Разрушенные

ГЛАВА 15

— О, приятель, я так горжусь тобой! — борюсь с волнами вины, накатывающих на меня. Я скучала по помощи Коннору в подготовке к тесту по его самому страшному предмету — математике. — Я знала, что ты справишься!

— Я просто воспользовался тем маленьким трюком, о котором ты мне рассказывала, и он сработал! — гордость в его голосе вызывает слезы радости на моих глазах, и в то же время печали от того, что меня не было рядом.

— Я же говорила, что все получится! Теперь иди готовься к бейсболу. Уверена, Джекс уже ждет тебя! — он смеется, говоря мне, что я права. — Обещаю, мы увидимся чуть позже на этой неделе, хорошо?

— Хорошо. Я Лего тебя.

— Я тоже Лего тебя, приятель!

Вешаю трубку и смотрю во внутренний дворик, где смех перекрывает грохот волн — годы дружбы рушат плохое настроение Колтона. Я так благодарна Бэккету за то, что он пришел. Слышу, как они снова смеются, и, как бы мне ни хотелось, чтобы я была той, кто в последнее время вызывал улыбку на хмуром лице Колтона, я просто благодарна, что Бэккет здесь.

Нищим не приходится выбирать.

Смотрю, как они чокаются горлышками бутылок с пивом за что-то, и шумно вздыхаю, желая, чтобы напряжение между мной и Колтоном ушло. Уверена, это потому, что мы оба сексуально не удовлетворены. Нуждаться, хотеть и желать, когда вы можете дотронуться до искушения, но не иметь возможности взять и поглотить — жестоко во всех смыслах этого слова.

И да, его более чем умелые пальцы принесли мне толику разрядки, в которой я нуждалась позапрошлой ночью, но это не то же самое. Связь была установлена, но не закреплена, потому что, когда Колтон находится во мне, буквально растягивая меня на все мыслимые глубины, я также образно полностью заполнена им во всех смыслах этого слова. Он дополняет меня, владеет мной, губит меня для кого-то еще.

Сейчас я чувствую себя к нему ближе — провожу с ним так много времени — и в то же время я далеко. И я ненавижу это.

Стряхиваю с себя жалость и думаю, насколько хуже все может быть, чем сейчас. Снимаю обувь и выхожу на террасу подышать свежим воздухом. Прохожу между шезлонгами Колтона и Бэккета и сажусь в свое, лицом к ним.

Из-под солнцезащитных очков смотрю на вид, открывающийся передо мной, и я знаю, что в мире нет другой женщины, которая сейчас не хотела бы быть на моем месте. Оба мужчины расслаблены, одеты в шорты, бейсболки и солнцезащитные очки. Позволяю глазам лениво бродить в одобрительной оценке по линиям их голых торсов и борюсь с улыбкой, пытающейся растянуть уголки моих губ.

— Итак, это ли не Флоренс Найтингейл? — протяжно говорит Бэккет своей медленной, ровной интонацией, поднося бутылку к губам.

— Ну, если бы я была мисс Найтингейл, я бы сказала своему пациенту, мистеру Донавану, что ему, вероятно, не стоит пить алкоголь со всеми этими обезболивающими, находящимися в его крови.

— Больше похоже на сестру Рэтчет. — Колтон фыркает, глядя на меня из-под тени козырька, зеленые глаза бегают по моим ногам, вытянутым на шезлонге. Быстрый выпад его языка говорит мне, что он хочет сделать гораздо больше, чем просто смотреть.

— Сестра Рэтчет, значит? — спрашиваю я, скользя одной ногой вверх и вниз по икре другой ноги, стараясь не чувствовать себя оскорбленной.

— Ага, — говорит он, поджимая губы и глядя на меня поверх своей пивной бутылки. — Если бы она дала мне то, что я действительно хотел, я бы смог восстановиться намного быстрее. — Он поднимает брови, совет в его глазах поглощает меня.

