Романолуние

31.

Как только прилетели в Москву, Роман распорядился заехать в Ре-стор. Купили ей новый телефон. Вытащила симку из разбитого, отдала продавцу, тот установил, синхронизацию сделал. Хотя… Что там синхронизировать было, если Роман точно знал, что где-то у нее лежит основная сим-карта… Эх, Даша, Даша, горе-маскировщик… Кому надо, тот ведь ее за неделю вычислить сможет… И это, даже не привлекая нормальную контору, а так, перебиваясь деятелями из прошлого века, которые в основном только и умеют, что под окнами дежурить. Если бы Роману остро понадобилось узнать всё и сразу, он бы за пару суток имел доскональную информацию. Но директор спецотдела не хотел привлекать внимания к своему интересу. Даша слишком много значила для него, чтобы он подсвечивал свое отношение к ней перед кем-то, кто впоследствии мог бы использовать это против него.

Роман вышел на улицу, достал телефон.

– Ну? Есть что?

– С восемнадцати лет у него была гонорея. Лечение назначали несколько раз. Видимо, не пил таблетки нормально.

– Я так и думал. По времени слишком уж сильно сходилось. Таких совпадений не бывает. Что-то еще?

– Целыми вечерами тусуется во дворе. С дружками сидит, но цель ясна: ее поджидает.

– Так… Сейчас где? На работе еще, надеюсь?

– Да. Но сегодня пятница, тридцатое декабря. Так что я бы на вашем месте побеспокоился о том, что может вернуться и раньше.

– А что мне беспокоиться? Если что – вы́ об этом побеспокоитесь. Но мы скоро уже будем. Думаю, через час, не позже.

Когда сели в машину, Роман сказал:

– Даша, вечером – корпоратив. Стартуем прямо из офиса. Надо быть не позже шести.

– Я не пойду, Роман Сергеевич.

– Почему?

– Сегодня мой последний рабочий день. Так что корпоратив ко мне никакого отношения не имеет.

Роман остолбенел. Здрасьте, приехали! Никогда не было, и вот опять…

– Даша…

Посмотрела. Опять грусть в глазах. Как тогда, раньше. Вселенская.

– Роман Сергеевич…

Нет, он не даст ей произнести ни слова! А то еще наговорит ему такого, что потом уже ничего не исправишь. Позже выяснит, что она опять учудить пытается. И разбираться он с этим тоже будет позже. Сейчас не время. Иначе может стать поздно.

– Даша, ваш первый рабочий день како́го числа был? Припомните, пожалуйста.

Она осеклась. Моргнула. Думает, вспоминает. Бинго! Он прямо в точку попал! Был всего один шанс из ста остановить эту сумасшедшую девчонку, и он его использовал! Всё же не зря Роман Чернышев свой хлеб ест…

– Пятого вроде.

– Вот именно. Пятого декабря. А сегодня какое? Тридцатое. Вы еще не отработали причитающегося мне по контракту месяца. Он кончится только четвертого января.

– Так праздники же…

– У кого? Директора спецотдела по межстраново́му взаимодействию? Вы серьезно? Да у меня начало января еще хуже, чем конец декабря! Год откроется, а вся страна гуляет. Я один на посту и буду. А мне одному быть никак нельзя. Тут же трудоспособность снизится. Даже коньяк не поможет. Так что без вас никак.

Сидит, размышляет.

– И вы меня, правда, после четвертого отпустите?

– Слово джигита! Так что корпоратив этот пока еще к тебе… к вам… имеет самое прямое отношение.

Замолчал. Присмотрелся. Вроде сработало. Во всяком случае, не отказывается. Надо юмором добить, а то опять в скорлупу уползет.

– Только оденься поприличней. Не подводи меня.

От офиса доехали вместе, ее сумку оставили в машине. Даша что, и правда, думала, что они сегодня будут работать? Наивная…

Вошли. Отвлек звонок. Пока он трындел с Толиком Маслаченко, Даша разделась и прошла в праздничный зал. Когда Роман, закончив разговор, отправился туда же, своей ассистентки он там не нашел. Опять куда-то с радаров исчезла… Он расположился возле одного из баров.

Когда Даша вошла, директор международника чуть с барного стула на пол не шлепнулся. Нет, на ней не было ничего такого… сверхвызывающего. Некоторые севморячки постарались куда более. Но его девушка была в своей манере: и строгими линиями убивала наповал. Просто она – женщина такого калибра.

