Разрушенные

ГЛАВА 13

— Мне не нужна чертова инвалидная коляска!

Он говорит это в четвертый раз, и это единственное, что он сказал мне с тех пор, как проснулся в самолете. Кусаю губу и наблюдаю, как он противостоит медсестре, та снова подталкивает кресло сзади под его колени, не говоря ни слова своему трудному пациенту. Вижу, как он начинает уставать от напряжения, выходя из машины, и проходит примерно полтора метра к двери, прежде чем остановиться и опереться рукой о стену. Напряжение настолько очевидно, что я не удивляюсь, когда он в конце концов сдается и садится.

Я рада, что написала всем заранее и сказала оставаться в доме и не встречать нас на подъездной дорожке. Наблюдая за усилиями, которые потребовались ему, чтобы выйти из самолета и сесть в машину, я подумала, что он мог бы смутиться, если бы у него появились зрители.

Папарацци все еще кричат по ту сторону закрытых ворот, требуя от Колтона фотографию или комментарий, но Сэмми и его новые сотрудники делают свою работу, сохраняя этот момент в тайне, за что я им очень благодарна.

— Просто дайте мне гребаную минуту, — рычит он, когда медсестра начинает толкать его кресло, и я вижу, что головная боль снова ударяет по нему, он обхватывает голову руками, пальцами сгибая козырек бейсболки и просто сидит.

Делаю глубокий вдох, в безмолвии стоя в стороне, пытаясь понять, что с ним происходит. И после его молчаливого срыва в самолете, я знаю, что это больше, чем просто головные боли. Больше, чем авария. Что-то изменилось, и я не могу понять причину противоборства его личностей.

И того факта, что я не могу понять, почему мои нервы на пределе.

Колтон прижимает руки к кепке, и я вижу напряжение в его плечах, когда он пытается приготовиться к боли в своей голове. Иду к нему, не в силах сопротивляться, пытаясь как-то помочь, хотя знаю, что ничего не могу сделать, и просто кладу руки ему на плечи, чтобы он знал, что я рядом.

Что он не одинок.

— Мне не нужна гребаная медсестра, присматривающая за мной. Я в порядке. Правда, — говорит Колтон, откинувшись на спинку кресла. Все ушли вскоре после нашего приезда, понимая, в каком угрюмом настроении был Колтон, все, кроме Бэкса и меня. Последние тридцать минут Колтон находился на террасе наверху, потому что после долгого пребывания в больнице ему хотелось просто спокойно посидеть на солнце. Покой, который он не получает, так как спорил со всеми о том, что он совершенно здоров и просто хочет, чтобы его не трогали.

Бэкс складывает руки на груди.

— Мы знаем, что ты упрямый и все такое, но ты сильно пострадал. Мы не собираемся оставлять тебя…

— Оставь меня в покое, Дениелс. — Рявкает Колтон, и в его тоне слышится раздражение, Бэкс подходит к нему. — Если бы мне надо было, чтобы ты вставил свои пять копеек, я бы сказал.

— Ну, так взломай копилку, потому что я собираюсь дать тебе целую чертову банкноту, — говорит он, наклоняясь ближе к Колтону. — У тебя болит голова? Ты хочешь вести себя как придурок, потому что тебя заперли в чертовой больнице? Хочешь сочувствия, которого не получаешь? Что же, чертовски плохо. Ты чуть не умер, Колтон — умер — так что заткнись нахрен и перестань быть мудаком по отношению к людям, которые больше всего о тебе заботятся. — Бэкс в раздражении качает головой, а Колтон только натягивает кепку пониже на лоб и дуется.

Когда Бэкс говорит, его голос тихий — спокойный расчет, который он использовал со мной, когда мы были в гостиничном номере в ночь перед аварией.

— Не хочешь, чтобы медсестра Рэтчет мыла у тебя внизу губкой? Это я тоже понимаю. Но у тебя есть выбор, потому что либо она, либо я, либо Райли будем мыть твои яйца каждый вечер, пока врачи не разрешат тебе мыться самому. Знаю, кого бы я выбрал, и уж точно, черт возьми, не себя или большую, грубую немку с кухни. Я люблю тебя, чувак, но моя дружба подводит черту, когда дело доходит до прикосновений к твоим причиндалам. — Бэкс отходит назад, его руки по-прежнему скрещены, а брови подняты. Он пожимает плечами, повторяя вопрос.