— Вот дерьмо, — ругается Бэккет, — я то пытаюсь снова свести вас вместе, то, нахрен, пытаюсь разлучить.

— Нахрен, — тянет Колтон на манер Бэккета, — хорошее слово.

Бэкс лишь фыркает и закатывает глаза.

— Определенно хорошее.

Колтон впервые прерывает наш зрительный контакт и наклоняет голову, чтобы посмотреть на своего старого и лучшего друга.

— Будь уверен, брат, когда док меня выпишет, ничто — и я говорю серьезно — ничто не встанет между мной и Райли очень нахрен надолго, за исключением, может быть, смены простыней.

Мои щеки краснеют от его откровенности, но тело сжимается от обещания его слов. И мне все равно, что Бэккет только что услышал, потому что я сосредоточена на словах «очень нахрен надолго».

— Отмечено, — говорит Бэкс, еще раз прикладываясь к пиву.

— Мне надо отлить, — говорит Колтон, вылезая из шезлонга. Как я научилась делать за последние дни, заставляю себя оставаться на месте, в то время как Колтон мгновение борется с отсутствием равновесия и внезапным головокружением, которое, как я знаю, находит на него. Через несколько мгновений он кажется спокойным и идет, чтобы поставить свою бутылку на стол. Примерно в метре от стола Колтона подводит его правая рука, и бутылка с грохотом падает на террасу.

Глаза Бэкса мгновенно взлетают ко мне, сквозь них пробегает беспокойство, прежде чем он смеется и делает вид, что ничего не заметил.

— Вечеринка не удалась! — смеется он. — Думаю, сестра Рэтчет была в чем-то права, говоря про смесь лекарств с алкоголем.

— Отвали, — бросает он через плечо, поворачивая к дому. — Только за это я захвачу еще одну! — смотрю, как Колтон входит в кухню, и когда он думает, что никто не видит, он смотрит на свою руку и пытается сжать ее в кулак, прежде чем покачать головой.

— Как у него дела?

Я поворачиваюсь к Бэксу.

— Приступов головных болей все меньше и меньше, но он расстроен. Он продолжает тут и там замечать мелочи, которые не может вспомнить. И чувствует себя ограниченным. — Я пожимаю плечами. — А ты знаешь, какой он, когда чувствует себя ограниченным.

Бэккет громко вздыхает и качает головой.

— Он должен вернуться на трассу как можно скорее.

Смотрю на него, раскрыв рот.

— Что? — соскальзывает с моих губ, чувствуя укол предательства от его слов. Это же его лучший друг. Разве он не хочет, чтобы он был в безопасности? Сохранить ему жизнь?

— Ну, ты говоришь, что он чувствует себя ограниченным… трек — это единственное место, где он всегда был свободен от всего, — говорит Бэкс, удерживая мой ошеломленный взгляд. — Кроме того, если он не сядет за руль в ближайшее время, он позволит этому страху съесть его, засесть в голове и, черт возьми, парализовать, он будет думать, что когда действительно сможет вернуться за руль, станет опасен для себя.

Я умный человек, и, возможно, если бы я не была удивлена первыми словами Бэккета, я бы действительно услышала, что он говорит — увидела всю картину — но я этого не делаю.

— О чем ты говоришь? С тех пор как он вернулся домой, все, о чем он ворчит — это возвращение на трассу.

Он лишь посмеивается, и хотя этот смех не высокомерен, чувствую, что от этого звука упираюсь спиной в стену и скриплю зубами.

— Да, черт возьми, Рай, он напуган. Напуган до чертиков. Если не рука, которой он используется в качестве оправдания, будет что-то другое… и ему нужно преодолеть это. Если он этого не сделает, страх просто съест его живьем.

Мой разум возвращается к прошлой неделе. То, что Колтон говорил о гонках. Действия, противоречащие сказанным им словам, и я начинаю понимать, что Бэккет прав.

— А как же мой страх? — не могу избавиться от отчаяния, пронзающего мой голос.

