Разрушенные

ГЛАВА 20

— Я так горжусь тобой, приятель. — Смотрю в глаза Зандеру и борюсь со слезами. Хочу, чтобы он увидел глубину моих чувств к нему и к тому, что он только что сделал. За то, что предоставил окружному прокурору все необходимое, чтобы выдвинуть официальные обвинения против человека, который исчез, словно ветер. Сидеть за столом, полным страшных взрослых, и объяснять недавно обретенным голосом, как отец убивал маму — как напал на нее сзади, несколько раз ударил ножом, а затем ждал ее смерти, пока сам ты спрячешься за диваном, потому что должен быть в постели. Вот кто смелый парень. Я крепко сжимаю его в своих объятиях, больше для себя, чем для него, и мне жаль, что я не могу забрать у него воспоминания.

— Как ты стал таким смелым? — спрашиваю я его.

Я не жду ответа, но, когда он говорит, его слова останавливают меня.

— Мне помогли супергерои, — говорит он, пожимая плечами. Заставляю себя проглотить комок в горле, появившемся от такого количества эмоций, что я не могу говорить. Смотрю в глаза маленького мальчика, которого люблю всем сердцем, и не могу не видеть частички взрослого мужчины, которому оно тоже принадлежит. Мое сердце сжимается из-за обоих, и хотя я наполнена таким невероятным чувством гордости, оно окрашено легкой печалью, потому что я знаю, Колтон хотел бы знать, что Зандер сделал сегодня. Большинство взрослых никогда не могли понять те воображаемые барьеры, через которые он перескакивал.

Но я не могу ему рассказать.

Прошло четыре дня с тех пор, как я покинула его дом.

Четыре дня без разговоров.

Четыре дня для него, для нас, чтобы собрать наше личное дерьмо вместе.

И четыре дня абсолютного хаоса для меня во многих отношениях: Дом, мои эмоции, безумие СМИ из-за возможного ребенка, отсутствие Колтона.

Говорю Зандеру, что положу его любимую плюшевую собаку в его спальню и чтобы он пошел поиграл в салочки с остальными мальчиками. Стал ребенком, играл, смеялся и забыл о том, что его преследует — если такое вообще возможно.

Делаю все возможное, чтобы приготовить нам совместный ужин, в то время как знакомые и успокаивающие голоса мальчиков, доносящиеся снаружи, помогают мне справиться.

Я скучаю по Колтону. Мы были вместе каждый день больше месяца, и я привыкла к его присутствию, его улыбке, звуку его голоса. Мне больно, что он не позвонил, но в то же время я не жду, что он позвонит. Кроме сообщения, чтобы убедиться, что я благополучно добралась домой, и песни «Я человек», я ничего от него не слышала. У него столько всего, что нужно выяснить, столько с чем нужно примириться. И Боже, да, я хочу быть рядом с ним, помогать ему разобраться во всем, но это не мое дело. Всё просто и понятно.

Не могу сосчитать, сколько раз я брала трубку, чтобы позвонить ему — услышать его голос, узнать, как он себя чувствует, просто поздороваться — но не смогла. Знаю лучше, чем кто-либо, что пока Колтон не впустит меня в свое забаррикадированное сердце, звонок не принесет никакой пользы.

Покрываю глазурью торт, сделанный ранее, в качестве небольшой награды за сегодняшнюю храбрость Зандера, когда звонит телефон. Смотрю на экран и нажимаю кнопку «Отклонить». Это неизвестный номер и, скорее всего, журналист, желающий щедро заплатить мне за мою версию истории Тони. Она сказала прессе, что я любовница, разлучившая ее, беременную жертву, с любовью всей ее жизни… Колтоном.

Единственным благословением является то, что папарацци еще не обнаружили Дом. Но я знаю, это ненадолго, и я по-прежнему пытаюсь сообразить, что же мне делать тогда?

