Играя с ветром

Глава 48

Пятеро мужиков, сидящих на узкой лавке в больничном коридоре, вызывали шок и у пациентов, и у медсестёр, и у врачей. Но кому было дело до их недоумения, осуждения и прочих никчемных чувств? Никому…

Мы не говорили. Смотрели под ноги, изо всех сил сдерживали рвущиеся эмоции, помня гневное шипение босоногой блондинки, грозящей выкинуть всех отсюда, если будем мешать. И мы не мешали. Дышали по очереди. Прижимались друг к другу, как воробушки, и ждали, проявляя небывало терпение.

– Дина где? – не выдержал я, сжимая кулаки. Не чувствовал боли, видел, как белеет кожа, но мало мне этого было. Ой как мало… Всё прогонял и прогонял события этого дня, пытаясь понять, где ошибся? Что не предусмотрел?

– Задержана, – тихо-тихо ответил Чибисов. – Она сама себя зарыла, а могла просто скромно постоять на «похоронах» Зюзина. Дура.

– А Зюзя?

– Там же. Его арестовали после того, как опергруппа задержала две фуры. Там уже меняли маркировку, так что этому предприимчивому комерсу не отвертеться, – Чибисов ободряюще хлопнул меня по спине. – Забудь, друг. Я всё сделаю по красоте сам. К тому же ребята помогут, мы им план по раскрываемости знаешь как подняли? Ух…

Я не мог даже сказать Кириллу спасибо. Лишь кивнул и закинул голову к потолку. Люминесцентные лампы характерно потрескивали, моргали и разливали по коридору холодный голубоватый свет. Внутри всё кипело, бурлило и взрывалось. Страх, гнев, радость и любовь сплетались в стальной канат, натягивались и трещали.

Беременна?

И не сказала…

Чёрт!

Что за хрень? Та, что вызывала мигрень и тошноту, с гордостью размахивала липовыми справками, кровь сворачивала, шла по головам, лишь бы получить то, чего так хотелось! А эта, которую люблю… Промолчала. И в голове вдруг стало всё сходиться: её обмороки, тошнота и эти нехарактерные для неё эмоциональные всплески.

Что я чувствую?

Обретение. Полнота. Счастье… Которое сейчас скрыто от меня за дверью палаты, и разделяет нас неизвестность и прожиравший до костного мозга ужас потерять все это.

Хотелось орать от злости. Хотелось разбивать стены, уродуя зелень краски своей кровью. Хотелось рыдать и биться от страха в истерике. Но нельзя… Не привык. Когда с самого детства учишься держать все эмоции внутри, потом как-то трудно получается их показывать.

Ты превращаешься в сухарь, прикрывающийся напускным весельем и лживой лёгкостью. И жить вроде как проще становится. Ограждаешь от себя всё, что может принести боль ещё раз. Запрещаешь влюбляться, закрываешь от посторонних сердце, а ключ выбрасываешь. Наивно полагая, что его уже никто не найдет.

А Ника нашла… Да что там… Она без ключа разнесла мой амбар в щепки, утопив в любви, нежности и женском тепле. Когда любишь, всё иначе. Ты больше не трахаешься, а занимаешься любовью, где целью становится не оргазм, а химия, что сжирает изнутри дотла. Это не тупые фрикции, не механика, а танец душ, нашедших друг в друге отражение.

Люблю.

Это слово звучит твердо, уверенно и неоспоримо. Сомнения пеплом рассыпаются и по ветру развеиваются.

Мой Ветер.

Ветер перемен…

И иначе уже просто быть не может.

Я от страха сжимался, когда кто-то из друзей заводил разговор о детях. Меня прям изнутри колотить начинало, а перед глазами проносилось всё моё детство. Не смогу. Не моё. Не дано.

Очевидно, кому-то свыше лучше знать, что ты сможешь, а что нет. И если мне сейчас и страшно, то только за Веронику, а не из-за того, что стану отцом. Нет страха, нет…

И кроме счастья я ничего не ощущаю. Такого по-детски восторженного, настоящего и бурлящего. В детстве всё круче, от мороженого до голубого неба, только потому, что дети умеют радоваться, умеют быть счастливыми. Это взрослые капустой надевают на себя броню из проблем и комплексов. А они другие…

И моя дочь будет счастливой.

Дочь?

Блядь… Доний, у тебя что, дочь будет?

Почему будет???

Есть! Она есть! Я есть. И Вероника тоже есть. И семья теперь у меня есть. А вот ублюдков, что решили жизнь мою разрушить, считай, уже нет.

– Есть! – вдруг вслух сказал я и вскочил. Прижался к двери, упёрся лбом и жалостно заскрёбся ногтями, не замечая удивленных взглядов друзей, осуждения пробегающих мимо врачей.