Когда Колтон молчит, и вместо этого злобно смотрит из-под козырька кепки, вступаю я — усталая, раздраженная, и желающая побыть наедине с Колтоном — чтобы попытаться снова исправить наш мир.

— Я остаюсь, Колтон. Без вопросов. Я не оставлю тебя здесь одного. — Я просто поднимаю руки, когда он начинает спорить. Упрямый засранец. — Если хочешь продолжать вести себя как один из мальчиков, когда они устраивают истерику, тогда я начну относиться к тебе как к одному из них.

Впервые с тех пор, как мы вышли во внутренний дворик, Колтон поднимает глаза, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Думаю, всем пора уходить. — Его голос низкий и полный злобы.

Подхожу ближе, желая, чтобы он знал, что может припираться сколько угодно, но я не отступлю. Бросаю ему в лицо его же собственные слова. Я даже не уверена, что он их помнит.

— Мы можем сделать это по-хорошему или по-плохому, Ас, но будь уверен, будет по-моему.

Удостоверяюсь, что Бэкс запер входную дверь, прежде чем схватить тарелку с сыром и крекерами, и вернуться наверх. Нахожу Колтона на том же месте в шезлонге, но он снял кепку, откинул голову и закрыл глаза. Останавливаюсь в дверях и наблюдаю за ним. Смотрю на выбритую полоску, волосы на которой начинают отрастать поверх его отвратительного шрама. Замечаю линию, прочерчивающую его лоб, которая говорит мне, что он чувствует, что угодно, только не покой.

Тихо вхожу во внутренний дворик, по радио ненавязчиво играет песня «Трудно любить», и я благодарна, что она маскирует мои шаги, чтобы я не разбудила его, когда ставлю рядом с ним на стол его обезболивающие и тарелку с едой.

— Теперь ты тоже можешь идти.

Его грубый голос пугает меня. Подскакиваю от его неожиданных слов. Начинаю закипать. Смотрю на него и ничего не могу сделать, кроме как покачать головой, бормоча в неверии, потому что его глаза все еще закрыты. Все произошедшее за последние пару дней поражает меня калейдоскопом воспоминаний. Дистанция и избегание. Здесь есть нечто больше, чем раздражение от того, что он чувствует себя ограниченным на время выздоровления.

— Есть что-то, от чего тебе нужно облегчить душу?

Над головой кричит одинокая чайка, пока я жду ответа, пытаясь подготовиться к тому, что он собирается мне сказать. Его слезы без объяснений и просьба уйти — совсем не хороший знак.

— Мне не нужна твоя проклятая жалость. Разве у тебя нет дома, полного нуждающихся в тебе маленьких мальчиков, чтобы помочь реализовать эту присущую тебе черту, нависать над кем-то и подавлять?

Он мог бы обозвать меня всеми ужасными словами, и это не было бы так больно, как те слова, которыми он меня ударил. Я ошеломлена, рот открывается и закрывается, когда я смотрю на него, его лицо обращено к солнцу, глаза все еще закрыты.

— Прошу прощения? — этот ответ не подходит тому, что он только что сказал, но это все, что у меня есть.

— Ты слышала меня. — Он приподнимает подбородок почти в пренебрежении, но его глаза по-прежнему закрыты. — Ты знаешь, где дверь, милая.

Возможно, недостаток сна притупил мою обычную реакцию, но эти слова просто переключили рубильник. Чувствую, как время вернулось на несколько недель назад, и у меня сразу же появляется моя защитная броня. Тот факт, что он не смотрит на меня, действует как керосин на пламя.

— Какого хрена, происходит, Донаван? Если ты собираешься меня отшить, по крайней мере, можешь оказать мне любезность и посмотреть на меня.

Он зажмуривает глаза, как будто его раздражает, что ему приходится обращать на меня внимание. Ему удалось ранить меня за пять минут нашего пребывания вдвоем, и тот факт, что моя эмоциональная стабильность держится на волоске, совсем не помогает. Он наблюдает за мной, и на его лице появляется тень ухмылки, будто он наслаждается моей реакцией, наслаждается игрой со мной.

Невысказанные слова мелькают в моей голове и шепчут, призывают присмотреться. Но что я упускаю?

— Райли, наверное, будет лучше, если мы назовем это так, как мы это видим.

