Играя с ветром

Глава 28

Вероника

– Боже, какая прелесть, – я практически висела на руке Лёвы. Прижималась щекой к плечу, переплетала наши пальцы и глупо посмеивалась. – Мы что, просто гуляем?

– Ты же хотела этого, Ника. Просто гулять, просто встречаться и целоваться в переулках, как малолетки. Да? Я все правильно понял, ничего не перепутал?

– Правильно, Лёвушка, ещё как правильно! Ну посмотри же, как тут красиво, а то кроме офиса, ресторанов со своими клиентами и кроватки ничего не видишь. А я тебе мир покажу. Он простой, Лёва. Мир яркий, вкусный, как подтаявшее фисташковое мороженое, и наполнен счастьем, – я крутила головой, осматривая толпы горожан, встречающих вечер на городской набережной.

Утомительное, бесконечное пекло не унималось, жара ощущалась испепеляющим дыханием и влажной, липкой плёнкой на теле, и лишь легкий ветерок с реки давал возможность дышать, наполняя сухой, раскаленный воздух влагой с запахом тины и застойной воды. Готова была визжать от странного восторга, что поселился внутри.

Ещё утром я рыдала на плече у Люси, а сейчас готова была разлететься на куски от неконтролируемого счастья. И не было здесь этих беременных Дин-Зин-Лин, не было жгучей боли, что затаившимся угольком осела в сердце. Не было…. Был только Лёва, сбросивший сбрую из строгого дорогого костюма, и я. Его голубые драные джинсы, белая футболка и чуть вьющиеся, но упорно не поддающиеся волосы, послушно отзывались на каждое дуновение июльского ветерка. Все ветерки любят Лёвку. И я люблю. Уже люблю…

Это слово зазвенело на кончике языка приятной истомой. Наконец-то… Оно само вылетело, да так легко и искренне, без ЗАГСа, условий и ультиматумов. Без ненужной шелухи, как молитва, очищающая душу. Сказала самой себе так смело, уверенно, отбросив страх, что все опять пойдет по пи*де мешалкой. Боже, кого я обманываю… Пойдет? Ник, ты серьезно? Уже пошло…

Несмотря на свою решительность не вспоминать о гадине, вернее – о беременной гадине, я так или иначе возвращалась мыслями к ней. Точно гадина… Она своим ядом пропитала всё вокруг насквозь! Ну уж нет… Не пущу!

Сделала глубокий вдох, медленный выдох, а по щекам потекли слёзы. Хорошо… Как же хорошо! Воздух был наполнен ароматами, тянущимися из уличных кафе, бодрящим запахом кофе и сладким дымком кальянов. Здесь не было слышно звуков городского трафика, лишь голоса, смех и разнобойная музыка, льющаяся отовсюду. Дети сновали под ногами испуганными котятами, таскали за собой светящиеся диодами воздушные шары и жадно кусали сахарную вату на палке, она падала на грязный пыльный асфальт, а малыши оглядывались на уткнувшихся в свои смартфоны родителей и смело поднимали вредную вкусность, отбивая её у наглых городских голубей.

На нас никто не обращал внимания. Мы были частичкой толпы. Просто прогуливающейся парочкой, руки которой были сцеплены в тугой хват, а пальцы переплетены узлами плюща. Впивалась ногтями в сухую мужскую ладонь, но он лишь ободряюще подмигивал и улыбался. Зараза! Да так красиво, что коленки дрожать начинали.

Смотрела робко, даже подглядывала, словно опять вернулась в школу. Помню, как пряталась за спортинвентарем и следила за игрой в баскетбол местных звёзд… Лёва все такой же красивый, статный, и разница лишь в том, что теперь он МОЙ.

Хотелось кричать! Орать об этом каждой встречной, что так нагло лапала его взглядом, но вместо этого украдкой от всего мира прижимала к губам его руку, взамен получая звонкий поцелуй в макушку.

– Ты любил когда-нибудь?

– Никаааа… Слава богу! Ты, оказывается, баба обыкновенная, а не идеал. Хотя нет, всё же идеал, но ничего, я тебя подправлю. Правильно говорить: «Ты меня любишь?» – Лёва громко гоготал, не обращая внимания на возмущенные взгляды зевак, сидящих вокруг фонтана. Мелкая пыль брызг образовывала густое облако, в котором лучи абсолютно волшебного предзакатного солнца превращались в радугу, застывая над людьми нимбом святости. Не удержалась и высунула язык, как девчонка, тут же спрятавшись под крыло моего персонального здоровяка.