— Думаешь я не боюсь? Что для меня это тоже будет легко? — боль в голосе Бэкса заставляет меня оглянуться на него. — Думаешь, я не буду снова и снова вспоминать те секунды, каждый раз, когда буду пристегивать его в машине? Каждый раз, когда он будет лететь по трассе? Черт, Рай, я тоже чуть не потерял его. Не думай, что это будет легко для меня, потому что это не так. Это будет чертовски беспощадно, но так будет лучше для Колтона. — Он встает со своего места и подходит к перилам, протягивая руки, чтобы опереться на них. — Пока не появилась ты, это было единственное, что его волновало. Единственное, что поддерживало его в здравом уме. — Он издает резкий вздох. — Это единственное, что он знает. — Он оборачивается ко мне, пряча глаза за стеклами очков-авиаторов. — Так что, да, ему нужно, чтобы он притащил свою задницу на трассу и я буду его самым отчаянным гребаным болельщиком, но не позволяй этому заставить тебя думать, что мое сердце не будет уходить в пятки каждую чертову минуту, пока он будет на треке.

Мои глаза следуют за ним, когда он отходит к краю патио, чтобы успокоиться, а затем возвращается ко мне, прежде чем схватить свою бутылку и опрокинуть ее залпом, допивая оставшуюся часть пива.

— Гонки — примерно на восемьдесят процентов психология и на двадцать процентов мастерство, Райли. Мы должны вернуть его голову в игру, думая, что он готов, он будет готов.

Вижу логику в его рассуждениях, но это не значит, что я не боюсь до смерти.

Поднимаю лицо к небу, чтобы поймать последние лучики солнца, прежде чем они рассеются и погрузятся за горизонт. Подпеваю «Collide», тихонько доносящейся из внешних динамиков, мыслями возвращаюсь к Бэккету и нашему с ним разговору, о том, что я буду чувствовать, когда Колтон снова сядет за руль, и будет ли он бояться этого так же, как я.

— Эй, что ты здесь делаешь совсем одна? — хриплый голос Колтона затягивает меня, и я открываю глаза, обнаружив его, смотрящего на меня сверху в моем удобном месте на шезлонге. По мне разливается тепло, когда я вижу складку от подушки на его щеке, и не могу не задаться вопросом, каким мальчиком он был в детстве.

— Хорошо выспался? — подвигаюсь, когда он садится рядом, но намеренно не двигаюсь слишком далеко, прижимаясь к нему поближе.

Он обнимает меня и притягивает к себе.

— Да, как убитый. — Смеется он, прижимаясь поцелуем к моей макушке. — Но больше никакой головной боли, так что все хорошо.

— Не представляю, откуда у тебя появится какая-то боль с тем количеством пива, которое вы заложили за воротник.

— Умничаешь.

— Я лучше буду умничать, чем тупить.

— Мы сегодня дерзкие? — говорит он, щекоча мои ребра. — Ты же знаешь, что со мной делает дерзость, детка, и я уверен, что сейчас это может пригодиться.

Вырываюсь из его рук.

— Хорошая попытка, но у нас, скорее всего, есть еще пара дней, и тогда я буду такой дерзкой, какой ты хочешь меня видеть, — говорю я, поднимая брови, его пальцы расслабляются и поглаживают меня по спине.

— Не обещай подобного дерьма такому отчаявшемуся мужчине, как я, если не собираешься его выполнять, милая.

— О, не беспокойся, Ас, — говорю я, прижимаясь к нему, — я прихвачу с собой тонну дерзости, как только буду знать, что ты в порядке.

Колтон ничего не говорит, а в ответ издает уклончивый звук. Некоторое время мы сидим в уютной тишине, и я рада этому, потому что первый раз за последние несколько дней между нами не вибрирует необъяснимое напряжение. Когда солнце садится, а океанские волны вздыхают надвигающейся ночью, в моем сознании вновь возникает разговор с Бэксом. И я не буду собой, если не спрошу, не узнаю мысли Колтона о гонках.

— Можно задать тебе вопрос?