— Наверное, будет лучше? — мой голос усиливается, и я понимаю, что, возможно, мы оба очень устали и перегружены всем, что произошло, но я все еще не понимаю, что, черт возьми, происходит. Внутри меня начинает расти паника, потому что ты не можешь цепляться за кого-то, кто не хочет, чтобы его удерживали. — Какого черта, Колтон? Что происходит?

Отталкиваюсь от кресла, подхожу к перилам и мгновение смотрю на воду, нуждаясь в минуте, чтобы сбросить разочарование, чтобы суметь возродить терпение, но я так вымотана хлещущими по мне эмоциями.

— Ты не можешь отталкивать меня, Колтон. Не можешь в одну минуту нуждаться во мне, а в следующую отталкивать с такой силой. — Стараюсь сдержать боль в голосе, но это практически невозможно.

— Я могу делать все, что захочу! — кричит он на меня.

Оборачиваюсь, стиснув челюсти, вкус отторжения свеж во рту.

— Нет, если ты со мной, то не можешь! — мой голос эхом разносится по бетонному патио, мы смотрим друг на друга, тишина медленно душит возможности.

— Тогда, может, мне не стоит быть с тобой. — Спокойная сталь в его словах выбивает меня из колеи. Боль отдается в груди, втягиваю воздух. Какого черта? Я что, неправильно все поняла? Что я упускаю?

Хочу разорвать его на части. Хочу обрушить на него ярость, отражающуюся во мне.

Колтон на мгновение отводит глаза, и в этот момент все, наконец, становится ясно. Все части головоломки, которые казались неправильными на прошлой неделе, наконец-то соединяются.

И теперь все так прозрачно, что я чувствую себя идиоткой, что не смогла собрать все воедино.

Пора раскрыть его блеф.

Но что, если я раскрою и ошибусь? При мысли об этом мое сердце сжимается, но какой еще у меня есть выбор? Разглаживаю руками джинсы на бедрах, ненавидя, что нервничаю.

— Хорошо, — я подаю в отставку, делая несколько шагов к нему. — Знаешь, что? Ты прав. Мне не нужно это дерьмо ни от тебя, ни от кого другого. — Качаю головой и смотрю на него, когда он хватает свою кепку, надевает ее на голову, натягивая козырек, так что я едва могу видеть его глаза, которые теперь открыты и наблюдают за мной с настороженностью. — Не подлежит обсуждению, помнишь? — бросаю ему свою угрозу из нашего соглашения, заключенного в ванне несколько недель назад, и с этими словами я вижу проблеск эмоций в его стойком взгляде.

Он просто беззаботно пожимает плечами, но теперь я в его игре. Возможно, я не знаю, что это, но что-то не так, и, честно говоря, мы уже это проходили, и подобная херня мне порядком стала надоедать.

— Неужели ты ничему не научился? Они удалили часть твоего мозга, когда вскрывали его?

Теперь его глаза смотрят на меня, и я знаю, что привлекла его внимание. Хорошо. Он не говорит, но я по крайней мере знаю, что его глаза и внимание на мне.

— Я не нуждаюсь в твоей снисходительной херне, Райли. — Он натягивает кепку на глаза, откидывает голову назад и снова отправляет меня в отставку. — Ты знаешь, где дверь.

Пересекаю внутренний дворик и в считанные секунды сбрасываю кепку с его головы, наклоняясь вперед так, что мое лицо находится в сантиметре от его. Его глаза вспыхивают, и я вижу, как в них отражаются эмоции от моих неожиданных действий. Он сглатывает, когда я удерживаю взгляд, отказываясь отступить.

— Не отталкивай меня, или я оттолкну в десять раз сильнее, — говорю я ему, умоляя заглянуть глубоко внутрь и быть честным с самим собой. Честным с нами. — Ты нарочно причиняешь мне боль. Я знаю, что ты сражаешься грязно, Колтон… так от чего ты пытаешься меня защитить? — опускаюсь в шезлонг, наши бедра соприкасаются, пытаюсь установить контакт, чтобы он смог это почувствовать, не смог отрицать.

Несколько мгновений он смотрит на океан, а затем переводит на меня явно противоречивый взгляд.

— От всего. От ничего. — Он пожимает плечами, отводя глаза. — От меня. — Надрыв в его голосе разматывает клубок напряжения, завязавшийся вокруг моего сердца.

— Что… о чем ты говоришь? — втискиваю свою руку в его и сжимаю ее, задаваясь вопросом, что происходит в его голове. — Защитить меня? Ты приказываешь мне убраться отсюда, Колтон, а не защищаешь. Это ты делаешь мне больно. Мы проходили через это и…

— Просто брось это, Рай.

