Играя с ветром

Глава 21

Распахнула глаза, лишь бы убедиться, что не сплю…

Не сплю…

Лёва спал как обычно, уткнувшись моськой в мою шею. Резкие выдохи щекотали и согревали. Странно все это. Странно…

Ищешь годами, пробуешь, подгоняешь мужиков под шаблон, скорее даже впихиваешь их, вместе с раздутым эго, в аккуратную форму идеальности, а он все это время рядом ходит. Зараза такой!

– Идеальный, да? – внезапно захрипел Лёва и звонко чмокнул меня в плечо.

– Что??? – взвизгнула и села, стряхнув с себя этого сонного наглеца.

– Ну, ты же думала о том, как тебе чертовски повезло.

– Ничего я такого не думала!

– Думала-думала. Аж щекотно было от того, как твои извилины быстро в головушке шевелились, – Лева откинулся на спину, потянулся сладко-сладко и взял с тумбочки свой телефон. – Семь утра? Ника, я встаю не раньше восьми, ты же знаешь.

– Да я тебя сейчас ледяной водой оболью. Пришел среди ночи, намочил меня, ещё и хамит с самого утра! Тоже мне, мавр хамоватый, – я пыталась выпутаться из одеяла, барахталась, как ребёнок в сугробе.

– Хотя нет, не рано. Кажется, я уже готов «позавтракать».

– Я по утрам пью только кофе. И ничего готовить не собираюсь, – злилась, да так, что челюсть скрежетала. Понимала, что он не мог ничего услышать, просто его чувство юмора вышло «на зарядку», но ничего с собой поделать не могла, меня словно с поличным поймали. Как унизительно! Его вчерашнее «моя» успокоило, конечно, но сейчас-то я понимаю, что вопросов меньше не стало.

– А я не об этом, – Лёва вырвал из моих рук одеяло, стянул через голову сорочку и практически уронил на себя. – Меня всегда бесили женские истерики. С детства насмотрелся этой хрени так, что аллергия начинается – удушье страшное. А твоя истерика меня возбуждает, Ника. Вот все в тебе меня побуждает омрачить… То, как румянец заливает твое личико, как сжимаются твои губы, как ты подергиваешь носиком… Прям кричишь взглядом: «Омрачи меня, Лев Саныч, омрачи…».

– Доний, ещё слово, и я подумаю, что ты романтик гребаный, а я этого терпеть не могу. Такая же аллергия у меня на них. Удушье. Только не у меня, а у романтика, – сопротивлялась, как могла. Пыталась вырваться, кусалась, лупила его, ощущая, как плавится моё тело. Его объятия, тихий шепот и ласковое касание губ мочки уха заставляли мой ураган стихать, превращаясь в шелест по-утреннему ленивой морской волны. И вот я уже вдыхаю его аромат и наслаждаюсь теплом рук.

Лёва щедрый любовник, внимательный. Не из тех, кто на второй раз готовы получить косоглазие, указывая на свой «перчик», желая получить обязательный, по их мнению, минетик. Мудилы, отбирающие женщин по виду «снизу». А Лёва другой… Он ловит кайф от процесса. Нравится ему секс, от первого поцелуя до судорожного вскрика.

– Ой, Ветерок, сама меня в тряпку превратила, вот теперь пользуйся. Стирай меня, гладь, береги… – его руки раздвинули мои ноги, и я протяжно застонала, ощущая его твердый член.

Не было ощущения пошлости и разврата. Я хоть и искала чувство, что меня используют, но не находила, потому что для меня это было настолько же важно, как и для него.

– Это что – предложение встречаться? – уперлась руками в его грудь, оттолкнулась и села, сдвинув бёдра так, чтобы ощущать его под собой. И все стало таким правильным, привычным: его руки накрыли мою грудь, а мои бёдра начали исполнять танец пламени.

– Ага, – Лёва рыкнул, сел и резко сдвинулся к изголовью, скинув подушки на пол. – Давай мутить, Ветер?

– Доний, детство в попе заиграло? Так я тебя омрачу…

– Стоп… Этого достаточно, – Лёва поднял меня за бедра и резко опустил на себя, улыбаясь и наслаждаясь моим вскриком. – Омрачи, Ника. Омрачи…

Не дал мне возможности верховодить. Не до этого ему было, львиный голод его одурял. Движения были быстрыми, резкими. Он с силой опускал меня на себя, а потом с большим нажимом буквально вжимал в себя так, что из глаз катились слёзы. Эмоции тайфуном сжирали изнутри, лишая возможности думать, дышать, жить… Я переставала чувствовать свое тело. Секс с ним был похож на катание на карусели из детства: длинные звенящие цепи брякали, я сжимала металлическую с облупившейся краской перекладину, то взмывая в воздух, то замирая от резкого падения. Лёва…

Засранец!!! Ненавижу… Ненавижу за то, что скрывал от меня то, что было моё по праву. Ёжилась от мурашек, когда он умудрялся целовать меня в грудь, втягивать затвердевший сосок, хныкала от колик, что бежали по ногам, и от жара, бьющегося запертым пламенем внизу живота, и умирала… В глазах темнело, мышцы становились каменными, а потом БАХ! И взрыв… Меня рассыпало на мелкие кусочки, рыдала в голос, впиваясь ногтями в его плечи. А он продолжал… Рычал, целовал и снова рычал…

– Боже, ты такая… такая… – Лев с жадностью смотрел на меня, ловил эмоции, слизывал слёзы, разделяя то сумасшествие, что разносило меня на атомы.