— Ммм, — бормочет он мне в макушку.

Сначала я колеблюсь, не желая ворошить какие-либо мысли, если их еще нет, но все равно спрашиваю.

— Ты боишься вернуться на трассу? Снова участвовать в гонках? — слова рвутся наружу, и я задаюсь вопросом, слышит ли он скрытую тревогу в моем голосе.

Его рука на мгновение останавливается у меня на спине, прежде чем продолжить движение, и я знаю, что коснулась чего-то, о чем ему не совсем удобно говорить или признаваться. Он вздыхает в тишине, которую я ему предоставила.

— Мне трудно объяснить, — говорит он, прежде чем переместиться, так что мы оказываемся рядом, наши глаза встречаются. Он слегка качает головой и продолжает. — Как будто одновременно я боюсь этого, и мне все это нужно. Это единственный способ, которым я могу это выразить.

Чувствую его беспокойство, поэтому делаю то, что мне удается лучше всего, стараюсь его успокоить.

— Со мной ты уже разобрался.

В его глазах мелькает смятение.

— Что ты имеешь в виду?

У меня не было намерения начинать этот разговор, заставляя его чувствовать себя неловко говоря о «нас», которыми мы были до аварии. «Нас», которых он «обгонял» и которых не помнит. Протягиваю руку и кладу ее на его челюсть, покрытую щетиной, чтобы он обратил на меня внимание, прежде чем я заговорю.

— Ты боялся и все же нуждался во мне… — мой голос затихает.

Он делает вдох, в его глазах мелькают эмоции. Губы на мгновение поджимаются. Тишина, смешанная с силой в его глазах, нервирует меня. Слышу его прерывистое дыхание, шум океана, стук моего сердца в ушах, но он молчит. Он отводит взгляд, и я готовлюсь к тому, в чем не уверена. Но когда он вновь смотрит на меня, уголки его губ медленно приподнимаются в застенчивой улыбке, и он одобрительно кивает.

— Ты права, ты мне действительно нужна.

Частицы глубоко внутри меня оседают от облегчения, что он, наконец, признает нашу связь. Принимает ее. И мне все равно, что он не говорит мне, что обгоняет меня, потому что, тот факт, что он нуждается во мне — больше, на что я могла бы надеяться.

Он тихонько поднимает руку, обхватывает мое лицо ладонью и проводит большим пальцем по моей нижней губе. Наклоняется и нежно касается моих губ, прежде чем поцеловать меня в нос. Когда он отступает, вижу озорную усмешку на его лице.

— Теперь моя очередь.

— Твоя очередь? — спрашиваю я, его пальцы играют с пуговицами моего топа.

— Да. Время вопросов и ответов, Райлс, и теперь твоя очередь жариться на сковородке.

— Мне бы хотелось отжарить тебя, — говорю я ему, зарабатывая молниеносную усмешку, как магнит притягивающую каждый гормон в моем теле.

— Осторожнее, милая, потому что я ходячий случай посиневших яиц, который не хочет ничего больше, чем быть похороненным за этой финишной чертой между твоих бедер. — Говорит он, наклоняясь вперед, достаточно близко, чтобы поцеловать, но тем не менее не целует. Поговорим о сладких пытках. Когда он говорит, его дыхание овевает мои губы. — Лучше не испытывать мою сдержанность.

Каждая клеточка моего тела тянется к нему — желая, нуждаясь, бросая ему вызов — но он доказывает, что все еще контролирует себя, выдавая страдальческий смешок.

— Моя очередь. Почему ты еще не виделась с мальчиками?

Из всех вопросов, которые он мог бы мне задать, этого я не ожидала. Должно быть, я немного шокирована, потому что он прав. Я отчаянно хочу увидеть мальчиков, но не знаю, как это сделать, не приведя за собой целый цирк. Цирк, в котором их и без того хрупкая жизнь не нуждается и с которым не сможет справиться.