Черное длинное платье с двумя боковыми разрезами до середины бедра являло свету красивые ноги. Впервые она надела шпильки – лакированные черные туфли с открытыми носами. В Даше не было ничего из ряда вон, да и даже излишнего. Она не качала бедрами чересчур, не заставляла свой зад двигаться как на шарнирах, не поводила манерно плечами. В ней вообще не было заученных движений, списанных с кого-то или впечатанных в мозг в результате просмотра видео-уроков. В походке чувствовалась уверенность. Да, движения бедрами, да подиумная перестановка ног, но всё в своем собственном стиле, будто она сама и ввела эту моду, а все остальные лишь тщетно пытались ее воспроизвести. Платье из плотной ткани на одно плечо чем-то отсылало к Греции, а тонкая нитка жемчуга прямо у основания шеи вполне логично завершала этот образ.

Кудри – сегодня Даша впервые зави́ла волосы. Густо накрашенные глаза – растушевала тени. И пересохшие от мороза губы – плевать она хотела на условности. Никакого блеска, никакой помады. Как же Роману нравилось, что она не пользовалась этой дрянью. Почти все его женщины обожали блеск для губ. Он никогда этого не понимал. Что красивого в губах, измазанных вазелином? Или это какой-то особый стиль, и просто он, Роман Чернышев, чего-то не понимает? А какое неприятное чувство он испытывал каждый раз, когда этот вазелин тянулся к нему целоваться, а он был вынужден терпеть и помалкивать. А потом еще полчаса после поцелуя сглатывать противную субстанцию, воняющую какой-то жуткой эссенцией. Она даже горло немного драла. Не отравиться бы… Причем все блески у всех женщин были на один вкус. Гадкие. Как будто их варили в общем чане, а потом разливали по тюбикам и клеили разные бирки: «Диор», «Ниор», «Шмиор». Уж лучше тогда помада, она хотя бы горло не раздражала, пахла поприятнее и после нее всегда вполне законно можно было вытереть губы: он всё еще женат, поэтому ему нельзя являться домой перепачканным.

А Дашу всегда хотелось целовать. А что губы сухие? Так какими им быть, если Роман ими всё время питается? Как ему нравилось их кусать… Такие рельефные, такие выразительные, говорящие ничуть не меньше, чем глаза. Он вспомнил прошедшую ночь. Эти губы, страстные, приоткрытые. Посланники звуков ее голоса, стонов. Говорят, что у женщин ворота в рай находятся в строго определенном месте. Врут. У Даши таких пропусков в парадиз было несколько. Внутри опять всё разгоралось.

– Ты прекрасна.

Глаза в пол. Да что ж такое?

– Спасибо, Роман Сергеевич.

– Что будешь пить?

– Бокал шампанского выпью. В честь праздника.

– Какого? Для тебя праздник, что ты от меня уходишь?

Посмотрела.

– Я вам сразу сказала, что это точно только на месяц.

– Помню. Сказала. Сразу. А что же мне теперь без тебя делать? Думал, что останешься. Со мной. Даша.

Глаза забегали. Волнуется. Что сказать – еще не придумала.

– Роман Сергеевич…

– Да, он самый. И я всё еще здесь. И жду твоего ответа. Почему, Даша?

– Что почему?

– Почему ты так старательно пытаешься от меня убежать?

Опять в пол уткнулась.

– Ответь мне, Даша. Иначе я тебя прямо сейчас при всех поцелую.

Кинула взгляд.

– Быстрей, у тебя мало времени. Я долго сдерживаться не смогу.

– Мы с вами, Роман Сергеевич, из разных миров.

– Не заметил такого.

– Возможно. Но это не значит, что это не так. Мне такая жизнь не подходит.

– Какая, Даша?

– Я не люблю корпоратив.

– Зато он тебя, похоже, любит.

– Нет. Это ложное впечатление.

– И отчего же ты его не любишь?

– Просто не люблю.

– Нет, Даша, не пытайся юлить. У тебя ничего просто так не бывает. Почему ты не любишь корпоратив?

– Не думаю, что вам стоит об этом знать.

– Скажи почему.

– Он меня изматывает. Очень устаю.

– Тебе не к лицу врать. Ты же никогда от правды не бегала. Что сегодня случилось?

– Это правда.

