Разрушенные

ГЛАВА 31

В голове туман и я очень устала. Мне хочется просто снова погрузиться в это тепло. Ах, в нем так приятно.

И тут до меня доходит. Кровь, головокружение, боль, прямоугольные плитки на потолке, когда каталка проносится по коридору, предвещающие очередные слова доктора, которые я никогда не ожидала услышать снова. Открываю глаза, надеясь оказаться дома и надеясь, что это всего лишь дурной сон, но потом вижу аппаратуру и чувствую холод от капельницы. Чувствую боль в животе и засохшие соленые следы там, где на щеках остались дорожки от слез.

Слез, которые полились, когда я услышала слова, подтверждающие то, что я уже и так знала. И хотя я почувствовала, что новая жизнь меня покинула, подтверждение от доктора все равно было душераздирающим. Я кричала и неистовствовала, говорила ей, что она ошибается — ошибается — потому что, хоть она и вернула мое тело к жизни, ее слова остановили мое сердце. А потом чьи-то руки удерживали меня, пока я боролась с реальностью, болью, опустошением, пока игла капельницы не вонзилась в кожу и меня снова не поглотила тьма.

Держу глаза закрытыми, пытаясь почувствовать пустоту, эхом отдающуюся внутри меня, пытаясь пробиться сквозь туман неверия, бесконечного горя, которое я даже не могу осознать. Пытаюсь заглушить воображаемые крики, которые я слышу сейчас, но не слышала прошлой ночью, когда умирал мой ребенок.

По щеке бежит слеза. Я так потерялась в шквале чувств, поэтому сосредотачиваюсь на каждом из них по-отдельности, пока они медленно затухают, потому что я чувствую то же самое.

Одиночество. Увядание. Побег без всякой определенности, кроме неизвестности.

— И она вернулась к нам, — произносит голос справа от меня, и я смотрю на леди в белом халате с добрыми глазами — ту самую леди, сообщившую мне новость. — Вы были без сознания какое-то время.

Выдавливаю слабую улыбку, извиняясь за свою реакцию, потому что единственного человека, которого бы мне хотелось видеть, единственного человека, который мне нужен больше, чем кто-либо, здесь нет.

И я опустошена.

Знает ли он о жизни, которую мы создали? Частичке его, частичке меня. Он не мог справиться с этим и поэтому ушел? Меня начинает душить паника. Слезы текут по щекам, качаю головой, не в силах вымолвить ни слова. Как это возможно, что Бог оказался так жесток, сотворив такое со мной дважды в моей жизни — позволил потерять ребенка и любимого мужчину?

Я не смогу этого вынести. Не смогу вынести этого снова.

Слова продолжают проноситься в моей голове, скальпель горя режет глубже, вонзается сильнее, пытаюсь почувствовать хоть что-то, кроме бесконечной боли, несравненной пустоты, владеющей каждой частью меня. Хватаюсь за все, за что могу ухватиться, кроме острых лезвий горя.

— Знаю, милая, — говорит она, поглаживая мою руку. — Мне очень жаль. — Пытаюсь контролировать свои эмоции по поводу ребенка и Колтона — двух вещей, которых я не могу контролировать — и двух вещей, которые я теперь знаю, что потеряла. Грудь болит, когда я делаю вдох, который не удается сделать достаточно быстро. Пытаюсь проглотить эмоции, удерживающие воздух в заложниках. А потом думаю: будет легче, если я задохнусь. Тогда я смогу ускользнуть, спрятаться под покровом темноты и вновь онеметь. Вновь обрести надежду. Что я согнута, а не сломлена.

— Райли? — этой вопросительной интонацией она спрашивает все ли со мной в порядке, или же я собираюсь сойти с ума, как тогда, когда она рассказала мне о выкидыше.

Но я лишь качаю головой, потому что мне нечего сказать. Сосредотачиваюсь на своих руках, сложенных на коленях, и пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь снова привыкнуть к одиночеству, к пустоте.

Когда я наконец немного успокаиваюсь, она улыбается.

— Я доктор Эндрюс. Я уже говорила вам об этом, но вы, вероятно, не помните. Как вы себя чувствуете?

Пожимаю плечами, дискомфорт в моем пустом чреве не сравнится с глубиной боли в моем сердце.