— Сейчас я нужна тебе больше, — говорю я ему, не желая объяснять точную причину, чтобы он не беспокоился ни о чем другом, кроме как о выздоровлении.

— Это чушь собачья, Рай. Я уже большой мальчик. Я могу остаться один на ночь. Со мной ничего не случится.

Но что, если случится? Что если я тебе понадоблюсь, а здесь никого нет и случится что-то ужасное?

— Да… я просто… — замолкаю, вынужденная сказать это и в то же время не желая обидеть его. — Я не хочу, чтобы твой мир столкнулся с их миром. Им не нужны камеры, тычущие им в лица, говорящие всем, что они сироты — что никто их не хочет — или любые другие последствия, которые, я уверена, последуют за этим.

— Рай, посмотри на меня, — говорит он, приподнимая мой подбородок, чтобы посмотреть мне в глаза. — Ты и я? Я ни за что не хочу, чтобы это — я, сумасшествие моей жизни, пресса, что угодно — встало между тобой и мальчиками. Они — вот кто важен, и я понимаю это лучше, чем многие.

Между тем, как он сказал, что я нужна ему, и этим заявлением, клянусь, я могла бы просто выиграть в лотерею, и это не имело бы значения, потому что эти две вещи сделали меня самым богатым человеком в мире. Он действительно понимает меня. Понимает, что мои мальчики делают меня той, кто я есть и что для того, чтобы быть со мной, он должен любить их. Бэккет говорит, что я — спасательный круг Колтона, но я думаю, он только что доказал, что это обоюдно.

Проглатываю комок в горле, он продолжает смотреть на меня, убеждаясь, что я слышу, что он говорит. Бормочу что-то в знак согласия, мой голос лишен эмоций.

— Я что-нибудь придумаю, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в губы. — Я прослежу, чтобы ты в скором времени без помех встретились с мальчиками, хорошо?

Киваю головой, а затем сворачиваюсь возле него, в голове кружится столько вопросов, когда один из них выскакивает вперед.

— Моя очередь, — говорю я, желая и боясь ответа на вопрос.

— Мммм.

— В ту первую ночь, — я замираю, не зная, как задать вопрос. Решаю нырнуть головой вперед и надеюсь, что нахожусь в месте, где глубоко. — Что вы делали с Бэйли в алькове до того, как ты нашел меня?

Колтон смеется, а затем чертыхается, и я думаю, что он немного удивлен моим вопросом.

— Ты действительно хочешь знать?

Хочу ли? Теперь я в этом не уверена. Киваю головой и закрываю глаза, готовясь к объяснению.

— Я зашел за кулисы, чтобы ответить на звонок Бэкса. — Смеется он. — Черт, как только я повесил трубку, она обвилась вокруг меня, словно гадюка. Сняла с меня пиджак, расстегнула спереди платье, и ее рот оказался на мне быстрее, чем… — он замирает, я стараюсь не реагировать на слова, но знаю, что он чувствует, как мое тело напрягается, потому что целует меня в макушку в знак утешения. — Поверь мне, Райли, все было не так, как кажется.

— Правда? С каких это пор печально известный дамский угодник Колтон Донаван отказывается от женщины? — не могу скрыть сарказма в голосе. Несмотря на то, что я сама задала вопрос, мне все равно больно слышать ответ. — Кроме того, я думала, тебе не нравятся женщины, которые берут все под контроль.

Он снова смеется.

— Не нужно ревновать, милая… хотя это даже заводит. — Тыкаю в него пальцем, довольная тем, что он пытается смягчить удар правды, и вместо того, чтобы отстраниться, он просто крепче держит меня. — И я позволял управлять только одной женщине, потому что она единственная, кто когда-либо имел значение.

Вздергиваю нос, мое сердце выдыхает от этих слов, но голова задается вопросом, пытается ли он просто защититься. Цинизм побеждает.

— Пфф. — Фыркаю я. — Кажется, я слышала, как Господи Иисусе слетело с твоих губ и не уходи от темы.