– Нет. Ты просто создана для такой работы. Я прекрасно вижу, какое чувство удовлетворения ты испытываешь, когда у тебя всё получается. Сам такой.

– Нет, мы разные.

– У тебя глаза азартом светятся, когда ты на переговорах. Это невозможно скрыть. Тебе не просто нравится, ты чуть не кончаешь, я вижу. И ты что, всё еще будешь настаивать, что тебя изматывает эта работа? Скажи мне правду.

– Вам она не понравится.

– Я переживу.

И Даша решилась. Он увидел это по выражению, появившемуся в ее глазах. Как в первые дни их знакомства. Отвага на грани пропасти.

– Я не люблю напыщенных людей, мнящих себя пупами земли. Мне ненавистна их манера общения. Претит их отношение к себе, к своей стране, к людям, которые в ней живут. Это – их страна, а собственных сограждан эти люди ни во что не ставят. Считают их быдлом. Полагают, что им всё позволено. Вести себя с «населением» как заблагорассудится. Это ведь плебс. Мы все.

Она показала на себя.

– Мы только плебс для них всех. Для вас, Роман Сергеевич. Вы ведь не исключение. Да, я вами увлеклась, скрывать это бессмысленно. Вы из меня, когда вам вздумается обо мне вспомнить, как из пластилина любую фигуру вылепить можете. Но внутренне я вам также безразлична, как и всё остальное население. Когда надоест – одним пальцем раздавите. И что-то другое лепить начнете, чтобы как-то себя развлекать. Но в вас мне нравится хотя бы то, что вы нормально относитесь к родной стране. Иначе я бы и дня не смогла проработать. Но вот всё ваше окружение… Была бы моя воля, я бы их всех от управления отстранила, а некоторых вообще стёрла с лица. Или хотя бы депортировала. Даже остатки, которые не сбежали сами. Их страна сейчас как никогда в них нуждается, а они хуже крыс. Те хоть сбегают только когда убедились в том, что корабль тонет. А эти заранее. И кто бежит-то? Как раз корпоративщики разных мастей. Потому что привыкли, что им все всё должны. Продались с потрохами за гаджеты и кофейно-банкетную жизнь. А они? Никому ничего не должны? Будто их не эта самая поганая Рашка воспитала, будто не здесь они получили возможность стать теми, кто есть. Никогда этого понять не смогу. И принять. Вот меня, например, школа воспитала. А, значит, эта самая страна. Если бы она не дала мне столького в детстве, то ничего из меня бы не вышло. Я представить себе не могу, как можно сбежать отсюда в такой момент, поэтому, наоборот, вернулась. И ладно бы еще их жизням что-то угрожало! Тогда бы это хоть можно было понять, пусть и с натяжкой, потому что по мне, если ты мужик – то не должен быть трусом. Призвала тебя страна жизнь за себя положить, значит, сражайся, борись за свою землю и старайся остаться в живых. А поляжешь – для того, значит, на свет появился. Всё равно все там будем. Кто от болезни, кто от аварии, а кто просто скурвится. А так хоть какая-то польза земле, которая произвела тебя на свет. Ведь нормальный мужчина должен защищать свою мать, жену и страну. Для этого он на свет появляется, если немного вспомнить об истоках. Кто в стародавние времена размышлял идти́ ему свою землю защищать или не́т? Спрашивая наперед, не слишком ли мало эта земля ему дала, чтобы он за нее воевал? До́лго подданные правителей дураков и развратников сообража́ли, заслуживают ли их монархи того, чтобы народ за них на полях сраженья свои жизни отдавал? Все шли, молча. И крестьяне, и дворяне. Потому что не спрашивал никто: родина нуждается – значит, иди и защищай. А сейчас все вспомнили о собственных задницах. О семья, детях, об инвалидностях. А что с ними будет, если страны не будет, об этом никто не думает.

Она помолчала.

– Но из корпоративщиков на фронт и так никто бы не попал. Они бы первые отмазались. И всё равно бегут. Как крысы. Ваши коллеги, Роман Сергеевич. Все по норам, все по двойным-пятерным гражданствам. Но и те, кто остался, не лучше. Я бы и и́х в принудительном порядке депортировала. На какой-нибудь пупер-остров, где они себя будут, наконец-то, нормально чувствовать среди себе подобных. И и́м хорошо, и нормальных люде́й не будут донимать своим презрением. Пока не сожрут друг друга на своем пупер-острове. От большой любви к себе и ближним.

