Тени столь жестокие

Глава 30



Малир

Наши дни, Тайдстоун

В какой-то момент ночью дар Галантии должно быть претерпел невероятный скачок, пока она спала, вытягивая тени из комнат вдалеке. Или так сообщил Аскер около часа назад, когда ввалился сюда и застал двух Воронов, погребённых глубоко во мраке, ставшем причиной ночного хаоса. Никогда ещё я не видел, чтобы он так низко кланялся и так быстро пятился прочь из комнаты — да ещё и горящей.

Я повернул голову, глядя, как Галантия во сне выпускает тихие, едва слышные выдохи сквозь приоткрытые губы. Её волосы сияли, лицо было спокойным. Такая красивая, что сердце болезненно сжималось.

Хотя мой дар пульсировал в груди с новой силой, мне пришлось потратить огромное количество теней, чтобы заполнить её пустоту. И даже не до краёв, а лишь настолько, чтобы она обрела некоторый контроль, оставив меня с ощущением… как это назвать?

Спокойствия? Нет, слишком слабое слово.

Безмятежности?

Когда-то я исключил это слово из своего словаря, но теперь оно полностью охватывало моё существование. Ничто не царапало, ничто не скребло. Я просто лежал в нашем гнезде рядом с единственной Воровкой, что существует в этом мире, и моя грудь не кишела тенями, весь мрак покинул мои мысли. Когда в последний раз я чувствовал себя таким лёгким и свободным? Четырнадцать лет назад? Шестнадцать? Восемнадцать?

Не скажу.

Когда мы вернёмся в Вальтарис, я вырву полётное перо и принесу его в жертву в храме при Крылатой Крепости. Ничего меньшего будет недостаточно, ведь богиня и правда услышала мои молитвы и даровала мне идеальную пару — пустоту к моим теням, свет к моей тьме. Галантия была всем, чего я когда-либо желал… даже если она не до конца желала меня в ответ.

Я подложил руку под голову, ворочаясь, как делал это уже многие часы, не в силах уснуть от того странного, но прекрасного чувства. Никогда больше я не хотел возвращаться к прежней тьме. Никогда. Но как сделать так, чтобы этого и вправду не случилось?

Сердце отяжелело.

Кажется, я знал.

Первые розовые проблески рассвета пробились через восточное окно, но мягкий оттенок нисколько не скрыл полного разрушения комнаты. Как оказалось, верёвки из теней не могли удержать мою аноалею. Поэтому мы связали ей запястья клочьями хлопка от брюк Себиана, сложенные руки покоились на её груди, тихо поднимавшейся и опускавшейся во сне. Позади неё лишь два из двенадцати стеллажей уцелели, и, наверное, ни одна книга. Карты и мебель пострадали меньше, но жгучий запах дыма, скорее всего, никогда не покинет эту комнату.

Мышцы у рта дёрнулись в том, что я осмелился назвать улыбкой. Несомненно, она вытащит одного за другим ткачей смерти на поле и будет часами тренироваться — воровать тени и управлять ими. Скорее всего, ещё до завтрака.

Как только мой взгляд вернулся к Галантии, он столкнулся с глазами Себиана. Тот несколько долгих секунд ухмылялся, прежде чем наконец произнёс:

— Может, нам стоит заранее держать ведра с водой… на всякий случай.

Из груди вырвался низкий смешок.

— Я принесу верёвку, ты — броню.

Его глаза блеснули шуткой, но лицо вскоре посерьёзнело.

— Насколько это тяжело? Делить свою пару?

— Это не имеет значения. Я воспользовался её чувствами к тебе. Не могу жаловаться, если теперь приходится расплачиваться. — Может быть, однажды мне удастся погасить этот долг. — Что терзает меня — так это то, что сейчас, под этим одеялом, я уверен: её пальцы упираются в твою ногу, а не в мою. И как бы мы ни делили её тело, в делах сердца всегда будет неравенство.

Он удерживал мой взгляд, на его губах залегла тень хмурой складки.

— Помнишь свой самый первый полёт?

— Конечно.

— Это было лучшее чувство в моей жизни… ничто не сравнимо. Пока я не сломал гребаное ребро, когда наша стая врезалась в скалу, — сказал он. — Когда-нибудь ломал рёбра? Боль такая, что невозможно даже вдохнуть. Когда оно зажило, я до дрожи хотел снова взлететь. Но так и не взлетал, убеждая всех, что это вовсе не так уж и прекрасно. Просто потому, что боялся снова обжечься болью. — Он тяжело выдохнул. — К чему я клоню: Галантию любовь никогда не касалась. А когда пришла — это было лучшее чувство, пока оно не разбило ей сердце. Теперь она боится, что её снова ранят.