– Правильно, Левушка, это не заменять мой вопрос своим. А если уж совсем просто, то «у кого что болит, тот о том и говорит». Мудрость детства, между прочим, – я позволила себя втащить на высокий бетонный бордюр. Моё желтое платье взметалось вверх, оставляя всполохи, и я самой себе казалась жар-птицей. Красивой. Чувственной. Пока счастливой. Вот это «пока» родилось сегодня, когда, глядя в сочувствующие глаза Люси, я поняла, что у всего есть срок годности. Иногда бывает, что маркировка подтёрта, и вроде точную дату знаешь, но, сука, год то ли тридцать пятый, то ли двадцать пятый… И так и живёшь, не зная, сколько отмерено тебе. Зато дата есть, пятнадцатое августа.

Дура! Ну какое, к черту, пятнадцатое августа?

А может, ему просто всё рассказать? Что-то типа: «Любимый, а ты не догадался, что Дина беременна от тебя?» А вдруг не от него? А вообще, она беременна?

Нет уж… Пусть пока спит спокойно Лев Саныч, сама разберусь сначала.

– Ну? Признавайся! Любил?

– Любил, наверное, – он пожал плечами и забавно дёрнул кончиком носа, затем спрыгнул с ограждения, подхватил меня за талию и стал кружить, как в самых душещипательных романах. Эх, черт, красиво… Широкая желтая юбка в белый горох колыхалась в воздухе, переливалась в вечернем золотом солнце, закрывая нас от любопытных взглядов.

– И я, наверное. А как это – любить?

– Нашла, у кого спрашивать, Ник. Я ж колобок-румяный бок. От меня отец ушел, а потом и я покатался… И от мамы ушел, и от дедушки, и от бабушки… Я всегда уходил, чтобы не привязываться. Хер их, взрослых, знает, что они там задумали.

– И от меня уйдёшь?

– А ты меня съесть хочешь? – Лёва выпучил глаза, изображая сказочное удивление, а потом не выдержал и снова конём заржал.

– Нет, не съем, можешь расслабить своих колобков. Ну, сейчас-то ты сам взрослый.

– Ага. Взрослый, получается, а ответить про любовь не могу. А ты как думаешь, любить – это как?

– Ой, могу тебе рассказать, как я это представляю, – зажмурилась, прильнула к нему крепко-крепко. – Это когда все становится неважным. Вкус всё теряет, когда твоего человека рядом нет. Солнце жарит, улыбки бесят, кофе горький, а телефон разбить хочется. Вот это ты испытывал? – открыла один глаза и напоролась на удивление. Лёва таращился на меня, как на единорога, но потом вновь компенсировал все старой доброй ухмылкой.

– Не поверишь, я прям утром это испытал, – лицо его стало серьезным, задумчивым. – Правда, подумал, что это деменция: солнце бесило, офисные бобрики мои только и могли, что улыбаться, не зная, как объяснить, почему не сделали план в прошлом месяце, потом обжигался горьким кофе и пролил его на тот белый ковёр, который ты приперла в мой кабинет. И про телефон было, когда кое-кто упорно не отвечал на эсэмэски.

– Лёв, – я застыла на месте, ощущая, как каблуки медленно проваливаются в расплавленный от жары асфальт. – Ты в любви признаёшься, что ли?

– А это считается? – Лёва обнял меня, прижал к себе и зарылся носом в волосах, вдыхая часто-часто, словно насытиться пытался. – Это ведь твоё понимание любви.

– Так и говоришь ты это мне. Значит, считается.

– Просто убери ковер и отвечай мне, когда я, как влюблённый придурок, строчу эсэмэски.

– Я знаю, что такое любовь, по ощущениям из детства, – кое-как сглотнула комок, что в горле встал его нечаянным признанием. Хотелось добить его, как зверя после удачного выстрела, чтобы уж больше не мучился, но не стала. Гуманная, бля… Или просто хочется, чтобы он сам это сказал, без умелого женского пресса. – Папа маме никогда не говорил, что любит, при посторонних, но это и не нужно было. Все было в нём. Папа и есть любовь. Он приходил на остановку заранее, чтобы не опоздать и не пропустить автобус. Каждый день встречал её с работы. По утрам проверял, взяла ли зонтик, бросал в сумку бутерброды, застегивал сапоги и помогал надеть новую шубку. Для меня любовь не в словах. Она в сердце.

– А для меня… А у меня такого не было, Ник. Я обиженный мальчик, прячущий за улыбкой высохшие слёзы. Поэтому у меня нет смысла спрашивать, что есть для меня любовь. Я люблю друзей, потому что ни один из них меня не предал. Люблю мать, потому что, несмотря на истерики, она сумела поднять меня на ноги. Люблю деда, который поверил и дал взаймы денег, чтобы пригнать из Владика первые праворульные иномарки, с которых всё началось. Люблю работу, потому что она меня с девятнадцати лет то ставит на колени, то позволяет кайфануть, но потом все равно ставит на колени. Люблю чистый дом, где нет шума. Люблю ходить к друзьям в гости, потому что там пахнет пирогами и за столом можно прищуриваться сколько угодно.