— Не буду я бросать это дерьмо, — говорю я ему, мой тон усиливается, чтобы донести свою точку зрения. — Ты не можешь…

— Брось! — приказывает он, стиснув челюсти, напрягая шею.

— Нет!

— Ты сказала, что больше не сможешь этого вынести. — Его голос взывает ко мне сквозь успокаивающие звуки океана, несмотря на бурные волны, бьющиеся о мое сердце. Его ровный тон предупреждает меня, что ему больно, но именно сказанные им слова, заставляют отыскивать в своей памяти то, о чем он говорит.

— Что..? — начинаю я, но останавливаюсь, он поднимает руку, зажмуриваясь, когда головная боль на мгновение ударяет по нему. И, конечно, я чувствую себя виноватой за то, что спровоцировала ее, но он сумасшедший, если думает, что я куда-то уйду. Хочу протянуть руку и успокоить его, попытаться снять боль, но знаю, что ничего не могу сделать, чтобы помочь, поэтому сижу и рассеянно вожу большим пальцем по его напряженной руке.

— Когда я был в отключке… я слышал, как ты сказала Бэксу, что больше не сможешь… что с радостью уйдешь… — его голос срывается, глаза впиваются в мои, мышцы на челюсти пульсируют. Подбородок упрямо выпячен вперед, задавая вопрос, которого он не произносит.

— Так вот в чем дело? — спрашиваю я, ошарашенная и пораженная осознанием всего сразу. — Обрывок разговора, который был у нас с Бэксом, когда я сказала, что с радостью ушла бы от тебя — сделала бы что угодно — если бы это помешало тебе валяться в коме на больничной койке? — вижу, как его разум изменил обрывки моего разговора с Бэккетом, но он никогда не спрашивал меня об этом. Не общался со мной. И этот факт, расстраивает меня больше, чем само недоразумение.

— Ты сказала, что с радостью уйдешь. — Решительно повторяет он, будто не верит, что я говорю ему правду. — Твоя жалость мне не нужна и ей здесь не рады.

— Ты отстраняешься, потому что думаешь, что я здесь только из жалости? Что ты пострадал и теперь я больше не хочу тебя? — а вот теперь я в бешенстве. — Рада, что ты обо мне такого высокого мнения. Каков засранец, — бормочу я больше себе, чем ему. — Не стесняйся делать предположения, потому что, если ты не заметил, до сих пор они творили чудеса с нашими отношениями, не так ли? — ничего не могу поделать с сарказмом в своем голосе, но после всего, что мы пережили вместе — всего, к чему мы всегда возвращаемся, когда все сказано и сделано — мне больно, что у него может возникнуть даже мысль, что я буду хотеть его меньше, потому что он неполноценен.

— Райли. — Он громко вздыхает и тянется к моей руке, но я отвожу ее назад.

— Никаких Райли. — Не могу сдержать слез, наворачивающихся на глаза. — Я чуть не потеряла тебя…

— Ты чертовски права, твою мать, и поэтому я должен тебя отпустить! — кричит он, прежде чем выругаться. Он переплетает пальцы на затылке, а затем тянет локти вниз, пытаясь сдержать часть своего гнева. Мои глаза вспыхивают, встречаясь с его, дыхание прерывается от замешательства. — Я слышал, как ты разговаривала по телефону с Хэдди, когда думала, что я сплю. Слышал, ты сказала ей, что не уверена, что сможешь наблюдать, как я снова сяду за руль. Я не могу выбирать между тобой и гонками, — говорит он, боль настолько ощутимая, что она накатывает на него волнами и врезается в отчаяние, исходящее от меня. — Мне нужна и ты, и они, Райли. — Опустошенность его голоса затрагивает струны глубоко внутри меня, его страх очевиден. — И ты, и они.

И теперь я все понимаю. Дело не в том, что он думает, что я не хочу его, потому что он ранен, а в том, что я не захочу его в будущем, потому что буду боятся за каждую минуту, каждую секунду, что он проведет за рулем, а также на тренировках.

Я и понятия не имела, что он слышал мой разговор. Разговор с Хэдди был такой откровенный, я съеживаюсь, вспоминая некоторые вещи, сказанные мной без прикрас, которыми я бы не воспользовалась в общении с другими.

