнате, он и бровью не повёл. Лишь тяжело посмотрел и коротко приказал сесть обратно.

И так сказал, что послушалась — села, хоть и глаза её вспыхнули тёмным пламенем, будто могла прожечь им стены. Сверкала, едва сдерживая кипящий внутри гнев, и только это её спасло: послушалась, не потому что смирилась, а потому что слишком хорошо понимала, что открытым вызовом ничего не добьётся.

Но Патимат, наблюдая за ней, невольно ощутила странное чувство — смесь опасения и восхищения. Девушке ведь страшно, видно же, как дрожат пальцы под покрывалом, а страх свой она запрятала глубоко. И всё равно смотрит гордо, не опуская глаз, словно равная, не смотря, что побледнела как мел от слабости — ее пичкали препаратами больше суток.

Это заметил и дед. На губах старика мелькнула сухая усмешка, тяжёлая, как камень, — то ли одобрение, то ли предупреждение. Но вслух он только приказал принести той еды.

На кухне Патимат встретили настороженные, вопросительные взгляды — дочь и племянница замерли над столом, явно ожидая новостей. Молодая Зарема первой не выдержала: глаза горят любопытством, губы приоткрыты, будто она готова задать сотню вопросов сразу. Аминат лишь скосила глаза, но по сжатым пальцам на подоле было видно — тоже ждёт.

— Говорят… — только и махнула рукой Патимат, беря с полки тяжёлый поднос. Голос её был глухим, обрывистым, будто она нарочно рубила слова, не давая им разрастись в сплетни. Жестом велела девчонкам складывать еду: глубокую пиалу с дымящейся бурчак-шурпой, горячие лепёшки-чуду с зеленью и сыром, маленькие фаршированные пирожки, миску с сушёными урюком и изюмом. На отдельное блюдо поставила хинкал, от которого шёл аппетитный пар, пахнущий чесноком и мясом.

Поднос вышел тяжёлым, ароматным, и кухня сразу наполнилась густыми запахами специй и свежей выпечки.

Позади послышались тяжёлые шаги, в которых Патимат безошибочно узнала походку мужа — Саидмурада. Он вошел на кухню и бросил на нее быстрый взгляд. Женщина поняла его без слов: нужно выйти. Она вытерла руки о подол, поправила платок и последовала за ним.

Они прошли в кабинет — просторный, обставленный с показной роскошью: ковры с густым узором, массивный письменный стол из тёмного дерева, диваны с резными подлокотниками, над камином — старое ружьё и кинжал в ножнах с серебряной насечкой. Сев на диван, Саидмурад прищурил глаза, задержал взгляд на жене и тихо произнёс:

— Ты недовольна.

Это не был вопрос.

— Она дикая, — отрезала Патимат и поджала губы. — Такая несчастья принесёт.

— Не каркай, — резко оборвал её Саидмурад, но по угрюмому выражению лица Патимат поняла: он думает то же самое. Боится, что девчонка принесёт семье не благо, а беду. — И не таких воспитывали.

— Таких — нет, — покачала головой женщина. — Она не привыкла подчиняться, Саид. Ты бы видел её глаза… огонь шайтана в них горит. Эта принесёт горе, а не радость.

Саидмурад резко поднялся на ноги, широкие плечи напряглись.

— Предпочитаешь отдать Магомедову Зарему? — его голос стал резким, в нём звенела сталь. — Или Аминат? Кого из девочек бросишь в лапы зверю?

Патимат молчала. Внутри всё сжалось от невысказанного, но выбора у неё не было. Давний уговор, будь он проклят, тяжёлым камнем висел над их семьёй. Ахмату Магомедову, старшему сыну древнего рода, они обязались отдать одну из своих дочерей. Его первая жена, Айшат, уже несколько лет не могла родить, и терпение его семьи лопнуло. Другие кланы не спешили породниться с ним, даже соблазнившись властью и богатством рода.