И почему-то история, которую обрисовала Тони, заставляет меня смеяться. Я не верю в сенсацию на шестой странице, где говорится, что они с Колтоном возродили свой роман. Я была в доме Колтона. Я знаю, как он презирает ее и все, что она олицетворяет. Не поэтому мне так грустно.

Я просто скучаю по нему. По всему нему.

Самое смешное, что на этот раз я не боюсь, что он побежит к другой. Мы преодолели это препятствие, и, откровенно говоря, добавив еще одну женщину в комплект, он еще больше усложнит свою жизнь. Нет, я не беспокоюсь, что он пойдет к другой женщине, я беспокоюсь, что он не придет ко мне.

Голоса прорываются сквозь мои мысли, когда я режу картошку на ужин. Слышу Коннора, говорящего:

— Придурок снова здесь.

— Мы всегда можем закидать его яйцами. — Это Шейн.

О чем, черт возьми, они говорят?

— Эй, ребята? — зову я их, вытирая руки и направляясь в гостиную. — Кто это опять здесь?

Шейн кивает головой в сторону окна.

— Вон тот парень, — говорит он, указывая на окно. — Он думает, что припарковался там инкогнито.

— Как будто мы его не видим, — вставляет Коннор. — И не знаю, фотограф ли он. Камера ничего не доказывает, чувак.

Я тут же отдергиваю шторы, смотрю на улицу. Даже не увидев машину, я знаю, что предстанет перед глазами. Темно-синий седан, припаркованный в паре домов вниз по улице, частично скрытый другой машиной. Я совершенно забыла об этом.

По крайней мере, этот одинокий папарацци настолько жаден, что скрывает мое местонахождение, чтобы заполучить всю прибыль себе. За это я могу быть ему благодарна. Но это также означает, что если он все узнал, вскоре появятся и другие, желающие получить свою долю сенсации из истории с разлучницей, которой я якобы являюсь.

Твою мать! Я знала, что анонимность дома была слишком хороша, чтобы оказаться правдой.

— Пошлите, ребята. Пора…

— Так круто, что ты станешь знаменитой! — говорит Коннор, идя по коридору.

Хочу его поправить, когда Шейн делает это за меня, игриво толкая в плечо.

— Нет, придурок! Колтон — вот, кто знаменит. Ты ничего не знаешь?

— Эй! А ну-ка, приберите за собой! — кричу я им вслед.

— Спасибо, что заехала за мной.

— Без проблем, — говорит Хэдди, заводя двигатель, когда загорается зеленый свет. — Было забавно подразнить фотографов, хотя не думаю, что кто-то из них мне поверил, когда я сказала, что ты прячешься в доме.

Я стону. Потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к фотографам, слоняющимся возле дома, но теперь я боюсь, что те немногие, к которым я привыкла, превратятся в целую толпу.

— Смею ли я спросить?

Хэдди смотрит на меня и лишь сверкает своей беспечной усмешкой.

— Нет, не смеешь, потому что мы не думаем об этом… или Колтоне… или мне… соверхрененно ни о чем важном.

— Нет? — смотрю на нее и не могу не улыбаться, не могу не радоваться, что она была готова забрать меня с работы и попытаться держать стервятников в страхе.

— Нет! — говорит она, когда шины взвизгивают на повороте. — Мы отыщем себе темный уголок и утопим наши печали, а затем отправимся на поиски отчаянно горячего бита, чтобы танцевать до тех пор, пока не забудем всё свое дерьмо!

Смеюсь вместе с ней, эта идея звучит как Рай. Мгновение, чтобы убежать от мыслей, постоянно мечущихся в моей голове и тяжести в сердце.

— Что с тобой происходит? Какие печали ты хочешь утопить? — и на минуту мне грустно из-за того, что последние несколько недель мы были так заняты, что я не знаю ответа на этот вопрос, когда раньше мне никогда бы не пришлось спрашивать.

Она пожимает плечами, на мгновение становясь необычно тихой, прежде чем заговорить.

