Романолуние

35. Вторые два дня без Даши

Утром второго января Роман чуть не сорвался. Но ему было нельзя. Со вчерашнего дня он решил, что попробует завязать с коньяком, а без этого оружия его убежденность в том, что он – мужчина и сможет как-нибудь перетерпеть – начала постепенно рассеиваться. Трудно было без нее. Впереди ждала неделя выходных, и Роман стал думать, как отвлечь голову от мыслей о Даше.

Лететь на моря не хотелось. Он, почему-то был уверен, что океан без его женщины на него сейчас подействует даже хуже, чем елка. Тоска съест. Нет, он лучше будет пялиться на это ужасное дерево. Так воспоминания о Даше становились хоть немного более осязаемыми. И Роман решил, что настало время для покаяния, а раз он не мог адресовать его тому человеку, которому оно в первую очередь предназначалось, то решил… поехать к жене.

Но уверенности в том, что, во-первых, она дома, а, во-вторых, пустит его на порог после того, как он себя с ней повел, не было. Тем не менее других мыслей не проклюнулось, так что Роман решил попробовать. Заехал в торговый центр, купил огромный и, наверное, несъедобный торт и ужасно безвкусного плюшевого медведя с себя ростом. Вспомнилась «Бриллиантовая рука»:

– Детя́м – мороженое, а его бабе цветы… Идиот! Детям – мороженое!

Точняк, как в фильме! Роман и сам не знал, кому из них какой подгон в итоге достанется. Если только они на пару с дочкой его этими самыми подгонами не… отподго́нят…

Софья была дома: машина стояла на месте, и на ней недавно ездили. Роман перехватил медведя подмышкой, чтобы тот окончательно не сполз и не протер собой все близлежащие тротуары, и медленно побрел к дверям дома. Ноги, блин, не несли. Но покаяние – есть покаяние. Времени на Соловецкие скиты у него всё равно не будет, так что придется обходиться сподручными средствами…

Жена чуть не аукнулась от его… наглости. Судя по ее лицу, появление дорогого супруга на своем пороге она восприняла именно так. Роман, натасканный неделями отношений с Дашей как пёс кинолога на наркоту, проявил чудеса реакции. Он не дал жене не только прийти в себя, но даже уйти в себя. Она еще была в процессе последнего, когда директор спецотдела уже запёрся на порог со всем своим скарбом. Он брякнул торт на пол, отпихнул медведя в проход подальше от себя и срочно закрыл дверь. Только после этого начал.

– Соф, я это… Разденусь пока. А ты чайник ставь. Поболтать надо.

Она открыла рот на шесть часов. Потом стрелки сместились к пяти. Это Софи́ так немного скривилась. Глаза выползли как улитки из раковин. Точная ассоциация, Роман прямо представил, как сначала появляется такая маленькая бежевая субстанция, а потом разрастается настолько, что невозможно поверить в то, как вся эта масса до этого умещалась в маленьком домике на ее спине. Роман никогда раньше не замечал, что у Софьи такие большие глаза. Радовало одно, даже в самой гнилой ситуации он еще не утратил способности к юмору…

– Я серьезно. Всё равно не уйду пока не поговорим. Так что прояви великодушие. Это в последний раз, обещаю.

Она помотала головой и прошла в кухню. Роман разделся, взял торт, подцепил медведя за заднюю лапу и поволок всё это добро в их огромную кухню. Точнее, в кухню Софьи. Квартира по разделу отходила ей и дочери.

Приземлил гиганта на пол в углу, поставил торт на стол, снял крышку.

– Наверное, мерзкий, но этот был самый большой.

Софья посмотрела. В глазах презренье. Она не собиралась веселиться.

– Медведь, как ты уже поняла, тоже. Сами с Адой разде́лите. Может, ей торт больше понравится. А вообще… Я что пришел…

Роман посмотрел жене прямо в глаза:

– Я хочу перед тобой извиниться.

Софья усмехнулась, он же оставался серьезным.

– Я был не прав. Мы давно должны были развестись. Этот брак был обречен с самого начала. Ты это теперь понимаешь не хуже меня. Но ты не хотела разводиться. Так вот… Я должен был настоять и поступить по-мужски. Я украл у тебя очень много времени, Софи́, но понял это только сейчас.

– Коне-е-ечно! Ты по-о-онял! Да ты просто втюрился! И раз такие речи толкаешь – тебе сильно хреново!

– Да.

Она снова усмехнулась.