Мой взгляд скользнул к сломанному стеллажу за его спиной.

— Боюсь, мне трудно понять, к чему ты ведёшь.

— Без любви ты бы вообще не смог бы так её ранить с самого начала, — сказал он. — Это желание летать? Оно никуда не уходит, оно всегда там. Мы просто отлично умеем убеждать себя, что его нет. Понимаешь? Или мне всё разжевать?

Я покачал головой. Дело было не в том, что я не понимал, а в том, что просто не мог представить, будто Галантия всё ещё хранила в себе какие-то тёплые чувства ко мне. Томление, влечение? Да. Но это было звено, а не любовь целиком.

Себиан тяжело выдохнул.

— Тебе нужно сказать ей, что ты чувствуешь, Малир.

Я пытался после того, как мы связались, но быстро понял: моё сердце ещё не в состоянии выдержать её возможный ответ. Её отказ.

— Сказать…

— А ты как думаешь? Сколько раз ей кто-то говорил «я люблю тебя» за всю её жизнь, а? Моя догадка — ни разу. Ну, может, её нянька, но в конце концов все они — наёмные люди. Для твоей голубки слова значат очень многое. Используй их. Ты сможешь.

Я сбросил с себя одеяло, поднялся и начал искать одежду в этом хаосе из обугленных страниц, рассыпанных по комнате.

— Её пустота больше не должна тревожить её. По крайней мере, несколько дней, я полагаю.

— Куда ты собрался?

— Мне нужно кое-что сделать. — Я схватил ближайшую рубаху и натянул её, затем свои брошенные штаны. — Я ненадолго.

— Тебе стоит остаться и позаботиться о ней, — сказал он. — Теперь вы связаны, Малир. Ты обязан быть лучше.

— И я буду. — Начиная с этого момента, чтобы навсегда наслаждаться её светом, даже если для его защиты время от времени придётся звать на помощь тьму. — Никто не должен знать, что она Воровка, кроме тех, кому мы доверяем — слишком много страха и невежества вокруг этого. Ты понимаешь?

Он коротко кивнул.

— Всё, что убережёт её.

Я обернулся в свою стаю.

Мы вырвались через летное отверстие в холодное зимнее утро, расправив крылья. Резко взяли вправо, описав круг над замком, погружённым в сон, кроме пары слуг, готовившихся к дрифу. Потом скользнули между двумя башнями, снизив скорость, прежде чем снова проскользнуть через другое отверстие и вернуться в тепло.

Я принял форму посреди просторной комнаты, где в очаге дымились лишь угли, а почти каждая мебель была завалена кожаными корсетами всевозможных фасонов. Она всегда была неряшливой, притворяясь равнодушной к тому, что о ней думает мир, и, может быть, именно это равнодушие давало ей ту беспощадность, что всегда превосходила мою собственную.

Мои босые ступни не издали ни звука, когда я подошёл туда, где Лорн спала в своём маленьком гнезде у очага. Ещё одна её маска — как она копила самые мягкие одеяла, при этом с отвращением кривила губы на любого сопливого ребёнка, притворяясь, будто её бесплодие было выбором, а не результатом того, как она обернулась, упав со скалы, когда была беременна.

Я сел рядом, пропуская пальцы сквозь чёрные пряди, которые гладил сотни раз. Страстно — после того, как мы сбежали из подземелий, всё грубее — после того, как мы потеряли нашу истинную девственность друг с другом, и всё это сгнило в рывках, пока она не кричала.

— Лорн. — Я слегка подтолкнул её в плечо. — Проснись.

Она моргнула и нахмурилась.

— Малир? Что… что ты тут делаешь?

Моё сердце болезненно сжалось от того, как она тёрла глаза, её движения ещё не были скоординированы, черты мягкие, лишённые привычной выверенной улыбки сирены. Она выглядела как та невинная девочка, что когда-то горько плакала рядом со мной.

Но это длилось всего секунду.

— Солнце едва встало, — сказала она с раздражённым закатыванием глаз, за которым тут же последовала насмешливая ухмылка, триггерившая во мне вспышку ярости уже третий год подряд. — Оу, наш красивый мальчик-ворон не может уснуть, потому что у него снова болит сердечко?

Я заставил мышцы расслабиться при звуке этого гнилого прозвища. Ничего, кроме её очередной попытки разжечь во мне злость, чтобы за ней последовал привычный взрыв и тьма.