— Уверена, у вас есть вопросы, можем начать или вы сперва хотите подождать, пока вернется Колтон?

Он не бросил меня? Хватаю ртом воздух, комок в горле исчезает, и я могу выдохнуть, ее слова помогают частице надреза, сделанного скальпелем, болеть немного меньше. Она лишь наклоняет голову и с грустью смотрит на меня, а я чувствую, что она о чем-то говорит мне, не произнося ни слова. Но о чем? О реакции Колтона на известие? Я так боюсь встретиться с ним лицом к лицу, говорить с ним об этом после того, как знаю, какова была его реакция на взрыв от бомбы Тони, но в то же время по мне проносится вспышка облегчения от того, что он все еще здесь.

— Он здесь? — спрашиваю я едва слышно.

— Он только что вышел, впервые с тех пор, как вы здесь, — объясняет она, чувствуя мои страхи. — Он был вне себя, и его отец, наконец, смог заставить его на минуту пойти размять ноги.

Эти слова наполняют меня таким чувством облегчения, по рукам пробегает дрожь, когда я понимаю, что он не оставил меня. Не бросил меня. Глупо даже думать, что он это сделает, но в последнее время на нас столько всего свалилось, а у каждого человека есть свой предел.

А мой наступил давно.

Я наконец-то обретаю голос и смотрю ей в глаза.

— Теперь все в порядке. — У меня так много вопросов, требующих объяснений. Так много ответов, которых, боюсь, Колтон не захочет выслушать. — Я все еще пытаюсь все осознать. — Сглатываю и снова сдерживаю слезы. — Что..

— …случилось? — заканчивает она за меня, когда я замолкаю.

— Мне сказали, что я никогда не смогу забеременеть, что шрам был настолько… — я так потрясена, душевно и физически, что не могу закончить свои мысли. Они поразили мой мозг, как шквальный огонь, поэтому я не могу сосредоточиться на чем-то одном больше, чем на несколько минут.

— Во-первых, позвольте мне сказать, что я поговорила с вашим акушером и просмотрела вашу историю болезни, и да, вероятность того, что вы сможете выносить плод, даже зачать, была крайне мала. — Она пожимает плечами. — Но иногда человеческое тело бывает стойким… чудеса случаются, природа побеждает.

Я слабо улыбаюсь, хотя знаю, улыбка не касается глаз. Как я могла вынашивать жизнь — своего ребенка, частичку Колтона — и не знать об этом? Не чувствовать этого?

— Как я могла не знать? Я имею в виду, на каком я была сроке? Почему случился выкидыш? Была ли это моя вина, я что-то сделала, или ребенок — мой ребенок — все равно не дожил бы до конца срока? — вопросы сыплются один за другим, слезы текут по моему лицу, потому что сейчас я плачу из-за чувства вины по поводу выкидыша. Она терпеливо выслушивает все мои вопросы, и ее глаза светятся состраданием. — Это единичный случай, или есть вероятность, что подобное может случиться снова? Я просто потрясена, — признаюсь я, мое дыхание прерывается. — И я не знаю… просто не знаю, чему верить. У меня голова идет кругом…

— Это понятно, Райли. Вы через многое прошли, — говорит она, сдвигаясь, и когда она это делает, там, прислонившись к дверному косяку, засунув руки в карманы, стоит он, его футболка в пятнах крови — моей, ребенка… крови нашего ребенка — и если я думала, что шлюзы прорвало раньше, при виде его их срывает напрочь.

В одно мгновение он оказывается рядом со мной, его лицо искажено болью, а глаза — борьбой непостижимых эмоций. Он протягивает руку, чтобы утешить меня, и колеблется, когда видит, как мой взгляд скользит вниз и сквозь слезы фокусируется на пятнах на его футболке. В мгновение ока он снимает куртку и футболку через голову, бросает их в кресло, обнимает меня и притягивает к себе.

И сейчас начинаются безобразные слезы. Громкие, прерывистые рыдания сотрясают мое тело, он обнимает меня — совершенно не зная, что сделать, чтобы мне стало лучше — и позволяет плакать. Его руки двигаются вверх и вниз по моей спине, приглушенным голосом он шепчет слова, которые на самом деле не проникают сквозь туман горького неверия.

И я чувствую столько всего сразу, что не могу выбрать что-то одно, чтобы за это удержаться. Я смущена, напугана, подавлена, опустошена, шокирована, я в безопасности, и мне кажется, что многое изменилось навсегда.