– Понял он. Тебе наплевать на всех, кроме себя. Так что не строй из себя Марию Магдалену.

– Всё так. Именно потому я и понял, что мне наплевать на всех, кроме себя. Только когда сам испытал – стало ясно. И стыдно перед тобой. Я сейчас тебе серьезно говорю. Ты же знаешь, мне на фиг не впёрлось что-то кому-то доказывать. Или сидеть тут и комедию перед тобой разыгрывать. С дебильными медведями и идиотскими то́ртами. Просто встал утром, вспомнил, что сегодня второе января, вчера Новый год был, и подумал, что мы его так ни разу за всю совместную жизнь по-человечески и не отметили. И грустно стало. За себя, за тебя, за Аду, она ведь ни в чем не виновата. То, что было, я исправить не смогу. И за то, что будет, тоже не ручаюсь. Так у нас с тобой сложи́лось. Но мне жаль. Правда, Софи. И я хочу, чтобы без меня тебе стало жить чуточку легче, чем было со мной.

– Ты меня растрогать, что ли, хочешь? После того, что сделал две недели назад?

– Ублюдок, согласен. Знаешь, я тебе скажу даже, что мне впервые в жизни стало стыдно за то, как я с тобой себя повёл. Ты же знаешь, я никогда тебя не использовал. И не врал тебе. Гулял, но не скрывал, что измениться не получилось. И Ада ничего поменять не смогла. Но то, что я сделал сейчас, накануне развода – просто отвратительно.

Роман умолк, но вскоре добавил:

– Я пришел не для того, чтобы тебя растрогать. И не жду прощения, мне на него даже, наверное, наплевать. По крайней мере, могу сказать точно, что если бы на твоем месте был я, то не простил бы. Тоже позвонил бы отцу и изложил всё по пунктам. Ты ведь именно это сделала, верно?

Взгляд Софьи сделался жёстким. Цель его прихода начала для нее прорисовываться. Но его жена впервые ошибалась. И Роман не преминул развеять ее обманчивое соображение:

– Да не парься ты! Я с миром пришел. Ты правильно всё сделала. Иван Анисимович – твоя настоящая семья. Я для тебя чужой человек, к тому же враждебный.

Непроизвольно в голове Романа снова прозвучали самые болезненные слова на свете:

– Непредсказуемый из враждебного мира чужак.

И как он только что почти теми же словами описал, кем являлся для собственной жены? Может, он, и правда, просто такой и есть? Для всех? Но Роман вернулся к речи, которую сейчас толкал:

– Так что на твоем месте я поступил бы точно также.

Софья немного смягчилась, но она всё еще держала ухо востро.

– Да, я позвонила отцу. А как ты узнал?

– Сложил два и два. В моем номере сто пудов стояла прослушка. Они стали ей звонить в ту же минуту, как я в душ ушел. Твой отец знает, что я к водоплавающим не отношусь, так что у них было очень мало времени. По факту можно было что-то успеть только пока я был в душе. Выходит, это была прослушка. А так работать по банальной секретарше никто бы не стал. Значит, ты ему рассказала.

– Ром, ты что, правда, так втюрился? Я до сих пор до конца не могу в это поверить. Неужели такое могло произойти с тобой? Ты же… скотина бесчувственная!

– Э-э, как ты меня ласково… Думал, что я у тебя с чем по хуже ассоциируюсь…

Он вздохнул.

– Это не важно, Софи. Главное, что я понял, что не хочу с тобой расставаться… ну, чтобы врагами остались, в общем. Ты мне можешь не верить, но я тебе всё это должен был сказать. И прощения попросить за то, что использовал. Молодец, что ответила той же монетой. Во-первых, я заслужил, во-вторых, понял, как сильно тебя достал. Но одно могу сказать тебе точно: если бы всё кончилось плохо – я бы тебя убил. Я серьезно. Но плохо не кончилось. Поэтому я здесь и извиняюсь. И предлагаю вот что: давайте хотя бы один раз проведем Новый год как нормальные люди. В отцы-мужья я не гожусь, так что строить из себя образцово-показательного не буду. Но мы можем просто съездить втроем на аттракционы, поесть мороженого, вернуться сюда, в твою квартиру, я на нее не претендую, поужинать вместе и лечь спать как семья. Один раз в год. Я у себя лягу, в кабинете, ты у себя. Ада где хочет пусть спит. А утром я встану, приготовлю завтрак – один раз в год, в честь Нового года, вместе съедим его, и моя миссия будет выполнена. Я уеду. И если не захочешь, больше никогда не вернусь. А захочешь – обсудим. Но я тебе не обещаю, что когда-нибудь буду способен на большее.