Тьма. Всегда тьма.

Больше никогда.

После всей тяжести, что дар взвалил на меня, всей этой тоски, всей потери, вплетённой в мою судьбу, богиня наконец дала мне выход. Как бы я ни ненавидел Лорн, ни ненавидел то, чем мы сделали друг друга, я не оставлю её во тьме, как она оставила меня в день своей атаки.

Если только она сама не оставит мне иного выбора.

— До того, как солнце поднимется над скалами, ты найдёшь Ароса, который прибыл прошлой ночью на дриф, — сказал я. — И ты свяжешь себя с ним, немедленно. Никаких задержек. Никаких оправданий.

Её смех с хрипотцой прозвучал слишком весело, явно показывая, что она не осознавала всей серьёзности происходящего.

— Я никогда не свяжусь…

— Ты вернёшься с ним в Ханнелинг Холд и останешься там до конца своей жизни, — продолжил я. — Ты никогда не полетишь на север, никогда не будешь искать меня, никогда не приблизишься даже на тысячу фарлонгов к моей аноалее.

— Ты же не серьёзно…

— Чтобы это обеспечить, у твоей аноа будут подрезать маховые перья раз в год. Её стая вряд ли оставит свой дар, но я обязан подстраховаться. — Если ты покинешь территорию своего предначертанного даже единожды, пусть случайно, я лично убью твою птицу.

Её зрачки метнулись по моему лицу в тусклом свете, будто ища признаки искренности, и, когда нашли их, она с трудом сглотнула.

— Малир, прошу… не изгоняй меня.

Горло сжалось, но я заставил себя сделать глубокий вдох, чтобы побороть это чувство. Я слишком многим был обязан Галантии. С этого момента я обязан был стать лучше. Намного лучше. Это был болезненный, но необходимый шаг.

— В узах есть радость и глубокая связь, Лорн. — Теперь горло запершило — скорее всего, потому что я сам не знал, смогу ли когда-нибудь обрести то же самое в своих узах, учитывая тяжесть моей связи с Галантией. Но это не остановит меня от того, чтобы попытаться всё исправить. — Арос видел в тебе каждую изуродованную часть, каждую чёрную секунду того, что с тобой делали в подземельях. И он любит тебя всем своим сердцем.

— Но я люблю тебя, — всхлипнула она, её глаза — те самые сверкающие сферы, в которые я смотрел бесчисленное количество раз через маленькое окошко в подземельях.

— Нет, ты не любишь. — Я и сам раньше путал это чувство, находя иллюзию связи в нашей сломанности и принимая её за любовь. Но это никогда ею не было. Никогда. — То, что ты любишь, — это идея о том, что мы собой представляем: вечно связанные во тьме. Я оставляю всё это позади, и ты должна сделать то же самое.

— Нет, — прошептала она, а потом чуть громче. — Нет. — Упрямо покачала головой. — Я не позволю тебе меня отослать. Ты уже пытался раньше. Ты никогда не был серьёзен.

Я всегда был серьёзен, но каким-то образом так и не смог полностью разорвать нашу связь, словно был зависим от привычной тьмы, которую она приносила мне, а я ей.

— Ты уйдёшь и никогда не вернёшься ко мне. Никогда.

Её нижняя губа дрогнула, и она приподнялась.

— А если я откажусь?

Моё сердце стало тяжёлым, тянуло вниз словно камнем. Я хотел вытащить её из этой тьмы, но не ценой того, что она снова утянет меня — или женщину, которую я поклялся защищать.

Удерживая её взгляд, я наклонился ближе, чтобы она увидела решимость в моих глазах, прежде чем я прошептал:

— Тогда я убью тебя. Точно так же, как сказал, что убью, если ты когда-нибудь причинишь вред моей паре.

Конечно, она лишь вскинула подбородок, а на правом уголке её рта мелькнула едва заметная судорога, от которой мои зубы стиснулись. Надеялся ли я, пусть и на миг, что она откажется от своей атаки на мою аноалею? Возможно.

Из её губ сорвался высокомерный смешок, когда она протянула палец к моим волосам, закручивая прядь вокруг него, удерживая мой взгляд с несгибаемой силой.

— Ты уверен, что хочешь сразиться со мной, красивый мальчик-ворон? Совсем один? Ты ведь всё ещё ранен.

— Да, благодаря тому, как ты бросила меня в тот день, играя моей жизнью ради шанса убить мою истинную. — По шее пробежала энергия, ощутимое покалывание ускорило мой пульс — предупреждение о тенях, что извивались на её кончиках пальцев. — Не заставляй меня драться с тобой.