— Просто кое-что происходит с Лекси. — Собираюсь спросить, о чем она говорит, потому что они с сестрой очень близки, но она меня опережает. — Мы не говорим ни о чем, о чем не нужно говорить, помнишь?

— Звучит неплохо! — говорю я ей, в машине оживает музыка, и мы обе начинаем подпевать.

Со стуком ставлю свой бокал на стол, понимая, что мои губы немного онемели. Нет, слишком онемели. Смотрю, как Хэдди ухмыляется мужчине на другом конце бара, а затем снова сосредотачивается на мне, ее ухмылка превращается в широкую улыбку.

— Он похож на Стоуна, — говорит она, пожимая плечами, и я рада, что проглотила выпивку, иначе бы прыснула.

Не знаю, почему мне смешно, потому что на самом деле это не так, но мое сознание начинает играть, соединяя точки, образующие воспоминания. Стоун заставляет меня думать об Асе, а Ас заставляет думать о Колтоне, а мысль о Колтоне заставляет хотеть… его. Всего его.

— Нет-нет-нет, — говорит Хэдди, понимая, о чем я думаю. — Еще по одной, — говорит она бармену. — Не думай о нем. Ты обещал, Рай. Никаких парней. Никакой печали. Никаких помех в виде пенисов не допускается.

— Ты права, — смеясь, говорю я ей, надеясь, что она мне поверит, хотя знаю, я не очень убедительна. — Помехи в виде пенисов не допускаются. — Официант ставит перед нами новые бокалы. — Спасибо, — бормочу я, концентрируясь на перемешивании льда соломкой, вместо того, чтобы думать о Колтоне и гадать, что он делает, и о чем думает. И с треском проваливаюсь. — На днях я рассказала ему о Стоуне.

Я удивлена, что Хэдди меня слышит. Мой голос такой тихий, но я знаю, что она расслышала, потому что хлопает рукой по барной стойке.

— Я знала, что ты не выдержишь! — кричит она, привлекая внимание окружающих нас людей. — Я знала, что сколько бы ты ни выпила, мы все равно вернемся к запретному.

— Прости, — говорю я ей, скривив губы. — Я действительно не смогла. — Снова сосредотачиваюсь на выпивке, расстроенная тем, что подвела подругу.

— Эй, — говорит она, потирая мою руку. — Не могу представить… прости… я просто пыталась немного встряхнуться от господства членов и обняться с нашей внутренней шлюшкой. — Приподнимаю бровь и качаю головой.

— Внутренняя шлюшка обнимается, — говорю я, положив голову ей на плечо, но на самом деле не чувствуя этого.

— Так ты с ним разговаривала? — спрашивает она.

— Думала, мы не говорим о господстве членов, помех в виде пениса и мужчинах по имени Колтон или Стоун. — Хихикаю я.

— Ну, — растягивает она слово. — Чертовски трудно не говорить об этом, когда он так выглядит, со своей сексуальной развязностью, глазами, которые говорят подойди-и-трахни-меня, и окружающим его ореолом страсти. Черт, единственная причина, по которой можно вышвырнуть из постели такого мужика, как он — это чтобы трахнуть его на полу.

Начинаю смеяться, по-настоящему смеяться, до тех пор, пока вдруг от смеха на глазах не наворачиваются слезы и не начинает дрожать нижняя губа. Я икаю, всхлипывая, и сразу же проклинаю алкоголь — должно быть он во всем виноват — что внезапно мне становится грустно и я до безумия скучаю по Колтону.

Возьми себя в руки, Томас! Прошла чертова неделя. Соберись. Моя внутренняя воодушевляющая речь терпит неудачу, потому что не важно прошел один день или десять. Я безумно по нему скучаю. И какой бы антоним не существовал у слова подкаблучник, я — его самая худшая женская версия.

— И она, наконец, выпускает пар, — говорит Хэдди, обнимая меня за плечи и притягивая к себе.

