Мёртвые девочки никогда не проболтаются

Глава 17

Кейд

Все стало иным. И я изменился.

По крайней мере, внешне. Да, я по — прежнему держался отстраненно от всего происходящего вокруг, и все знали, что лучше держаться подальше от меня и моей угрюмости. Но внутри что — то перевернулось.

Это была она.

Джорни.

Ее серые глаза ловили меня несколько раз за выходные, и даже сквозь метель на поле для лакросса я различал бурю в ее взгляде. Розовые щеки становились алыми, когда она наконец отводила взгляд и возвращалась к разговору с подругами. Она наблюдала за Бэйном, а затем — за мной, будто пыталась разгадать связь между нами троими.

Я тоже пытался ее понять.

Я свернул в женский коридор, проходя мимо бельевого шкафа — того самого, где угрозы жили и дышали. Одно письмо Джорни так и не увидела той ночью в библиотеке, и я был благодарен Слоан за то, что она увела ее в последний момент. Не уверен, что она вынесла бы больше правды, чем я уже ей открыл.

Я знал Джорни. Ей нужно было все обдумать. По натуре она была стратегом, осторожной до мозга костей — и, скорее всего, именно поэтому теперь держалась от меня подальше.

Я понимал.

Ненавидел это, но понимал.

Позади кто — то прочистил горло. Я закатил глаза, застыв посреди коридора. Низкий, похожий на ворчание голос Исайи обжег мне спину:

— Сказал бы, что ты жалок, но на твоем месте поступил бы так же.

Я оглянулся на него. Он стоял у двери Джеммы.

— Ты, пожалуй, единственный, кто действительно понимает.

Его тихий смех заполнил пустой коридор.

— Остальные со временем разберутся.

Я задумался.

— Не уверен насчет Брентли. Он слишком яростно ненавидит обязательства.

Исайя кивнул, слегка пожав плечами. Мы оба молча согласились, что Брентли сломан сильнее, чем мы вдвоем.

— Джорни знает, что ты дежуришь у ее двери?

Я покачал головой.

— Нет. И даже если бы знала — не факт, что пригласила бы войти. Она стала еще более закрытой... и это хорошо.

— Если что — то понадобится, я у Джеммы и Слоан — смотрю их дурацкие девчачьи фильмы.

Я тихо усмехнулся и направился к комнате Джорни, скользнув обратно в свою нишу, где в углу все еще лежала потрепанная книга — на случай, если усталым глазам понадобится отвлечение.

Рука потянулась к карману за листком из досье Джорни — единственной зацепкой, связывающей ее детство с угрозами, которые получал я. Но я замер, услышав щелчок ее двери.

Вскочил быстрее молнии.

Натянул черный капюшон, сливаясь с тьмой. По венам ударила горячая волна — сначала ожидание, затем инстинкт защиты. Когда она резко вдохнула, я тут же сбросил капюшон.

— Это я.

Она прижала руку к груди. Я едва сдержал ухмылку, заметив, что с ног до головы она тоже в черном. Маленький урок из времен, когда мы вместе скрывались.

— Какого черта ты стоишь здесь в темноте?

Она не сказала этого вслух, но я знал, что напугал ее. Эта настороженность меня радовала. Страх обостряет чувства.

— Лучший вопрос: что ты делаешь одна в темном коридоре? — Я сделал шаг ближе. — И вся в черном, замечу.

В виске кольнула ревность: а не пытается ли она пробраться к кому — то? Например, к Бэйну.

— Ты разве не слышал? Я теперь эмо — девчонка. Черный — мой цвет. — Ее смех, легкий, как пух, обволок меня. Хотел бы я запечатлеть этот звук. Не слышал его так давно. — Шрамы это доказывают.

Я резко схватил ее за рукав и втянул в свое новое импровизированное убежище.

— Ты что творишь?!

— Дежурный преподаватель, — прошептал я, отступая вглубь узкого пространства.

Джорни развернулась, ее спина прижалась к моей груди, а длинные волосы, пахнущие чем — то сладким, окутали меня. Все внутри взорвалось.

Фонарь мелькал вдали, пока мы стояли, прижавшись к залитому лунным светом уголку. Окно было почти полностью матовым, и лишь скудный свет звезд проникал внутрь, но мне было прекрасно ее видно.

Она повернула голову, следуя за лучом фонаря, и когда отступила назад, я обхватил ее бедра, стабилизируя.

— Почему ты не рассказала никому правду?

Я приблизил губы к ее уху, волосы рядом с которым были убраны, обнажая серебряную сережку — ту самую, что я покусывал зубами той ночью.