Подношу руку к его лицу и разворачиваю, чтобы посмотреть на него.

— Поговори со мной, Колтон. После всего, через что мы прошли, ты не можешь меня оттолкнуть. Ты должен поговорить со мной или мы никогда не сможем двигаться вперед.

Вижу ясные эмоции в его глазах, и мне ненавистно наблюдать, как он борется с ними. Ненавистно знать, что что-то съедало его всю прошлую неделю, когда он должен был беспокоиться о выздоровлении. Не о нас. Ненавистно, что он вообще сомневается во всем, что касается нас.

Он прерывисто дышит и на мгновение закрывает глаза.

— Я пытаюсь сделать то, что лучше для тебя. — Его голос такой тихий, звук волн почти его заглушает.

— Что лучше для меня? — спрашиваю я тем же тоном, смущаясь, но нуждаясь в том, чтобы понять этого мужчину, такого сложного и все же еще такого ребенка во многих отношениях.

Он открывает глаза, и в них видна боль, такая неприкрытая и уязвимая, что у меня внутри все переворачивается.

— Если мы не будем вместе… тогда я не смогу причинять тебе боль всякий раз, когда буду садиться за руль.

Он сглатывает, и я даю ему минуту, чтобы найти слова, которые, как я вижу, он подыскивает… и восстановить свою способность дышать. Он отталкивает меня, потому что ему не все равно, потому что он ставит меня на первое место, и от этой мысли мое сердце переполняется счастьем.

Он тянется, и берет мою руку, которая покоится у него на щеке, переплетает пальцы и кладет себе на колени. Его глаза сфокусированы на нашем соединении.

— Я говорил тебе, ты делаешь меня лучше… и я так чертовски стараюсь быть таким для тебя, но с треском проваливаюсь. Хороший человек отпустил бы тебя, чтобы каждый раз, когда я сажусь в машину тебе не пришлось переживать то, что случилось с Максом и со мной. Он сделает то, что лучше для тебя.

Мне нужно мгновение, чтобы обрести свой голос, потому что то, что Колтон только что мне сказал — эти слова — эквивалентны тому, чтобы сказать мне, что он «обгоняет» меня. Они олицетворяют такое развитие его как человека, что я не могу остановить слезу, скатывающуюся по моей щеке.

Поддаюсь нужде. Наклоняюсь и прижимаюсь губами к его губам. Пробую на вкус и убеждаюсь, что он здесь и жив. Что мужчина, о котором я думала, и надеялась скрывается под всеми шрамами и ранами, на самом деле там, этот прекрасный сломленный мужчина, чьи губы прижаты к моим.

Отстраняюсь и смотрю ему в глаза.

— Что лучше для меня? Разве ты не знаешь, что лучше для меня, Колтон? Каждая частичка тебя. Упрямые, дикие и безрассудные, любящие веселье, серьезные и даже сломанные частички тебя, — говорю я ему, прижимаясь к его губам после каждого слова. — Все эти частички я никогда не смогу найти в ком-то еще… это то, что мне нужно. Чего я хочу. Тебя, малыш. Только тебя.

Это и есть любовь, хочется мне крикнуть ему. Трясти его, пока он не поймет, что это и есть настоящая любовь. Не безграничная боль и жестокость его прошлого. Не извращенная версия его матери. Вот любовь. Я и он, наши отношения. Один должен быть сильным, когда другой слаб. В первую очередь думать о партнере, понимая, что ему будет больно.

Но я не могу этого сказать.

Не могу напугать его воспоминанием о том, что он чувствовал ко мне или говорил. И как бы сильно меня не ранило то, что я не могу сказать, я обгоню тебя, я могу показать ему это, находясь рядом с ним, держа его за руку, будучи сильной, когда он нуждается во мне больше всего. Молчать, когда все, что мне хочется сделать — это заговорить.

Он просто смотрит на меня, водя зубами по нижней губе, в его глазах читается абсолютное благоговение. Он вбирает эмоции и откашливается, кивая головой, молчаливо принимая мольбу моих слов.

— Но то, что ты сказала Хэдди — правда. Это будет убивать тебя каждый раз, когда я буду садиться в машину…

— Не собираюсь лгать. Это будет убивать меня, но я пойму, как с этим разобраться, когда мы дойдем до этого момента, — говорю я ему, хотя уже чувствую страх при этой мысли, расплывающейся пятном по моему подсознанию. — Мы разберемся, — поправляю я себя, и самая очаровательная улыбка изгибает уголок его губ, растапливая мое сердце.