Для меня.

Между нами.

Надежды, мечты, желания были оторваны от меня и предопределены судьбой, в которой я никогда не имела права голоса. И слезы продолжают литься, когда я понимаю, что я снова потеряла. Надежды, оказавшиеся возможностью, которые я никогда не ожидала, что смогу вернуться.

И все это время Колтон осыпает мое заплаканное лицо поцелуями, снова и снова, пытаясь заменить боль состраданием, горе любовью. Он отстраняется, и его глаза сливаются с моими. Мы сидим так с минуту, глаза говорят так много, а губы не произносят ни слова. Но хуже всего то, что, кроме абсолютного облегчения, я не могу прочитать больше ничего из того, что он мне говорит.

Единственное, в чем я уверена, так это в том, что он такой же потерянный и сбитый с толку, как и я, но в глубине души я боюсь, что он испытывает эти чувства по совершенно противоположной причине.

— Эй, — тихо говорит он, и легкая улыбка появляется в уголках его губ. Чувствую, как его руки слегка дрожат. — Ты напугала меня до смерти, Райлс.

— Прости. Ты в порядке? — мой голос звучит сонно, вяло.

Колтон опускает глаза и качает головой, натянуто смеясь.

— Ты лежишь на больничной койке и спрашиваешь все ли со мной в порядке? — когда он поднимает глаза, я вижу, что в них стоят слезы. — Райли, я… — он замолкает и прерывисто выдыхает.

И прежде чем он успевает что-то сказать, раздается стук в дверь. Доктор Эндрюс спрашивает, можно ли ей вернуться. Никто из нас даже не понял, что она ушла, потому что мы были так поглощены друг другом.

— Вы готовы к ответам?

Киваю ей, колеблясь и все же желая знать. Колтон на мгновение отпускает меня — потеря его прикосновения пугает меня. Он берет меня за руку, а врач возвращается к кровати и вздыхает.

— Что же, к сожалению, я не могу сказать вам ничего конкретного, потому что мы столкнулись только с последствиями произошедшего, пытаясь собрать все воедино. Теперь, когда вы, более менее, пришли в себя, чем когда мы впервые встретились, не могли бы вы рассказать мне, что помните?

У меня такое чувство, будто я плыву под водой, но я перебираю в памяти все, что помню, вплоть до того, как осела на пол ванной, а потом темнота, пока не оказываюсь здесь. Она кивает и делает какие-то пометки на своем iPad.

— Вам очень повезло, что Колтон вас нашел. Вы потеряли много крови и к тому времени, как попали к нам, у вас начался гиповолемический шок.

У меня так много вопросов, которые я хочу ей задать… так много неизвестных, которые мой разум все еще осмысливает. Бросаю взгляд на Колтона и из-за того, через что мы прошли по вине Тони, не решаюсь задать вопрос, на который хочу больше всего получить ответ. Поэтому выбираю другой, который не дает мне покоя.

— На каком я была сроке? — мой голос слабый, и Колтон крепко сжимает мою руку. Мысль о том, что я когда-нибудь смогу снова задать этот вопрос, поражает меня до глубины души. Я вынашивала ребенка. Ребенка. Мой подбородок дрожит, я отчаянно пытаюсь снова не заплакать.

— Мы предполагаем, от двенадцати до четырнадцати недель, — говорит она, и я зажмуриваюсь, пытаясь понять, что она сказала. Пальцы Колтона сжимают мои, и я слышу его сдержанный, но неровный вздох. Она ждет, пока все устаканится, прежде чем продолжить. — Из того, что мы можем сказать, у вас случился либо разрыв плаценты, либо полное предлежание в месте, где лопнули сосуды.

— И что это значит?

— К тому времени, как вас госпитализировали, кровотечение было настолько сильным и продолжительным, что мы можем только догадываться о причине. Мы предполагаем, что это было предлежание, потому что мы редко наблюдаем разрыв на таких ранних сроках беременности, если не было какой-то сильной травмы живота и…

Она продолжает говорить, но я не слышу больше ни слова, и Колтон тоже, потому что в одно мгновение он вскакивает с кровати, начинает ходить туда-сюда, тело трепещет от негативной энергии, а на лице застыла злость.