– А почему ты не просил меня приготовить пирог? – кусала кончик языка, чтобы не расплакаться. Понимала, насколько сложно ему сейчас говорить это, чувствовала напряжение в теле, и изо всех сил держала себя в руках. А так хотелось запрыгнуть ему на руки, обнять и шептать, что теперь он не один, покрывая лицо миллионом мелких поцелуев.

– А ты умеешь?

– Я приготовлю. Честно.

– Хочешь, я тебе вату куплю, Сквознячок?

– Нет, Лёва. Нет… Я хочу есть! Много и сытно, – внезапная тошнота накатила лавиной от одного упоминания о сахарной вате. Но позывы тут же растворились, как только носа коснулся тонкий аромат жареного мяса. – Здесь подают отличный стейк, Лёвка! Сочный, нежный, тающий во рту… Мммм…

– Ника, мы же недавно ели. Забыла?

– Ой, не жмись. Хочешь, я угощу тебя? Мой Босс такой щедрый, что я могу и вовсе жить в этом ресторане.

– Твой Босс думает, что ты тратишь деньги на туфельки и трусики, Ника, а не на мясо с кровью, – он толкнул дверь, пропуская меня вперёд.

– Если бы ты не разрывал мои трусики при любом удобном случае, то на одну статью расходов стало бы меньше. Лев Саныч, родненький, ну прекрати драть зубами дорогущее кружево! В Госдуме и так головы ломают, как бы его запретить, скоро из-под полы торговать им будут.

– Госдума плохого не посоветует, – Лёва махнул рукой администратору, после чего длинноногая мамзель шустро убежала в зал, а я оказалась прижатой к холодной стеклянной стене. Кожа в открытом вырезе тонкого ситцевого сарафана вспыхнула не от холода, а от его рук. Вот так каждый раз. Его касания – моё пламя. – Тогда женщины перестанут прятать свои пельмешки за этой хрупкой преградой.

– Фу! Лёва! Это же совершенно не эротично звучит.

– Серьёзно? – Лёва опустил руку на бедро и медленно заскользил вверх, путаясь в тонких складках до тех пор, пока его ладонь не легла на бельё. – Тогда почему я сейчас ощущаю твой жар?

– Потому что я очень хочу есть, – зубами поймала его нижнюю губу, втянула и стала дразнить лёгким бегом языка. – Ну? Твоя блондинка найдёт для нас столик?

– Лев Саныч…

– А вот и твой столик, – Лёва поправил мою юбку и многообещающим шлепком по заднице втолкнул в зал. – Давай, львица, идём есть твоё тающее во рту мясо.

Да какое мясо! Уже и не до мяса мне, когда он смотрит на меня вот так… открыто, пошло и абсолютно нагло. Я даже ногами шевелю с трудом. Затылком чувствую, как он смотрит…

– Официант подойдёт через пять минут, – администратор любезно скрылась, оставив нас наедине.

– У тебя сегодня еженедельный мальчишник, Лёвушка, – я выдохнула, пытаясь побороть и накатившую тошноту, и жгучее возбуждение. – Так почему ты просто гуляешь со мной по набережной?

– Потому что я так хочу, – Лёва прятал улыбку, медленно скользя по меню. – Или ты снова хочешь свободы?

– Вообще-то у меня на вечер планы. Мы с девчонками хотели отдохнуть после тяжёлой трудовой недели, пока вы в бане.

– Вот так и рушатся семьи, Ника. Запомни, дорогая, вот так и рушится семья, – Лёва нагнулся и зашептал мне на ухо. – Когда женщина предпочитает подруг…

– А мужчина выбирает друзей?

– Именно. Поэтому я решил никуда не идти. Буду открывать вам шампанское, нарезать сыр и мыть виноград, – он облокотился на спинку кресла, раскинул красивые руки и улыбнулся. Широко так, искренне… И мне опять хорошо стало, тошнота вновь отступила, а вот голод, наоборот, вернулся. Я даже возликовала, когда подошёл официант. Тыкала пальцем, понимая, что в жизни не смогу съесть всё это, но остановить меня уже никто не мог. Как ни странно, но Лёва молчал, не сыпал шуточками и не пытался подковырнуть.

Я залпом выпила стакан воды с лимоном, но на последнем глотке замерла, увидев абсолютно отсутствующий взгляд Дония. Невольно посмотрела на соседний столик, за которым сидела большая компания. Мужчина, женщина и трое парней весело переговаривались и таскали из тарелок друг друга еду. Я сначала не поняла, что именно так заинтересовало Лёву, а когда мужчина обернулся, все стало ясно, как Божий день…

Обрывки детских воспоминаний заплясали огоньками новогодней ёлки, вокруг которой мы с детьми маминых друзей водили хоровод, а главным затейником был весёлый дядя Саша, который мог часами рассказывать стихи и шуточки.