— Драться? — спросила она с хрипловатым смешком, пряча другую руку за спиной. — Красивый мальчик-ворон, драться со мной будет недостаточно. Тебе придётся убить меня. Потому что если в моих лёгких останется хоть капля воздуха, я использую её, чтобы закричать и рассказать всему миру о том, что ты сделал в Вальтарисе.

Тени зашевелились у меня в груди — скреблись, царапались — её угроза была лишь каплей в том бездонном источнике тьмы, каким она сама являлась.

— Не заставляй меня убивать тебя, Лорн.

Её губы изогнулись в улыбке, от которой напряглись все мои мышцы разом.

— В тот миг, когда ты уйдёшь от меня навсегда, я уже буду мертва. Так что лучше прихвачу тебя с собой — и ты будешь моим вечно.

Она ударила ладонью в мою грудь, и свежая, обжигающая боль рванула прямо в лёгкие. Вторая рука метнулась вперёд из-за спины — взрыв теней вырвался из её ладони и отбросил меня на несколько футов назад.

Моя спина врезалась во что-то твёрдое, в груди разрослось давление. Каждый вдох превращался в мучительный хрип, каждый выдох — в отчаянную попытку удержать тень, наполняющую лёгкие. Тьма закрывала края моего зрения.

Всегда тьма…

— Хватит! — крикнул я и вытянул руки вперёд.

Впервые в жизни тени вырвались из обеих моих ладоней. Они извивались друг вокруг друга, два потока слились в смертельный снаряд, отбросивший Лорн назад, через её гнездо, опутав её грудь сетью чёрных теней.

Они пронзили её рубаху, кожу, плоть, кости, пока она пыталась подняться на ноги, широко раскрытые глаза устремились сперва на мои руки, затем встретились с моим взглядом. Потом метнулись к летному отверстию. Лорн обернулась во взрыве перьев и теней. Пять ворон закаркали и заметались, устремившись к проёму.

Я с трудом поднялся на ноги и развёл руки в стороны. Стена теней сомкнулась вокруг всей комнаты, росла выше и выше, пока не заслонила и стены, и летное отверстие. Наверху она изогнулась внутрь, загоняя ворон обратно, словно гигантская океанская волна.

Она обрушилась на стаю, оставив после себя лишь дрожащую Лорн, что рухнула к моим ногам и взглянула на меня испуганными глазами.

— Ты связался.

— Да, — я схватил её за волосы, рванул на ноги и встал позади неё. — Я предупреждал тебя!

Я прижал ладонь к её рту и носу, вгоняя свои тени глубоко в её лёгкие. Другой рукой я обвил её тело, прижимая к себе, несмотря на то как она дёргалась и извивалась, переполненная этой гребаной тьмой, которую так любила, что уже не могла обернуться.

— Я не позволю тебе причинить ей вред, — процедил я сквозь зубы, слёзы застилали глаза, дыхание срывалось на судорожные всхлипы, пока её рвущиеся конечности постепенно теряли силу. — Прости. Прости. Прости…

Хриплый вопль содрал мне горло до крови, когда я рухнул на колени, её ноги безжизненно раскинулись, руки повисли неподвижно по бокам.

— Прости за то, что не вытащил тебя…

Голова Лорн мотнулась в такт моему дрожащему телу, её разинутый рот был теперь лишь чёрной бездной, лицо отливало тёмным серебром. Ни улыбки на губах, ни насмешки на языке.

Мертва.

Исчезла.

Холод окатил меня, чувство ужаса вонзилось в желудок и накатывало новой волной тошноты с каждым стоном, каждым всхлипом, каждым рыданием. Сколько я плакал над её телом, я не знал, но к тому времени, как я тихо вынес её наружу, солнце уже поднялось. Оно бросало оранжевые отблески на костёр, который я приготовил для неё ещё до утверждения связи. За десять лет я узнал её слишком хорошо. Она никогда бы не оставила меня, никогда бы не перестала быть угрозой моей паре.

Но я пытался.

Богиня свидетель, я пытался.

Во мне больше не осталось ничего, что стоило бы спасать, — её слова отдавались в моей голове. — Просто пообещай, что сожжёшь меня, чтобы мой пепел вечно носило по ветру.

— Я выполню это обещание, — сказал я и опустил факел в поленья, солома зашипела и вспыхнула пламенем. — Теперь ты по-настоящему свободна. Лети, Лорн. Унесись ветром в последний раз.