Он лишь кивает головой, его глаза передают слова, которые я хочу услышать, и на данный момент мне этого достаточно. Потому что, когда ваше всё находится прямо перед вами, вы примете что угодно, только бы его сохранить.

— Я не очень хорош в этом, — говорит он, и я вижу, как беспокойство наполняет его глаза, отражаясь на лице.

— Как и никто из нас, — говорю я ему, сжимая наши сцепленные пальцы. — Отношения — не самая простая штука. Они сложные и порой могут оказаться жестокими… но это время, когда ты узнаешь о себе больше всего. И когда они правильные, — я делаю паузу, убеждаясь, что его глаза точно смотрят на меня, — они могут стать возвращением домой… помогут найти недостающую часть твоей души… — я отворачиваюсь, внезапно смущенная своими самосозерцательными словами и безнадежными романтическими склонностями.

Он сжимает мою руку, но я остаюсь лицом к солнцу, надеясь, что краска, окрасившая мои щеки, не заметна. Мое сознание устремляется к возможностям для нас, если он сможет просто найти их в себе, позволив мне обрести там постоянное место. Тишина теперь правильная, потому что пустое пространство между нами заполняется перспективами вместо непонимания. И в этом залитом солнечным светом патио, мы погружены в мысли, потому что принимаем тот факт, что завтрашний день мы исследуем вместе, и это хорошее место, чтобы там оказаться.

Пока витаю в мыслях, замечаю на столе рядом с нами тарелку с едой и обезболивающими.

— Эй, тебе нужно принять таблетки, — говорю я, наконец поворачиваясь к нему и встречая его взгляд.

Он протягивает руку и обхватывает мое лицо, проводя подушечкой большого пальца по моей нижней губе. Делаю дрожащий, взволнованный вдох, когда он наклоняет голову и смотрит на меня.

— Ты — единственное лекарство, которое мне нужно, Райли.

Не могу сдержать улыбку, расплывающуюся по моим губам, или саркастический комментарий, соскальзывающий с языка.

— Полагаю, врачи не напортачили с твоей способностью заговаривать зубы, не так ли?

— Нет, — говорит он с дьявольской ухмылкой, которая заставляет меня потянутся к нему в то же время, что и он, так что мы встречаемся посередине.

Наши губы соприкасаются очень нежно, один раз, потом второй, прежде чем он раздвигает губы и проскальзывает между ними языком. Наши языки танцуют, руки ласкают, сердца млеют, когда мы погружаемся в нежность поцелуя. Он подносит ко мне другую руку, и я чувствую, как та дрожит, когда он пытается удержать ее там. Поднимаю руку, накрывая ее сверху, и помогаю ему прижать ее к своей щеке. Желание витает внизу живота, и не смотря на предписание врачей, мне так хочется насытить тоску своего тела.

Когда мы соединяемся через интимную близость, это больше, чем просто умопомрачительный оргазм в таких умелых руках Колтона. Это скорее то, что я не могу точно выразить словами. Это почти как если бы удовлетворение от нашего единения прокладывало свой путь в глубины моей души и делало меня целой. Связывая нас. И я скучаю по этому чувству.

Чертовски сексуальный стон исходит из его горла, что не помогает остановить желание, которым я пылаю. Протягиваю свободную руку и пробегаю ею вверх по его груди, наслаждаясь вибрацией под пальцами от моего прикосновения. Озноб покалывает кожу, и это не от океанского бриза, а от приливной волны ощущений, по которым отчаянно скучает мое тело.

— Черт, умираю, как хочу оказаться в тебе, Рай, — шепчет он мне в губы, когда каждый нерв в моем теле стоит по стойке смирно и просит, чтобы его взяли, заклеймили и вывернули наизнанку. И я так близка к тому, чтобы сказать «к черту приказы доктора», что моя рука скользит вниз по его телу, за пояс брюк, когда я чувствую, как он напрягается, и с шипением втягивает воздух.

На меня сразу же обрушивается чувство вины из-за отсутствия силы воли, что так легко поддалась искушению, и я переключаюсь на состояние повышенной готовности.

— Плохо?

Гримаса на лице Колтона сохраняется, глаза зажмурены, он просто легонько кивает головой и откидывается на спинку кресла. Тянусь за таблетками и беру их в руки.

Думаю, я не единственное лекарство, которое ему нужно.