— Заткнись! — говорю я ей, но не всерьез.

То есть, я ведь сижу в баре с моей лучшей подругой в пятницу вечером, и мне надлежит отлично проводить время, но все, о чем я могу думать — это Колтон. В порядке ли он? Прошел ли уже тест на отцовство? Собирается ли мне позвонить? Почему еще не позвонил? Думает ли обо мне, как я о нем?

— Итак, я собираюсь избавиться от этого, потому что мы обе знаем, что, хотя сидим здесь вдвоем, фигурально Колтон находится между нами. И как бы эта идея его не могла бы его возбудить…

Я наконец-то даю ей тот смех, которого она от меня добивается.

— Фу! Ненавижу это.

— Тогда почему бы тебе не позвонить ему?

И это вопрос на миллион долларов.

— Вся эта история с Тони ему крышу снесла. Она отрыла дерьмо из его прошлого, и как бы я ни хотела быть там — позвонить ему — я не хочу принимать весь удар на себя. Я звонила Бэксу, чтобы узнать, убедиться, что Колтон в порядке. — Я пожимаю плечами. — Он сказал, да, и что Колтон все еще немного сходит с ума. Мне бы хотелось поговорить с ним, — признаюсь я, когда она гладит меня по руке, — но мне нужно дать ему пространство, о котором он просил. Он позвонит мне, когда разберется со своим дерьмом.

— Хм, интересно, где я уже слышала эту фразу раньше? — поддразнивает она, а я только пожимаю плечами.

— Кажется, это слова очень мудрой женщины.

— Действительно, очень мудрой, — смеется она, закатывая глаза и чокаясь со мной. — И раз уж эта женщина я, можно дать тебе еще один совет?

— Хэддизм?

— Да, Хэддизм. Мне нравится этот термин. — Она одобрительно кивает головой, делает еще глоток и снова улыбается парню на другом конце бара. — Я как-то спросила тебя, думаешь ли ты, что Колтон стоит того… и теперь, когда прошло больше времени, ты все еще так думаешь? Видишь возможность будущего с ним?

— Я люблю его, Хэд. — Ответ срывается с моего языка за долю секунды. Без колебаний, без сомнения, с полной убежденностью.

Она смотрит на меня секунду, и я могу сказать, что внутри она оценивает мою реакцию, пытается понять всю картину целиком и немного удивлена моим однозначным ответом.

— Ты любишь его, потому что он первый парень после Макса или потому что он тот, кого ты выбираешь? Не потому, что хочешь его исправить, так как мы обе знаем, что ты любишь сломленные души, а потому, что ты выбираешь его таким, кем он является сейчас, и таким, кем он будет через пять лет?

Я не отвечаю ей, не потому, что не знаю ответа, а потому, что не могу произнести ни слова из-за комка, застрявшего в горле. И она видит ответ во мне, зная меня, чтобы понимать, что я чувствую.

— А если ребенок окажется его?

Обретаю голос.

— Боже… ты сегодня действительно задаешь сложные вопросы. Думала, сегодня мы не должны думать соверхрененно ни о чем важном? Думала, здесь прозвучит Хэддизм? — и это не значит, что я не задавалась этими вопросами, но, слыша их от нее, делает всё таким реальным.

Потому что иногда багаж может оказаться слишком тяжелым, а любви может быть недостаточно, чтобы его нести.

— Я над этим работаю, — говорит она, подталкивая ко мне выпивку. — Но это важно, потому что моей лучшей подруге больно, так что выпей и ответь на вопрос.

Делаю глоток и не могу сдержать улыбку.

— Проблема не в том, что ребенок его, а в том, что меня пугает его реакция. — И впервые я признаю вслух то, чего боюсь больше всего. — А что, если отцом окажется он и не сможет с этим справиться? Как я смогу любить человека, который не любит своего ребенка, независимо от того, кто его мать? Выпишет чек, чтобы откупиться от нее и вести себя так, будто ребенка не существует? Что, если он выберет этот вариант? Как я смогу проводить ночи в постели с человеком, списавшим со счетов собственного ребенка, а потом идти работать в дом, полный мальчиков, с которыми случилось то же самое? Какой лицемеркой я стану?