– Я же сказала мышками сидеть, – дверь внезапно распахнулась, а на пороге застыла Лисицына, упёршаяся руками в бока. Она с лёгкой улыбкой осмотрела друзей за моей спиной и отошла в сторону. – Заходи. – Она резко взметнула руку, когда четверо здоровенных мужиков подорвались следом. – Один!

– Ника… – я не вошёл, а вбежал. Толкнул внутреннюю дверь палаты, а когда увидел мою девочку на больничной кровати, выдохнул.

Она улыбалась.

Улыбалась! И пусть всклокоченная, пусть испуганная и в этой ужасной мертвецки-бледной голубой сорочке, но живая. И улыбается моя девочка. Улыбается…

– Лё-ёва-а, – заикаясь, прошептала она и в голос зарыдала, протягивая ко мне свои руки.

– Всё хорошо? – скинул пиджак прямо на пол и рухнул на кровать, обнимая мою девочку. Зафиксировал её руку, в вену которой был вставлен катетер, осмотрел стойку с капельницей и зарычал. – Я спросил, кажется!

– Лёва, это Анечка, – Ника вытирала слёзы о мою рубашку и выгибала голову, чтобы дотянуться до кожи. Чуть наклонился и закрыл глаза, ощущая её поцелуи на шее. – Она мой врач.

– Врач Аня, я спросил, всё хорошо? С… нашей девочкой всё хорошо? – эти слова наждачкой прошлись по горлу. С усилием произнёс вслух то, что согревало изнутри только меня.

– С твоими девочками всё нормально, – Аня сбросила маску строгости и присела на край кровати. – Значит так, старшей нервничать нельзя. А младшей – тем более. Угроза сохраняется, поэтому добро пожаловать домой, – Аня обвела руками небольшую палату. – Вы станете моими гостями дней на семь, если будете хорошо себя вести оба. Я так понимаю, что от тебя, Лев, мне не избавиться?

– Рискнёшь? – я внимательно рассматривал хрупкую девчонку небольшого ростика, в голубых глазах которой переливалось живое пламя. Красивая, мелкая, но сразу видно, что та ещё заноза в заднице. Ладно, позже задружусь, а сейчас пусть немного потерпит меня таким, каков есть.

– Тогда слушай внимательно, – Аня наклонилась, сжала мой локоть и гневно зашептала. – Никакого волнения. НИКАКОГО! Кстати, проведите время с пользой, говорят, тантрический секс тоже может показать небеса, потому что, если я хоть краем уха услышу скрип кровати, буду чалиться с вами прямо тут. Ясненько?

– Аня! – смущённо зашипела Ника.

– Врач Аня, – усмехнулась блондинка. – Лев, ты меня услышал? Полный покой.

– Услышал…

Я дождаться не мог, когда эта строгая врачиха исчезнет, чтобы просто надышаться Вероникой, поэтому отчаянно кивал и взглядом открывал для неё дверь. Не хотел обидеть, помня, как она, босая, бежала по зарослям крапивы и даже бровью не повела, пока парни не подняли её за локти. Боевая. Наша…

– Это девочка? Точно? – голос сорвался на хрип.

– А ты попробуй с ней поспорь, – Лисицына легко рассмеялась, встала и заговорщицки заиграла бровью. – Подарок хочешь? В честь знакомства, так сказать.

– Подарок? – я физически напрягся. – Врач Аня, пожалей меня, а?

– Тебе понравится, – та встала, быстро задернула занавески и стала громыхать какой-то огромной пластиковой бандуриной на колесах.

Ника тоже загадочно улыбалась и глаз с меня не спускала. Прямо в душу смотрела, ресницами своими длиннющими хлопала и вытягивала из-под меня одеяло.

– Никусь, давай сотворим для него маленькое чудо? – Аня придвинула стул, помогла Нике задрать сорочку, оголяя живот, и плюхнула смачную лепёху геля. По коже Ветерка побежали мурашки. Холодное…

– Сотворим, – Ника смахивала слёзы, прижималась ко мне, а я чувствовал, как она дрожит.

В темноте палаты сначала вспыхнул монитор аппарата УЗИ, а потом и экран телевизора загорелся. Я вообще ничего не понимал. Невнятные разводы, темные пятна, потом что-то пульсирующее. Смотрел, как замороженный, пытаясь разглядеть то, что вызывает трепет в Нике. Чувствовал усиливающийся хват её руки, а когда ногти больно-больно впились в кожу ладони, тишину палаты разорвало равномерное «ТЫЩ-ТЫЩ-ТЫЩ…».

– Это сердце? – зашептал я, боясь нарушить самый идеальный звук в мире.

– Это сердце нашей девочки, Лёва… Сердце нашей девочки!