И мне намного легче сосредоточиться на нем и взрыве эмоций на его лице, чем на моих собственных. Мой ошеломленный мозг думает, что, если будет смотреть на него, то мне не придется взглянуть в лицо тому, что я чувствую. Мне не нужно задаваться вопросом, не слишком ли сильно я напирала на отца Зандера, и не из-за меня ли все это произошло.

Доктор Эндрюс с беспокойством в глазах смотрит на него, потом снова на меня, пока я рассказываю о событиях дня. Каждый раз, когда я упоминаю, что отец Зандера бил меня, я физически вижу, как растет волнение Колтона. Не знаю, как это отражается на Колтоне, не знаю, где именно витают его мысли и сколько еще он сможет вынести, и я много чего боюсь, потому что знаю, что чувствую.

— Это вполне могло стать причиной — спусковым крючком всего — что привело к выкидышу, — говорит она через несколько секунд.

Зажмуриваюсь на мгновение и заставляю себя проглотить комок в горле, в то время как Колтон бормочет себе под нос проклятия, он все еще беспокойно мечется, сжав кулаки. И я изучаю его, пытаясь прочесть эмоции, мелькающие в его глазах, прежде чем он останавливается и смотрит на меня.

— Мне нужна чертова минута, — говорит он, прежде чем развернуться и выскочить за дверь.

Слезы возвращаются, и я понимаю, что нахожусь в эмоциональном смятении, понимаю, что не могу мыслить ясно, в голове мелькает мысль, что Колтон злится на меня из-за беременности, а не из-за потери нашего ребенка. Я тут же отбрасываю эту мысль — ненавижу себя за то, что вообще об этом подумала — но судя по событиям последних нескольких недель и тому, через что мы прошли, я ничего не могу с собой поделать. А потом эта мысль приводит к тому, что столько всего вышло из-под контроля, и мне приходится уговаривать себя взять себя в руки. Что я не безразлична Колтону, что он не бросит меня из-за чего-то подобного. Заставляю себя сосредоточиться на ответах, а не на неизвестности.

И без задней мысли с моего языка срывается следующий вопрос и повисает в воздухе, до сих пор вибрирующем от гнева Колтона.

— Возможно ли… смогу ли я снова забеременеть? Смогу ли выносить ребенка?

Она смотрит на меня с сочувствием на стоическом лице, с губ слетает вздох, в глазах стоят слезы.

— Возможно? — повторяет она это слово и на мгновение закрывает глаза, покачивая головой из стороны в сторону. Она протягивает руки, берет мои ладони в свои и просто смотрит на меня. — То, что произошло не должно было быть возможно, Райли. — Ее голос срывается, очевидно, на нее влияют мое горе и неверие.

— Надеюсь, судьба не будет настолько жестока, чтобы сделать это с вами дважды и не дать другого шанса. — Она быстро смахивает падающую слезу и всхлипывает. — Иногда надежда — самое сильное лекарство.

Чувствую его еще до того, как открываю глаза, знаю, он сидит рядом со мной. Мужчина, который никого не ждет, терпеливо ждет меня. Мое тело тихо вздыхает от этой мысли, а затем сердце сжимается при мысли о маленьком мальчике, навсегда для меня потерянном — темные волосы, зеленые глаза, веснушчатый нос, озорная улыбка — и когда я открываю глаза, те же самые глаза, которые рисовало мне воображение, встречаются с моими.

Но его глаза усталые, измученные и озабоченные. Он наклоняется вперед и берет меня за руку.

— Привет, — хриплю я, ерзая от дискомфорта в животе.

— Привет, — тихо говорит он, пододвигаясь на край стула, и я замечаю, что его футболка сменилась больничным халатом. — Как ты себя чувствуешь? — Он прижимается поцелуем к моей руке, и я снова плачу. — Нет. — Он встает и садится на край моей кровати. — Пожалуйста, детка, не плачь, — говорит он, прижимая меня к груди и обнимая.

Качаю головой, чувствуя, как меня охватывает бешеная гонка эмоциональных перепадов. Опустошенная потерей ребенка — шанса, которого я, возможно, никогда не получу снова, несмотря на то, что вся эта ситуация представляла собой хоть какую-то возможность — и в то же время чувствую вину, облегчение, потому что, если бы я была беременна, куда бы это завело нас с Колтоном?