Она вздохнула.

– Да, я ненавижу корпоратив. Мне трудно на этой работе. Я чувствую себя какой-то ненормальной. Будто я – мамонт, рудимент жизни. И меня это так коробит… Трудно быть мамонтом, а уж осознавать себя рудиментом – вообще вердикт. Я лишняя на этом пире во время чумы.

Роман… нет, он еще был здесь, в этом измерении, но… присутствовал только физически. Даша его убила.

Он ожидал услышать что угодно, но не такое. Это был приговор. Он горько усмехнулся. И некоторое время смеялся. Вышло не очень красиво по отношению к ней, но Роман ни о чем сейчас толком соображать не мог. Последнее, о чем он думал в этот момент, так это о том, как выглядит в ее глазах.

– Так зачем вы над собой так издеваетесь, Дарья Игоревна? Никак не пойму, хоть убейте… Что же вы не ушли? Сразу, еще в первый день?

Она молчала. Стояла с опущенными к полу глазами и молчала. А потом еле протолкнула в горло нервным спазм.

– Почему ты мне сразу не сказала, что я тебе так противен? Решила, что вернее вначале капитально влюбить в себя? Что молчишь? На меня смотри!

Она медленно подняла глаза.

– Простите, Роман Сергеевич, я, наверное, пойду.

Он взял ее за талию. Крепко, наверное, до боли. Но было как-то не до размышлений. И поразился сам себе. Эта… она, в общем… его только что так унизила, а он, едва дотронувшись до нее, снова весь запылал. Не хочет ее отпускать, просто не может. Потому что точно знает, что если Даша сейчас уйдет, то он, Роман, просто сдохнет. Ее бы на части порвать и в котле сварить, за то, что ворожбой занимается, за то, что черт знает что себе позволяет, да за одно только то́, что так о нем думает, а он… Не может ее отпустить, зная, что больше никогда не увидит. Ведь тогда точно – всё. Уж лучше Роман будет злиться, мечтать, как убьет ее когда-нибудь. Потом, в следующей жизни. Лучше будет ходить за ней хвостиком, напиваться как алкоголик, которым она его уже успела окрестить, мучиться как больной от ее презрения, которое она ему только что так живо описала, и страдать от этой любви, но он хотя бы будет видеть ее. Господи, он что́ только что признался себе в том, что это любо́вь? Да гори оно всё синим пламенем, а что же это тогда?

– Ты мой ассистент, и обязана быть здесь. Уйдешь раньше – не выплачу зарплату за нарушение контракта. Ты же плебс? А я – пуп земли. Сама понимаешь, такому, как я, это ничего не стоит. А тебе ведь сильно деньги нужны, если я правильно помню? Платье красивое, не подкачала, так что затолкай свой рудимент поглубже к себе в горло и еще немного потерпи. Недолго тебе осталось. А пока отрабатывай давай. Танцевать пошли.

И Роман повел ее на танцпол. У Даши слегка заплетались ноги.

– Роман Сергеевич, я же вам говорила, я не танцую.

– Со мной танцуешь.

Он привлек ее к себе, а когда поймал ритм, наклонился к ее уху и спросил:

– Неужели я настолько гадок?

– Роман Сергеевич…

– Нет, то, что ты описала – это даже меня впечатлило. Это сколько же в тебе должно быть терпения, чтобы продолжать работать с такими, как я?

– Прекратите. Или я сейчас уйду.

Роман прижал сильнее.

– Скажи мне, сильно тебя от меня тошнит? А?

Она молчала.

– Посмотри на меня. Посмотри, сказал, всё равно ведь заставлю!

Даша подняла глаза.

– А когда больше? Когда в первый же раз кончила, не успел я начать?

Она смотрела, не мигая.

– Или тогда, у стены, когда мурашками вся покрылась. А, может, вчера? А? Сильно тошнило?

– Прекратите.

– Нет, Даша. Терпи. Такая у тебя работа. Не я придумал эту игру, а ты. Сама каждый день возвращалась. Так что потерпи еще немного.

Он помолчал.

– А, может, тебя от меня выворачивало, когда руку мне бинтовала? Ты признайся, я теперь всё смогу вынести. Тебе вряд ли удастся поразить меня больше, чем ты это уже сделала.

– Что вы хотите услышать?

– Почему ты каждый день возвращалась? Только не говори, что из-за денег. Хватит вранья на сегодня.