Чувствую, как тело Колтона содрогается, когда он смеется моим любимым смехом.

— Представь, будто тебя заживо поедает пиранья с тупыми зубами. — Не могу удержаться от смеха, возникающего от его слов, и лишь качаю головой. — Нет, серьезно, — говорит он. — В ту минуту, когда я смог хватануть ртом воздух, это было первое, что возникло у меня в голове, потому что женщина целуется, как гребаный бульдог. — Не могу перестать смеяться, моя ревность ослабевает. — И самое смешное было в тот момент, когда позвонила моя мама, чтобы спросить, как идут дела, и неосознанно спасла меня от ее когтей.

— Ты имеешь в виду от ее киски-вуду?

— Ни хрена подобного, — посмеивается он. — Ты, детка… ты моя киска-вуду. Бэйли? Она больше похожа на киску-пиранью.

Мы смеемся сильнее, когда его аналогии становятся все смешнее и смешнее, а затем он говорит:

— Хорошо, итак… — он проводит пальцем по голой коже моей руки, оставляя за собой крошечные электрические разряды. — …Ас?

Я ждала вопроса и отстраняюсь от него и качаю головой.

— Ты собираешься тратить на это свой следующий вопрос? Ты будешь очень разочарован. — Скривив губы, смотрю на него. — Разве ты не хочешь узнать что-нибудь еще?

— Хватит тянуть резину, Томас! — Его пальцы впиваются мне в ребра, и я извиваюсь, пытаясь уклониться от них.

— Прекрати, — говорю я ему, продолжая извиваться. — Ладно, ладно! — поднимаю я руки, и он останавливается, прежде чем я толкаю его в плечо. — Тиран! — Он щекочет меня еще раз для верности, а затем хмыкает, когда я пытаюсь объяснить. — У Хэдди дурацкая склонность к мятежным плохим парням. — Останавливаюсь на полуслове, когда он приподнимает брови.

— Чья бы корова мычала, да? — вижу, как он пытается скрыть улыбку.

— Я говорила тебе в тот вечер на ярмарке, что не завожу отношений с плохими парнями.

— О, детка, ты определенно завела их со мной.

Я даже не борюсь с вырывающимся смехом, потому что дерзкая, озорная усмешка возвращается на его лицо, освещая его глаза и уверяя, что мое сердце однозначно украдено.

— Конечно, но ты определенно был исключением из правил, — говорю я ему с ухмылкой.

— Как ты была моим, — говорит он, и я возвращаюсь к мысли, как ему сейчас легко говорить подобные вещи, а еще месяц назад я бы и не подумала, что такое будет возможно. Он наклоняется вперед и касается моих губ, его язык проникает между ними, пробует на вкус и дразнит. Стону, оставаясь неудовлетворенной, когда он отстраняется. — А теперь ответь мне, женщина. Ас? — говорит он, приподняв брови.

— Ладно, ладно, — смягчаюсь я, хотя все еще очень отвлекаюсь на то, насколько близко губы Колтона к моим, и насколько я жажду попробовать их еще раз, хотя мои губы все еще хранят их тепло. — Как я уже сказала, Хэдди любит мужчин с татуировками, которым суждено разбить ей сердце. Некоторые из них хороши для нее, большинство нет. Мы с Максом всегда смеялись, что окружающие ее бунтари заходят и выходят в дверь, которая не перестает вращаться. В колледже она встречалась с парнем по имени Стоун (Прим. переводчика: Stone с англ. — Камень). — Я лишь киваю, когда Колтон качает головой, чтобы убедиться, что он меня правильно услышал.