— Я в порядке, — говорю я ему, прижимаясь поцелуем к нижней части его подбородка, черпая силу из ровного пульса, бьющегося под моими губами, прежде чем откинуться на подушки, чтобы посмотреть на него. Сдуваю волосы с лица, не желая пользоваться рукой и разрывать наш контакт.

От эмоций его взгляд такой напряженный, челюсти стиснуты, губы поджаты, я смотрю на наши соединенные руки, чтобы мысленно подготовиться к тому, что мне нужно ему сказать, но боюсь его ответов. Делаю глубокий вдох и начинаю.

— Нам нужно поговорить об этом. — Мой голос едва слышен, поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.

Он качает головой — верный признак отрицания, готового сорваться с его губ.

— Нет. — Он сжимает мою руку. — Единственное, что имеет значение — это то, что ты в порядке.

— Колтон… — произношу лишь его имя, но знаю, он слышит мою мольбу.

— Нет, Рай! — он встает с кровати и вышагивает по небольшому пространству рядом, заставляя меня вспомнить о нем, переполненном чувством вины, вчера на обочине автострады. Это было только вчера? Чувство, что с тех пор прошла целая жизнь. — Ты что, не понимаешь? — кричит он на меня, заставляя съежиться от ярости в его голосе. — Я нашел тебя, — говорит он, опустив глаза в пол, и надрыв в его голосе почти уничтожает меня. — Повсюду была кровь. — Он поднимает глаза и встречается со мной взглядом. — Повсюду… и ты… ты лежала посреди всего этого, покрытая ею. — Он подходит к краю моей кровати и хватает меня за руки. — Я думал, что потерял тебя. Второй раз за один гребаный день!

В одно мгновение его рука крепко сжимает мой затылок, и он собственнически прижимается губами к моим губам. Ощущаю на его языке острый и ощутимый вкус тоски и желания, прежде чем он отстраняется и прижимается лбом к моему лбу, все еще крепко удерживая меня за шею, в то время как его другая рука поднимается и прикасается к моей щеке.

— Дай мне минуту, — шепчет он, его дыхание касается моих губ. — Позволь мне это, хорошо? Мне просто нужно это… ты… прямо сейчас. Держать тебя в объятиях, потому что я сходил с ума, ожидая, когда ты очнешься. Ждал, когда ты вернешься ко мне, потому что, Рай, теперь, когда ты здесь, теперь, когда ты в моей жизни… являешься частью меня, я, черт возьми, не могу дышать, не зная, что с тобой все в порядке. Что ты вернешься ко мне.

— Я всегда буду возвращаться к тебе. — Слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю подумать, потому что когда сердце хочет говорить, оно делает это без всякого умысла. Слышу, как он прерывисто дышит, чувствую, как сжимаются его пальцы на моей шее, и знаю, как отчаянно мужчина, который никогда ни в ком не нуждался, пытается понять, что делать теперь, когда внезапно он не может обойтись без того, чего никогда не хотел.

Мы сидим так с минуту, и когда он отстраняется, чтобы поцеловать меня в кончик носа, я слышу шум, прежде чем вижу, как в палату входит она.

— Боже святый, женщина! Тебе нравится доводить меня до инфаркта? — Хэдди проходит в дверь и тут же оказывается рядом со мной. — Убери от нее руки, Донаван, и дай мне к ней подойти, — говорит она, и я чувствую, как губы Колтона складываются в улыбку, когда он прижимается поцелуем к моей щеке. Через несколько секунд меня захлестывает ураган под названием Хэдди, и мы обе начинаем плакать. — Дай мне взглянуть на тебя! — говорит она, отклоняясь назад и улыбаясь сквозь слезы. — Выглядишь дерьмово, но все равно прекрасна, как всегда. Ты в порядке? — от искренности в ее голосе снова наворачиваются слезы, и мне приходится прикусить губу, чтобы не расплакаться. Я киваю, и Хэдди поднимает глаза и встречается взглядом с Колтоном. Несколько мгновений они пристально смотрят друг на друга, и в их глазах плавают эмоции. — Спасибо, — тихо говорит она ему, и на мгновение я закрываю глаза, когда масштабность всего этого поражает меня.

— Никаких слез, ладно? — ее рука сжимает мою, и я киваю, прежде чем открыть глаза.