И вот. Он здесь. Мой самый большой страх, что я влюблена в мужчину, который бросит собственного ребенка. Что мне придется уйти от любимого человека, потому что он не может встретиться лицом к лицу со своими собственными демонами, не может принять тот факт, что он сможет быть тем, в ком его ребенок будет нуждаться. Выбор, ставящий под угрозу предпочтения и желание быть в отношениях — это одно, ставить под угрозу то, кем вы являетесь — вещи, присущие вам, ваши убеждения и вашу мораль — подобное не подлежат обсуждению.

Вздыхаю и лишь качаю головой.

— Что же произойдет тогда, Хэдди? Что, если это и будет его выбором?

— Ну… — она тянется ко мне и сжимает мою руку, — …пока нет ответов, так что это спорный момент. К тому же, ты должна дать ему преимущество сомнения… на днях он был шокирован, расстроен, зол, когда она его огорошила… но он хороший человек. Посмотри, какой он с мальчиками.

— Знаю, но тебя там не было. Ты не видела, как он отреагировал, когда…

— Знаешь, что я тебе скажу? — говорит она, прерывая меня и поднимая две рюмки текилы, стоявшие нетронутыми на барной стойке перед нами. Смотрю на нее, пытаясь понять, почему она вдруг хочет выпить за разговор по душам, но поднимаю рюмку. — Скажу так: никогда не смотри на мужчину свысока, если он не у тебя между ног.

Прыскаю от смеха. Я должна была бы уже привыкнуть к ней, правда, должна была бы, но она постоянно удивляет меня и заставляет любить ее еще больше. Перестаю смеяться и смотрю на нее.

— Одну на удачу…

— И одну для храбрости, — заканчивает она, когда мы выпиваем алкоголь.

Я рада обжигающему ощущению, рада находится здесь и сейчас со своей лучшей подругой, и когда прокручиваю в голове то, что, черт возьми, она только что сказала, смотрю на нее краем глаза.

— Если только он не между твоих ног, да? Это старая семейная поговорка? Которая передается из поколения в поколение?

— Да, — говорит она, скривив губы и борясь с улыбкой, которую я знаю. — Никогда не беспокой мужчину, когда он тебя вкушает.

— Хэдди, — смеюсь я. — Серьезно?

— Я могу продолжать в том же духе всю ночь, сестренка! — она снова чокается со мной бокалом, мои щеки ужасно болят от улыбки. — А вот еще одна. Когда твоя лучшая подруга грустит, твоя задача — заставить ее напиться и отправиться танцевать.

— Ну, — говорю я, соскальзывая со стула и уделяя минуту тому, чтобы комната перестала вращаться, — думаю, что это охрененно прекрасная идея!

Хэдди расплачивается и вызывает такси, мы неуклюже направляемся к входной двери. И я отговариваю себя от того, чтобы заставить ее отвезти меня в дом Колтона, потому что прямо сейчас я действительно хочу Колтона — хорошего, плохого — любого.

— Пойдем, нам пора. Три часа в баре — это слишком долго, — говорит она, обнимая меня и помогая достойно дойти до выхода.

И как только мы выходим из бара, темное ночное небо взрывается шквалом ослепительных вспышек камер и криков.

— Каково это, когда вас называют разлучницей?

— Неужели вы не чувствуете никаких угрызений совести из-за Колтона и Тони?

— Не лицемерие ли, что вы пытались заставить Колтона бросить ребенка, когда сами зарабатываете этим на жизнь?

И они продолжают нападать на меня. Один за другим, один за другим. Чувствую себя в ловушке, Хэдди пытается провести меня сквозь скопление камер и микрофонов, вспышек и презрения.

Полагаю, пресса меня нашла.