— Да, его на самом деле звали Стоун. Во всяком случае, парень был придурком, но Хэдди безумно его вожделела. Однажды ночью он бросил ее ради своих парней, и когда мы сидели за бутылкой текилы и пакетом шоколадок Херши Киссес, я сказала ей, что он «настоящий туз в рукаве» (Прим. переводчика: Ace с англ. — Туз), которого она на этот раз выбрала. Это привело к следующему тосту, а затем к еще одному. — Смеюсь над воспоминаниями тех лет. — И чем больше мы пили, тем больше мы убеждались, что прозвище Ас будет символизировать что-то… мы думали, что мы с нашими догадками уморительно смешны, и как только решили, что оно идеально подходит для Стоуна, мы не могли перестать хихикать. Позже тем же вечером, после того, как он нагулялся в городе со своими приятелями, он появился у нашей двери, и когда Хэдди открыла ее, то сказала «Привет, Ас!» и прозвище прилипло. Он думал, что она говорила ему, что он туз в рукаве, когда на самом деле она говорила, что он высокомерный, самовлюбленный эгоист. — Глаза Колтона встречаются с моими, когда я наконец даю ему то, что он хочет знать. — И с тех пор, каждый раз, когда она встречалась с парнем, который был как Стоун, мы называли его Ас.

Он смотрит на меня секунду, прежде чем слегка кивнуть.

— Хмм, — это все, что он произносит спустя время, выражение его лица невозмутимое и невыразительное. Волнуюсь, кусая нижнюю губу, пока жду, а затем медленная, ленивая усмешка скручивает уголок его губ. — Для меня это все еще случайная встреча, но думаю, что в первую ночь, когда мы встретились, я заслужил этот титул.

Я фыркаю.

— Ммм, да, верно сказано.

— Лежачих не бьют, тем более раненых. — Дуется он в притворной печали, а я наклоняюсь и прикасаюсь губами к его губам.

— Бедняжка, — мурлычу я.

— Ага, и только потому, что тебе меня жаль, ты позволишь мне задать еще один вопрос. Что я еще забыл, о чем ты мне не рассказываешь?

Клянусь, мое сердце подпрыгивает и застревает в горле. Стараюсь не колебаться. Не показывать, что сбилась со своего образного шага, что определенно дало бы ему понять, что я знаю что-то, чего не знает он.

— Хорошая попытка, Ас, — поддразниваю я, тяжело сглатывая, полагая, что в этот момент главное отвлечь.

Опускаюсь и губами прокладываю маленькие поцелуйчики вниз по его шее и груди, а затем мгновенно понимаю, каков будет мой следующий вопрос. Вероятно, мне не следует спрашивать об этом — знаю, это запретная зона, и я правда собиралась спросить о четырех ударах по капоту автомобиля — но вопрос срывается с губ, прежде чем я могу остановиться.

— Что означают твои татуировки? — чувствую, как его грудь напрягается, поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. — Хочу сказать, я знаю, что представляют собой символы… но что они значат для тебя?

Он смотрит на меня, в его глазах смятение, в выражении лица неуверенность.

— Рай… — выдыхает он мое имя, пытаясь подыскать слова, чтобы выразить борющиеся в нем эмоции, проносящиеся в быстром темпе в его глазах.

— Зачем ты их сделал? — спрашиваю я, думая, может переключить передачу, сделать что угодно, лишь бы избавить от страха, мерцающего в них.

— Я думал, что если внутри меня навсегда остались шрамы — и мне приходится жить с ними каждый день, с постоянным напоминанием, которое никогда не исчезнет — я мог бы также оставить шрамы и снаружи. — Он отводит от меня взгляд, глубоко вздыхая, и смотрит в сторону океана. — Показать всем, что иногда то, что считают идеальным комплектом, наполнено ничем, кроме порченых товаров, покрытых шрамами и не поддающихся восстановлению. — Его голос срывается на последнем слове, и вместе с ним отрывается и частичка моего сердца. Его слова, как кислота, разъедают мою душу.

Не выношу печали, овладевающей им, поэтому беру бразды правления в свои руки. Хочу, чтобы он увидел, что бы не представляли собой татуировки — это не имеет значения. Показать, что только он может взять то, что считает скрытым уродством, и превратить его в наглядное, прекрасное произведение искусства. Объяснить, что шрамы внутри и снаружи бессмысленны, потому что человек, который их носит — который владеет ими — вот, кто важен. Этот человек, в которого я влюбилась.