— Да. — Выдыхаю и смотрю Колтону в глаза. В них есть что-то, за что я не могу ухватиться, но за последние несколько дней мы оба прошли через многое, вероятно, это эмоциональное перенапряжение.

Какое-то время мы сидим. С каждой минутой Колтон становится все более замкнутым, и я могу сказать, что Хэдди тоже это замечает, но продолжает болтать, будто мы не в больничной палате, а я не оплакиваю потерю ребенка. И это нормально, потому что, как всегда, она знает, что мне нужно.

Она как раз говорит мне, что разговаривала с моими родителями, и они уже на пути из Сан-Диего, когда ей на телефон приходит сообщение. Она смотрит на него, потом на Колтона.

— Бэкс на парковке и хочет, чтобы ты показал ему, куда идти.

Он странно смотрит на нее, но кивает, целует меня в лоб и ласково улыбается.

— Я сейчас вернусь, хорошо?

Улыбаюсь ему в ответ и смотрю, как он выходит за дверь, прежде чем посмотреть на Хэдди.

— Не хочешь рассказать мне, какого хрена здесь происходит? — я смеюсь, прямой вопрос — это ожидаемо от Хэдди. — То есть, черт. — Выдыхает она. — Я же велела тебе заняться с ним безрассудным сексом, отряхнуться от паутины и прочего дерьма. Ты запросто смогла бы стать гостьей шоу Джерри Спрингера. Залететь, сражаться с мужиком с пистолетом и пережить выкидыш, даже не зная, что носишь под сердцем ребенка.

Сейчас на глаза наворачиваются слезы — слезы от смеха — потому что любой, кто услышал бы этот разговор, подумал бы, что Хэдди бесчувственна, но я знаю, в глубине души она справляется со своим внезапным беспокойством единственным известным ей способом — сарказмом. А для меня это как личная терапия, потому что именно за нее я цеплялась последние два года в самые тяжелые ночи после несчастного случая с Максом.

Она тоже смеется вместе со мной, но, когда смотрит на меня, ее смех сменяется слезами, и она продолжает.

— Хочу сказать, кто знал, что у этого мужика сперма со сверхспособностями, которая может ворваться, спасти и исцелить травмированную матку, как чертов супергерой?

Давлюсь кашлем, пораженная тем, что она только что сказала, потому что я никогда не рассказывала ей о Колтоне и его супергероях, никогда не хотела предавать его доверие. А она, ничего не заметив, просто продолжает говорить.

— С этого момента каждый раз, когда я буду видеть знак Супермена, я буду думать о Колтоне и его суперсперме. Прорваться в яйцеклетки и сразить наповал.

Смеюсь вместе с ней, все это время тихо улыбаясь ее словам и глядя в сторону двери, желая — нуждаясь до невозможности — чтобы он вернулся.

— Как у него дела? — спрашивает она после того, как смех с оттенком слез медленно стихает.

Пожимаю плечами.

— На самом деле он не говорит о… ребенке. — Я борюсь даже с тем, чтобы произнести это слово, и зажмуриваюсь, пытаясь прогнать слезы. Она сжимает мою руку. — Он этого не говорит, но он винит себя. Я знаю, он думает, что если бы он не оставил меня в доме одну, отец Зандера там бы не появился. Не ударил бы меня, и я бы не…. — И это правда глупо, что я не могу произнести слова «выкидыш» или «потеря ребенка», потому что после всего этого времени, думаешь, что губы должны были бы уже привыкнуть говорить такое. Но каждый раз, когда я думаю об этом… произношу это, я чувствую, словно делаю это впервые.

Она кивает и смотрит на меня, прежде чем перевести взгляд на наши соединенные руки. Жду, когда она скажет один из своих Хэддизмов и заставит меня рассмеяться, но когда она поднимает глаза, на них наворачиваются слезы.

— Ты напугала меня до смерти, Рай. Когда он позвонил мне… если бы ты могла слышать, как он говорил… У меня не осталось сомнений в том, что он к тебе испытывает.

И из-за нее в моих глазах, конечно же, появляются слезы, поэтому она встает и садится на кровать рядом со мной, притягивая к себе и крепко сжимая — та же поза, в которой мы проводили часы после того, как я потеряла Макса и нашего ребенка. По крайней мере, на этот раз бремя, лежащее на моем сердце, немного легче.