А когда засуетился, стало понятно, что и он сам близок к взрыву…

– У меня спираль, – еле собрала силы в кулак, чтобы не обламывать ему кайф.

– Зараза!

Прижал к себе, впился губами и сделал ещё пару толчков, падая в пропасть вслед за мной….

– Ты почему раньше не сказала?

– Ой, что за довольная мосенька? Минус одна статья расходов?

– У спирали меньший фактор защиты, – прижал к себе, зарываясь лицом в спутанные волосы. – Поэтому я приверженец барьерной защиты.

– Я вижу твою приверженность, Лёва. Вернее, чувствую внутри. Боишься стать папой?

– Боюсь? – он громко рассмеялся и откинулся на спинку, жадно смотря на сигареты, оставленные на подоконнике. – Отцами должны становиться те, кому дано.

– Тебе не дано?

– Наследственность плохая, – невооруженным глазом было видно, насколько неприятна ему эта тема: ноздри напряглись, брови съехались на переносице. – Поэтому ты сильно не идеализируй меня, Ника.

– Поматросишь и бросишь? – соскользнула с него, принесла сигареты, пепельницу и легла рядом, слушая сердцебиение.

– Полюблю и отпущу, как только ты сама этого захочешь.

– А если не захочу? – смотрела на него, любовалась красивыми чертами, гладила грудь, целовала руки и, несмотря на холод его слов, наслаждалась моментом.

– Захочешь. Обязательно захочешь. В женщинах заложен код продолжения рода, твоему материнскому инстинкту станет тесно, ты уже не сможешь удовлетворяться одним сексом и заботой обо мне, запал романтики растворится, а тут и организм подоспеет. Куранты биологических часов забьются в истерике, ты станешь мучиться, выносить мозг, доказывая, что моё убеждение – хрень, а твое – верх здравомыслия, – Лёва закурил и отвернулся к окну.

– Тогда скажи прямо, что делать можно, а что нельзя? – перевернулась на спину и стала загибать пальцы. – Первый пункт мы выяснили, нельзя беременеть. Да?

– Конечно, можно, Сквознячок, – он поцеловал меня, и так нежно прошелся большим пальцем по губам, что сердце сжалось. – Но не от меня.

В его прозрачных глазах плескались боль и сожаление. Не было там бравады или желания обидеть. Он просто говорил то, что чувствовал сердцем. Но все равно на душе скребли кошки. Я, естественно, уже успела мысленно родить ему сто «донят», обвенчаться на берегу океана и поэтому, как бы он ни старался смягчить, больно было все равно.

– Это из-за отца? – вопрос выпал раньше, чем я осознала, что встала на скользкую тропинку, откуда уже не свернуть.

Мы все детство прожили через стенку. Наши мамы работали парикмахерами в одном салоне, дружили, и, кстати, дружат по сей день. Ольга Аркадьевна Доний, когда мама попала в больницу, готовила для нас с отцом все две недели и дважды в день носила горяченькое для любимой подруженьки Лары, моей мамы. Я выросла на такой дружбе, поэтому и с девчонками своими выстраивала точно такую же: крепкую, сильную и бесконечную.

Отца Левы я помню, но смутно. Высокий голубоглазый мужчина однажды пришел на Новый год в костюме Деда Мороза, почти до полуночи заставлял всех детей танцевать, играть, стихи рассказывать, а потом ушел… Кстати, ушел он тогда насовсем. Когда тетя Оля пошла торопить мужа, чтобы не пропустить речь президента, его и след простыл… Все вещи остались на местах, забрал лишь деньги, подаренное золото и документы.

С той ночи наши шумные новогодние праздники закончились.

– Отец – тот, кто рядом всегда, Ник. Он поддерживает, когда ты шатаешься, успокаивает, когда чего-то боишься. Он мне не отец. Однофамилец.

– А ты пытался его найти?

– А чего пытаться, – Лёва снова рассмеялся, только уже так горько. – Он переехал в соседний двор в новую семью. У него любимая жена, желанные дети и дача по выходным. А я – приплод. Он так и сказал, что родители мамы заставили его жениться, грозясь позором. Поэтому, Ник, иллюзии не строй. Я не тот, кто сможет быть счастливым отцом. Со мной тебе будет тепло, весело, хорошо и безопасно. Но как только ты решишь двигаться дальше, я не стану тебя останавливать. Мои комплексы никак не повлияют на твою жизнь, об этом я позабочусь, – Лёва встал, снова потянулся. – Я в душ.