И я не уверена, как показать ему это, поэтому двигаюсь инстинктивно, касаясь его руки, чтобы он ее приподнял. Очень медленно наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к верхней татуировке, кельтскому символу жизненных невзгод. Чувствую, как его грудь трепещет под моими губами, когда он пытается контролировать прилив эмоций, переполняющих его, а я также медленно двигаюсь к следующей — принятию.

Мысль о том, что кто-то должен оставить на себе постоянные шрамы, чтобы принять ужасы, которые я даже не могу понять, бьют по мне с ужасающей силой. Прижимаюсь губами к художественному напоминанию и закрываю глаза, чтобы он не видел слез, скапливающихся в них. Чтобы не принял их за жалость. Но потом я понимаю, что хочу, чтобы он их увидел. Хочу, чтобы он знал, что его боль — это моя боль. Его стыд — мой стыд. Его невзгоды — мои невзгоды. Его борьба — моя борьба.

Что его телу и душе, запятнанным молчаливым стыдом, больше не придется сражаться в одиночку.

Отрываю губы от символа принятия и двигаюсь вниз к исцелению, смотрю на него сквозь слезы, затуманенным взором. Он смотрит на меня, и я пытаюсь вложить всю себя в наш визуальный разговор.

Я принимаю тебя, говорю я ему.

Всего тебя.

Сломанные части.

Согнутые части.

Те, что наполнены стыдом.

Трещины, откуда пробивается надежда.

Маленького мальчика, съежившегося от страха, и взрослого мужчину, все еще задыхающегося от своих призраков.

Демонов, которые тебя преследуют.

Твою волю к выживанию.

И твой боевой дух.

Каждую частичку тебя — это то, что я люблю.

Что я принимаю.

То, что я хочу помочь исцелить.

Клянусь, никто из нас не дышит в этом молчаливом разговоре, но я чувствую, как рушатся стены вокруг сердца, бьющегося под моими губами. Ворота, которые когда-то его защищали, теперь распахнулись навстречу лучам надежды, любви и доверия. Стены рушатся, чтобы впервые впустить кого-то.

Мощное влияние момента заставляет слезы падать и стекать по моей щеке. Соль на моих губах, его аромат в носу и грохот его сердца разрывают меня на части и сводят воедино.

Он зажмуривается, борясь со слезами, и прежде чем открыть их, тянет меня вверх, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Вижу мышцы, пульсирующие на его челюсти и вижу в его глазах борьбу из-за того, как выразить это словами. Мы сидим так минуту, пока я даю ему время, в котором он нуждается.

— Я… — начинает он, а затем его голос стихает, на мгновение он опускает глаза, прежде чем поднять их обратно ко мне. — Я пока не готов об этом говорить. Это просто слишком, и насколько бы ясно это не было в моей голове — в душе и кошмарах — произнести это вслух, когда я никогда этого не делал, просто…

Мое сердце разрывается из-за мужчины, которого я люблю. Разлетается к чертовой матери на мельчайшие осколки из-за воспоминаний, которые только что появились в этом потерянном, извиняющемся взгляде, полном стыда. Протягиваю руку и беру в ладони его подбородок, пытаясь смягчить боль, запечатленную на великолепных чертах его лица.

— Шшшш, Колтон, все в порядке. Тебе не нужно ничего объяснять. — Наклоняюсь вперед и прижимаюсь поцелуем к кончику его носа, как делает он, а затем лбом к его лбу. — Просто знай, что я здесь с тобой, если захочешь.

Он с дрожью выдыхает и прижимает меня к себе, пытаясь заставить меня чувствовать себя в безопасности, когда я, кто должен делать это для него.

— Я знаю, — бормочет он в спускающиеся сумерки. — Знаю.

И от меня не ускользает то, что он позволил мне поцеловать все его татуировки — выразить любовь ко всем символам его жизни — за исключением одного, обозначающего месть.