И причина была ясна каждому. Ахмат был не просто суровым мужчиной, привыкшим брать и подчинять. Он был зверем — безжалостным и страшным. О его расправах, о том, что он делал с неугодными, ходили легенды даже среди людей, привыкших к жестокости. Там, где другим хватило бы крика или удара, Ахмат шёл дальше, ломая тела и души.

Халима, мать Ахмата и его трех братьев, три месяца назад напомнила о старом долге, хитро поглядывая на 18-ти летнюю Зарему — тонкую, темноволосую и востроглазую. Девочка смутилась под тяжелым взглядом, побледнела, опустив глаза, а ночью прорыдала на груди матери, с ужасом думая, что выбор падет на нее. Аминат, притихшая и встревоженная, кусала губы, понимая, что если не отдадут Зарему, следующей в выборе будет она — младше сестры всего лишь на год.

Весть о скором возвращении Ахмата из Эмиратов они встретили молча, с онемевшими сердцами. Красивый мужчина, с гордой посадкой головы и ухоженной бородой, казался со стороны почти достойным женихом. Но для них эта красота была лишь маской. И мысль о том, что кому-то из них придётся принадлежать ему, пугала до смерти.

Пока не случились соревнования по паркуру, показанные в репортаже по центральному телевидению. Обе девочки иногда украдкой смотрели их, восхищаясь и втайне мечтая оказаться на месте участниц — спортивных, подтянутых, веселых. За этим занятием и застал их дед. Он вошёл тихо, как всегда, и замер у порога, наблюдая, как девочки жадно ловят каждый кадр экрана. Его взгляд был долгим, тяжёлым. Ни слова не сказав, он поджал губы, сдерживая что-то, что мелькнуло в его глазах — то ли раздражение, то ли мысль, ещё не оформленную. И, развернувшись, ушёл к себе.

И именно с того вечера в доме воцарилось странное, вязкое ожидание, словно в воздухе висело решение, которое все чувствовали, но никто не озвучивал. Старик несколько дней молчал, отстранившись от домашних дел, сидел у себя в кабинете, перебирал старые фотографии, долго смотрел в окно на заснеженные вершины. А потом позвал к себе старшего сына, Саидмурада, и коротко отдал приказ.

Тот не посмел перечить. Да и сам понимал: мысль отца, при всей её жестокости, была не самой худшей.

— Саид, — покачала головой Патимат, едва он успел пересказать ей разговор, — Ахмат сам будет выбирать. Что мы делать будем, если девчонка непочтение выкажет? Ты себе представляешь, если она нас с семьёй Ахмата поссорит? Халима смотреть во все глаза будет, ты же знаешь — никогда она чужачку не примет.

— Примет, — хмыкнул мужчина, закидывая ногу на ногу. — Примет, если Ахмат так решит. Против сына она не выступит. Поэтому ее представим не вместе с нашими девушками. Пусть зайдет позже, занесет закуски. Не удержится — сверкнет глазами.

— Неужели ты и вправду думаешь, что он… — голос Патимат дрогнул, она не договорила.

— У Ахмата вкус своеобразный, — медленно произнёс Саидмурад, будто сам пробовал слова на вкус. — Отец верно ставку делает. Она необычная. Красивая, что ни говори. От матери всё лучшее взяла.

На долю секунды он прикрыл глаза, и в памяти вспыхнуло лицо Надежды — светлое, с мягкой улыбкой. Той самой, что некогда разбила их семью пополам.

Патимат резко отвернулась, злое пламя застарелой ревности больно полоснуло сердце.

— Смелая и сильная, — продолжил Саидмурад, будто не замечая. — Ему такая и нужна. А то, что дикая… перевоспитает. Он умеет это.

Оба замолчали, прикидывая, что Ахмат вернется в Махачкалу через пять дней. Значит за семь дней до визита нужно сломить северянку так, чтобы она запомнилась Магомедову.