Милостивый Бог, я пытался сохранять нейтралитет, понимая, что в ту ночь мной двигало лишь чувство собственничества — то самое, что я испытывал только к ней. Было нечестно снова тянуть ее к себе, чтобы потом ей снова стало хуже.

Но оставаться невозмутимым было невыносимо.

Пальцы горели, рвались вгрызться в ее обтягивающие джинсы, схватить ее за бедра и пригнуть к себе. Слюна наполняла рот при одной мысли об этом.

Я выругался про себя, отступая и борясь с желанием притянуть ее ближе. Мой член уже начал предательски набухать, но сейчас было не время и не место. Уже нет.

— Я сказала одному человеку, — ее шепот был так тих, что я едва разобрал слова. Глаза скользнули по изгибу ее губ, считывая их движение.

— И?

Свет фонаря исчез — дежурный ушел в другой коридор. Нам, Бунтарям, чертовски повезло, что здесь не проверяют, все ли на местах. Иначе как бы мы вообще что — то успевали?

Я опустил руки, когда Джорни развернулась. Впервые с ее возвращения я не видел в ее чертах ни ярости, ни страха.

Сердце провалилось куда — то в желудок. Я откинул голову на холодное стекло за спиной.

— Никто не поверил. — Она отвела взгляд. — Кроме Тобиаса.

Брови налились свинцовой тяжестью.

— Никто? Даже в больнице не поверили, что на тебя напали?

Она покачала головой, маленькая челюсть напряглась. Мне захотелось провести пальцами по дрожащим мышцам ее лица.

— Они просто кололи меня успокоительным, стоило мне только закричать, что мне там не место. — Горькая усмешка сорвалась с ее губ. — Хотя большинство пациентов твердили то же самое.

Боль, острее любой другой, обрушилась на меня.

Неосознанно я протянул руку, убирая прядь волос за ее ухо. Джорни медленно подняла на меня глаза. Весной я бы еще понимал, о чем она думает. Притянул бы к себе и поцеловал уже сейчас. Но слишком многое изменилось. Я стоял на зыбкой почве. Я не знал, что творилось у нее в голове. Не знал, через что она прошла. Не представлял, каково это — быть запертой там, когда за тобой никто не приходит.

— Если бы я знал, что ты там, я бы вынес все двери подчистую.

Ее глаза заблестели. Она отступила на шаг. Воздух между нами стал ледяным, как стекло за моей спиной. Она была так далеко, даже стоя в сантиметрах от меня.

— Это уже не важно.

Она повернулась спиной, выглядывая в коридор. Мой взгляд зацепился за ее изгибы, и я резко закрыл глаза. Черт.

— Так ты собираешься сказать, куда направлялась в десять вечера, вся в черном?

Она опустилась на полную стопу, снова скрываясь в нашем укрытии.

— Никуда.

Я усмехнулся, остановив руку, уже потянувшуюся схватить ее. Засунул обе руки в карманы — лучший способ держать себя в узде.

— Ты что, забыла, что это я научил тебя одеваться в темное для ночных вылазок?

Еще один саркастичный смешок. Скорее даже презрительный фырк.

— Я не забыла ничего из того, чему ты меня научил. Даже когда очень хотелось.

Вопрос уже горел на губах: «И чему еще я тебя научил, малышка?». Я знал ответ. Но когда пальцы нащупали в кармане тот самый листок, все мысли о наших прикосновениях во тьме растворились.

— Тогда ты сбежала слишком быстро, и я не успел тебе это показать.

Джорни резко развернулась, а за ней — словно тень — последовало любопытство.

— Показать что?

Бумага слегка помялась, когда я вытащил ее из глубин кармана, зажав между пальцев. В голове мелькнула внезапная идея — спасибо воспитанию, научившему меня хитрости. Как только она потянулась за листком, я отдернул руку, поймав ее возмущенный взгляд.

— Возьми меня с собой — куда бы ты ни шла — и получишь это.

Руки тут же уперлись в бока. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не усмехнуться.

— Ты сейчас серьезно?

Я сократил дистанцию, заставая ее врасплох. Ее руки опустились, а голова запрокинулась, отбрасывая длинные волосы за спину.

— Смертельно.

Наши лица разделяли сантиметры. Я не мог сопротивляться. Она была как магнит. Притягивала с каждым вдохом. Моя. Она была моей — даже если сама в этом не признавалась. Даже если притворялась обратным.

Ее тихое рычание отозвалось вибрацией в моей груди.

— Ладно.

Она повернулась, и между нами промелькнула завеса из волос.

— Но оденься потеплее.