– Лёва, это же…

– Однофамилец, – он дёрнул головой и захлопал по карманам в поисках сигарет, как успокоительной пилюли. – Ты заказала мне кофе?

– Какой кофе?

– Чёрный, – лицо его было непроницаемым. Не могла понять, о чем он думает, что чувствует, и насколько ему больно… А не больно не могло быть, когда ты смотришь на идеальную картинку с открытки в витрине главпочтамта: мама, папа, любимые отпрыски… Старшему было лет двадцать, наверное, он сидел чуть поодаль, пряча экран телефона от матери, средний спорил с отцом, на что тот громко смеялся, а младший тыкал пальцем в меню, очевидно, требуя десерт.

И мне так стыдно стало… Потому что я поняла, что эти трое парней точно знают, что такое любовь, вот так же, как я. Она для них во взглядах любящих матери и отца, в их сцепленных под столом руках. Неужели можно вот так вычеркнуть своего сына? Забыть? Думая, что сорняк вырастет сам?

– Он больше никогда не пришёл. А я ждал, – Лёва убрал сигареты в карман и стал растирать лицо руками. – Лишь на дни рождения находил в почтовом ящике открытки с пожеланиями. Это считается любовью? Открытка?

– Нет. Не считается. Для тебя. А для него считается, – зыркнула на соседний стол, невольно схлестнувшись с блеклым прозрачно-голубым взглядом. Но не отвернулся. Лёва смотрит, и я буду смотреть.

Пусть видит, какой у него сын! Сильный, добрый, да, не знающий вкуса любви, но мы её найдем. Пусть она будет вкусом лимонного пирога по субботам и запахом хвои из соседнего парка, или удушающим выхлопным газом на воскресных гонках, куда он обещал меня обязательно взять.

Его любовь как раскраска. Пока бледная, бесформенная, но мы отыщем фломастеры, заправим их мамиными духами и разрисуем всё в пух и прах!

– Для него считается, – Лёва смело кивнул однофамильцу в знак приветствия и переключился на официанта, принесшего все, что я заказала. – Сквозняк, тебя продуло? Откуда этот зверский аппетит?

– Сама не знаю, – еле дождалась, пока улыбающийся парень скроется из виду, и сцапала сразу два рёбрышка. На языке взорвался фейерверк вкусов, а внутри боролись тошнота и дикое удовольствие.

– Ника, – зашептал он, чуть нагнувшись. – Ты просто невообразимо прекрасна, когда голодна.

– А ты аппетит потерял? – я на миг открыла глаза, заметив, как справа мелькнул кто-то. Рёбрышко вывалилось из рук, когда с нашим столиком поравнялся дядя Саша.

– Добрый вечер, молодежь, – мужчина прятал своё смущение за никому не нужной бравадой. Мой Лёвка никогда так не делал! Если он злился, то до набухших на шее вен, если любил, то до последнего пульса.

– Здравствуйте, – Лёва встал, ответил на рукопожатие и махнул на свободный стул. – Чем обязаны?

– Лёва, ну что за сухость? Вроде как не чужие люди. Я просто хотел познакомить вас…

– Это лишнее, Александр Дмитриевич. Ещё вопросы?

– Лев, я уже стар… – мужчина подбирал слова, но делал тем самым только хуже. – Я бы хотел, чтобы мои дети знали…

– Твои дети? – зарычал Лёва, откидываясь на спинку кресла. Он сжимал челюсти, словно сдерживал себя из последних сил. – ТВОИ дети, которые за столом остались?

– Лев…

– Если ты не готов слышать правду, то и не стоило подходить. А теперь исчезни, как тогда под бой курантов! Трусливо, подло и безвозвратно. Таким, как мы с тобой, нельзя иметь детей, но по коварству судьбы у тебя родилось ещё три сына.

– А что бы ты сделал на моём месте? – заорал отец, скинув маску доброго седовласого старичка. – Что? Остался бы жить с нелюбимой женщиной? Ради ребёнка? Да? Просыпаться по утрам и вспоминать, как по пьяни заделал человека, а потом, не имея смелости, поддался на шантаж её родителей и пошёл в ЗАГС? Да? Так я должен был провести остатки своей жизни? Что бы ты, Лев, сделал на моём месте? Что?

– Я бы никогда не бросил своего сына… НИКОГДА!

Перед глазами всё поплыло. Тошнота удавкой оплела шею, а сердце застучало, как мартовская капель… Тук-тук-тук…

Я никогда бы не бросил своего сына… Никогда…

Заевшей пластинкой кружилось в голове, пока перед глазами проплывали лица, белоснежная скатерть и деревянный потолок ресторана.

– Ника!!! – орал Лёва, но было поздно, я уже летела навстречу тёмной пропасти.