– Вы знаете почему.

– Нет, Даша. Психиатрия – не моя специальность. Почему?

Она сглотнула ком.

– Куда отвернулась? В глаза мне смотри.

И Даша снова подняла глаза. В них блеснуло. Но она справилась с чувствами.

– Вы знаете.

– Не доводи до греха, говори!

– Я уже сказала сегодня. Увлеклась.

– Кем? Вот той самой вонючей мразью, которую ты описала?

Молчит. Опять заблестело. Но Роман уже не мог остановиться.

– Так ты что, мазохистка? Или, может, что посерьезней?

Даша попыталась отстраниться, но он вцепился в нее до синяков.

– Роман Сергеевич, вы мне больно делаете!

– Да. И не в первый раз уже. Раньше ты на это внимания не обращала. Наверное, потому что мазохистка. А что теперь? Моральным обликом своим обеспокоилась? Так поздно уже. Поздно, Даша. Мне на него наплевать. Я тебя не отпущу.

Теперь она уже действительно чуть не плакала.

– Что вы от меня хотите?

Роман сказал со злостью:

– Чтобы ты, твою мать, объяснила мне нормальным, человеческим языком, зачем ты всё это делаешь? Я тебе сразу сказал чего хочу. В первую же пятницу, в лифте. А чего хочешь ты? Скажи. Здесь и сейчас. Тогда я подумаю, отпускать мне тебя или нет. Но до этого не отстану, даже не надейся. До могилы тебя доведу, но не отстану.

– Я не могу сказать…

– Можешь. Говори. Что тебе нужно Даша?

Она всё же ответила:

– Мне нужно то, чего вы не способны дать.

Роман застыл на месте, перестав ее вести.

– Это не ответ. Я хочу знать, чего именно.

– Отпустите меня, пожалуйста.

– Отпущу. Четвертого после полуночи будешь свободна как ветер. А теперь пошли, мне здесь надоело. Унылая какая-то пирушка.

И потащил ее за руку к выходу. Она не сопротивлялась.

– Номерок давай.

Даша вынула его из небольшого кармана и протянула Роману. Тот довел ее до гардероба, взял вещи, помог одеться, дождался, пока она переобуется и потащил к машине.

Лимузин остановился в Сити. Роман помог Даше выйти. Зашли в башню, подня́лись на девяностый этаж, вышли. Он взял ее за руку и потянул за собой. Прошли дальше, вскоре оказались на открытой площадке. Вид на красавицу-Москву впечатлял. Роман встал за спиной, взял за плечи и подвел ее к ограждениям. В лицо дул ветер, но не сильно. Он освежал и лишь помогал прояснить мысли. Роман наклонился к Дашиному уху:

– Ты не можешь знать, что я способен дать, а что нет. И ты не можешь за меня решать. Даша.

Он взял ее за шею и притянул к себе, прижав голову к своей шее.

– Никогда не устраивал романтических свиданий. Мне они как-то по барабану были. А с тобой хочу. Жить хочу, понимаешь? И романтических свиданий тоже хочу. И встречи дурацкого Нового года. Елку эту тупую, колючую. Чтобы все руки себе ободрать. И чтоб воняла на всю комнату, чтоб ей. Поехали елку покупать, а? И мандарины.

И Роман развернул Дашу к себе лицом. У нее текли слезы.

– Ты что, дура? Даша? Ну что ты плачешь? Я же серьезно!

– Вот зачем вы это делаете? Почему не можете просто меня отпустить?

– А почему сама не уходишь? Я бы не смог удержать, если бы ты всерьез захотела. Но ты ведь не хочешь. Признайся!

Опять взгляд опустила. Заколебала уже в самые важные моменты от него прятаться. А он хочет видеть, что в глазах зазнобы написано, может, хоть тогда сможет понять, какого хрена творится у нее в башке?

– Не хочу. Но, если бы вы мне не мешали, то смогла бы.

– А я бу́ду тебе мешать, поняла? Потому что нечего тебе за меня решать, как я к тебе отношусь. К людям, да, ты права, возможно. Но это неточно. Просто жизнь у меня такая. Но к тебе – нет. Я с первого дня отношусь к тебе не как ко всем. Потому что ты – не все. Выходит, не такая я уж и вонючая мразь. Как заслуживают, так и отношусь.

Он дотронулся до ее щеки и поцеловал свою странную Дашу.