– Оденься, Люся дома.

– Че это? Пусть смотри, мне не жалко! – Лёва одним движение стряхнул с себя грусть, вернувшись в привычную роль шутника, а у меня так не получалось. Безопасно смеяться, потому что так люди не увидят твоей боли, им будет не до этого. И то, что он впустил меня в свое сердце, тоже многое для меня значило.

– Черт! Уже восемь! – скатилась с кровати, накинула халат и рванула на кухню. Раз ванная занята, хоть завтрак приготовлю, благо вчера затарила холодильник.

Пока засыпала зерна в кофемашину, возвращалась к нашему разговору. Не то что я хотела детей, и эта новость для меня стала шоком, нет. Но и глупо отвергать, что я их не захочу в будущем. Я никогда не ставила перед собой задачу выйти замуж и родить, поэтому и мужиков я неугодных отпускала слишком легко, возможно, потому что меня, в отличие от Левы, перелюбили в детстве и утопили в уюте домашнего очага, над которым пыхтела не только мама, но и отец, бабушки, дедушки и шумные тётки. Я просто знала, как это должно быть, и на меньшее не готова была соглашаться. Да и ранний брак – это же капут всем мечтам, ощущению свободы и возможности безнаказанно творить глупости, а вот теперь что-то задребезжало внутри.

– Глупости… – отмахнулась я от своих мыслей. Запретное всегда становится желанным, к сожалению, но и сладкое на ночь нельзя, я же себя бью по рукам?

– О! Кофе… – Люся вытащила беруши и плюхнулась на кресло, поправляя гнездо из волос и бигуди на липучках. – Если б не этот аромат, я бы до вечера проспала в тишине. Почему я раньше не додумалась в них спать? Три года с Куром мучилась от его храпа, даже к экзорцисту думала обращаться, потому что народные методы не помогали.

– Кстати, он до сих пор рыдает? – я поцеловала подругу и протянула ей чашку кофе.

– Не переживай, сегодня съеду. Уже арендовала квартиру недалеко от работы.

– Что? Курочкина, ты дура? Ты и за ипотеку платишь, и квартиру снимать будешь? – я от удивления чуть не выронила гренки, забыв, что они горячие.

– Ну что, мне ментов вызывать? – Люся закрыла глаза. Её веки задрожали, а мне стало ясно, что она сдерживает слёзы.

– Вызывать! Люся, вызывать! И экзорциста заодно, потому что эту нечисть нужно выкуривать из твоей квартиры всеми возможными способами! Рыба-прилипала, блин, – я застонала, опустив обожженные пальцы под ледяную струю воды. – Давай Леву попросим? Геру привлечем? Мишина быстро нам группу захвата выпросит для такого случая. Ворвемся в твою двушку с горячими мальчиками и освободим её от Кощея Бессмертного.

– ГБР только с Кощеями не сражалось, – хихикала Люся, смахивая слёзы, чтобы я их не видела.

Моя подруга была не про отчаянье и женское хныканье, она про другое… Про силу, смелость, стойкость и трудолюбие, но не про слабость. Поэтому видеть её тихое отчаянье было невыносимо. И я бы даже рванула звонить Гере прямо сейчас, если бы не отвлек другой звонок… Дверной!

Чувство тревоги пробежало по мне ледяным февральским ветром, а в висках застучали молоточки предчувствия. Дурного. Однозначно, дурного.

– Кто это?

– Явно не Кур с ключами в зубах керамических, кстати, которые я ему вставила, чтобы мой бедолага не стыдился улыбаться, – зашипела подруга, затянула пояс халата и пошла в коридор.

– Не открывай!

– Ник, а там сюрприз, – Люсинда заржала в голос, обнаружив наше присутствие, поэтому к звонку добавился и стук. – Прости, милая…

Я с замиранием сердца смотрела, как она отщелкивает замок, толкает зеркальную створку, и уже через мгновение в коридоре появилась корзинка с фирменными мамиными пирожками, а потом и она сама… Её звонкий смех заполнил квартиру мгновенно, но я продолжала стоять как вкопанная. Костеря судьбу, карму и даже поговорку «вспомни – оно и объявится», потому что следом вошла мамина закадычная подруга, тетя Оля.

– Никусь! Ты что, проспала? – мама обняла меня, машинально поправляя взлохмаченные волосы. – А чем пахнет? Люсенька, ты опять куришь?

Мама стала водить носом, осматривая нас с ног до головы, потом опустила голову на батарею из пустых бутылок из-под шампанского, после вчерашнего девичника, и вовсе замерла, напоровшись на мужские туфли.

Упс…

Но нет. Рано…

Настоящий упс случился, когда дверь в ванную стала открываться,

– Сквознячок, я сегодня буду пахнуть ванилькой… Съешь меня?

Вот теперь пора…

УПС!