Она смотрела снизу вверх. Обдумывала услышанное. Потом сказала:

– Ада приедет вечером. Так что аттракционы только если завтра. Остаться можешь. Мы уже почти разведены. Я привыкла и давно смирилась. Поэтому не против.

– Хорошо. Спасибо, что не выперла. Могла просто из окна выбросить. Торт будешь?

– Буду. Должна же от тебя быть хоть какая-то польза?

Да уж, метаморфоза! У его жены тоже откуда ни возьмись прорезался юмор! Или, может, это просто он, скотина бесчувственная, раньше никогда в ней его не обнаруживал? А сейчас вот как возьмет и выяснится, что она вообще классная баба, а это он сам все двенадцать лет был чурбаном с глазами… Да уж, Даша даже с другого конца Москвы доставала его своим… откровением.

Ада вернулась через два часа. Зашла в кабинет. Видимо, мать сообщила, что он здесь, попросила почтить, так сказать, отца-батюшку, присутствием. Роман видел, что всё последнее время ребенок его боялся, и постарался смягчиться настолько, насколько у него вообще такая опция была заложена в первоначальных настройках.

– Привет, А́дик!

– Привет. – Получилось хмуро.

– С Новым годом заехал поздравить.

– Угу.

– Ужасного медведя видела? Это – мой.

Улыбнулась:

– Медведь, действительно, ужасный, пап.

– Знаю. Сам выбирал. Это ты еще торт не пробовала.

Усмехнулась.

– Адюша, хочешь, мы его с тобой из окна выбросим?

– Торт?

– Медведя.

– Ты что? Зачем? Он же там замерзнет!

– Он – белый. Значит, полярный. Ему там только лучше будет. Здесь для него слишком жарко.

– Нет, пап, не хочу.

– Значит, не такой уж он и ужасный… Уж не ужасней меня!

И Роман состроил страшную рожу. Ада засмеялась.

– Я сегодня у вас переночую. Можно?

Опять посерьезнела. Молчит.

– Ну пожа-а-алоста! В честь праздника!

– Праздник вчера был, пап.

– Вчера папа не мог. Вчера папа напился. Так что считай, что у меня праздник сегодня.

Снова улыбнулась.

– Тогда можно.

– А ты ко мне придешь хотя бы на пятнадцать минут? А то завтра праздник кончится, и мне опять надо будет идти. И я тебя до следующего праздника не увижу. А хочется. Хоть немного посмотреть.

– Пап, что с тобой? У тебя что, кто там?, никого нет дома!?? Странный ты сегодня…

Он рассмеялся. Оказывается, дети в двенадцать лет умеют юморить не хуже взрослых… Нет, он определенно отстал от жизни дочери. И вообще от жизни… Она тут полным ходом без него проходит. Даша, Даша… Вечно она в его голове. Даже когда перед родной дочерью пытается закрыть хотя бы часть своего долга, в его голове одна Даша. Он неисправим.

– Да, Адик, это точно. Знаешь, такая фраза есть: устами младенца…

Она закончила:

– … глаголит истина. Знаю.

– Ну вот.

– Ты странный очень сегодня. И смешной. Я приду к тебе посидеть. Только позже, ладно? Мы с Маринкой Ерофеевой созвониться договаривались. А после – приду.

Утром Роман, как и обещал, сделал завтрак. Ели, почти не разговаривая. Но всё же Ада улыбалась. Они вчера очень смешно читали какую-то дурацкую новомодную сказку. Он решил, что совсем отсталый, но потом выяснилось, что они с дочерью испытывали одни и те же чувства. Сразу полегчало. Обоим. Вдоволь наржались.

После поехали в «Остров мечты». Всё же на этом празднике у Романа стояла какая-то про́клятая печать. Или, наоборот, на Романе у этого праздника. Новый год никак не хотел складываться для него удачно…

Наверное, весь город решил приехать на аттракционы именно третьего января. В общем-то это было вполне логично, но столь разумная мысль не посетила гениального Романа Чернышева. Очереди на каждую карусель были часовые, народу – тьма, даже на самых неинтересных, и, простояв на два Адиных любимых, путем всеобщего голосования было принято единогласное решение: Роман – дурак. Или он проклят.

Потолкавшись немного на Красной площади, куда они всё же решили добраться, вскоре разъехались по домам.

И Роман вернулся к своей… елке.