Тени столь жестокие

Глава 44



Галантия

Наши дни, подземелья Аммаретта

Я подперла голову рукой. Клетка вокруг меня — всего лишь квадратная железная рама со стенами из чего-то, похожего на ржавую кольчужную сеть: тесная, жесткая, не поддающаяся. Ни окна, почти нет воздуха и ещё меньше света, и только эхо моих воспоминаний составляло мне компанию.

«Слышал, он визжал и орал, как баба.»

Эхо Домрена.

«Иногда мы срываемся на других, хотя на самом деле злимся на себя — за то, что нам нравится то, что, как мы думаем, не должно нравиться. Может быть, то, что когда-то было настолько мучительным, становится стыдно считать приятным теперь.»

Эхо Себиана.

«Она никогда не даст тебе того, что даю я. Ты знаешь это, малышка? Ты знаешь, что ему нравится? Ты знаешь, что ему нравится, когда его трогают сзади?»

Эхо Лорн.

«Почему ты тронула меня вот так, а?»

Худшее из всех. Эхо Малира.

В те моменты всё это не имело смысла. Теперь же, в неподвижности тёмной темницы, когда ничто не отвлекало меня, в голове установилась ясность. Малира ведь изнасиловали в подземельях, не так ли? Омерзительный поступок, от которого многие женщины чувствуют себя осквернёнными и полными стыда, я понимала слишком хорошо — теперь как никогда. С чего бы мужчине было иначе?

Я провела рукой между ног, сквозь лохмотья одежды, и коснулась нежной плоти. До сих пор было непонятно, как лёгкая боль от этого прикосновения могла заставить меня вздрогнуть, учитывая то, как они измывались надо мной на корабле. Как они…

Нет! Я не позволю себе возвращаться туда. Уже достаточно того, что меня заставили принять в себя Домрена и его людей, но я не позволю им занять ни дюйма в моей голове, в моём сердце, в моей жизни.

Когда я почувствовала вязкую влажность, на которую так надеялась после беспокойного сна, прерванного судорогами, я поднесла окровавленные пальцы к лицу. Никакого зловония, никакой заразы от внутренних ран. Только месячные.

Ребёнка не будет.

Маленькая искорка облегчения вспыхнула во мне, на секунду осветив сердце, пока я вытирала пальцы о платье. Никто не прикасался ко мне с тех пор, как меня заперли здесь, где по тёмным коридорам дежурили стражники.

Шум донёсся из прохода перед помещением, где стояла моя клетка. Огонь там — его оранжевый свет, единственный цвет в этом чёрном мраке — задвигался, замерцал и застонал, хотя обычно оставался неподвижным в застоявшемся воздухе. Как странно.

Сапоги гулко стукнули.

Доспехи звякнули.

Наступила тишина, нарушаемая лишь треском огня. И ещё — едва слышным топ-топ-топ, будто когти выбивали ритм по камню. Шорохи становились громче, ближе.

Дыхание перехватило, и без того скудный воздух стал тонкой струйкой попадать в лёгкие, когда я прижалась к стене. Сердце грохотало. Я уткнулась лицом в железную решётку, щурясь, чтобы заглянуть в маленькое отверстие. Шершавый ржавый металл царапал кожу, пока взгляд мой выискивал в темноте хоть какую-нибудь подсказку в пляшущем свете факела.

И вдруг — движение внизу, едва заметный сдвиг, излом тени. Мыши? Крысы?

Сердце пропустило удар.

Ворон!

И не просто ворон, судя по тому, как он подпрыгивал ко мне, покачивая головой. На одной его лапке был привязан свёрток, перевязанный двумя синими ленточками.

— Малир… — имя моего предначертанного сорвалось с губ, пока я с трудом протискивала два пальца сквозь щель, и облегчение с радостью нахлынули на меня разом. — Ну же, просунешь сюда свою лапку?

Голова ворона моталась то в одну, то в другую сторону, пока он изучал сплетённый барьер, разделяющий нас. Наконец он провёл клювом по металлу, щёлкнул им здесь и там. Лишь протянул низкое воркующее карканье, словно признавая нашу общую проблему.

Ну, может, и не такой уж умный…

— Просто стой смирно. — Пальцы вытянулись через тугую щель кольчужной решётки, костяшки ныли, кончики едва-едва касались гладкой ткани. — Давай. Ну же.

На третьем рывке последняя ленточка соскользнула, освобождая свиток, который сполз вниз по костлявой лапке. Ворон недовольно каркнул, отпрыгнув назад в смеси удивления и раздражения. Он тряхнул ногой, сбросив ленточки и отправив пергамент катиться прочь… за пределы моей досягаемости.

— Нет, — простонала я. — Он мне нужен. Принеси его сюда.

После пары настороженных миганий глаз бусинок он подпрыгнул к пергаменту и подтолкнул его клювом, двигая обратно ко мне. Медленно, но верно бумага скользнула по каменному полу, пока не оказалась достаточно близко, чтобы я могла дотянуться. Скажет ли он мне, что они уже рядом? Что нужно потерпеть ещё чуть-чуть?

С новой надеждой я потянулась, кончиками пальцев зажимая пергамент. Втянула его внутрь, хватка дрожала, но оставалась крепкой. Сердце отчаянно билось, когда я развернула свиток, поднесла его к жалкому отблеску света и прищурилась, всматриваясь в почерк Малира.

Аноалея,

Пишу тебе из нашего лагеря прямо у стен Аммаретта, где каждый ткач смерти, следопыт и судьа боеспособного возраста ждут моего приказа, чтобы ворваться в крепость, но мы не можем сделать этого без тебя. Нам нужно отвлечение изнутри. Укради мой дар. Обуздай мои тени. Обрушь мою тьму на них и покажи, как ты сияешь, когда пробиваешься из темницы к крепости. Мы встретим тебя у главных ворот.

Мы любим тебя. Вернись к нам.

P.S.: Помнишь, что я сказал тебе в ту ночь кьяра, когда мы разговаривали у ручья?

Холод прокрался в пальцы, сковывая суставы, пока пергамент громко шуршал в моей хватке. Они хотят, чтобы я… украла дар Малира? Чтобы я управляла его тенями? Сражалась, пробиваясь к крепости?

Я никогда не делала ничего подобного!

Игнорируя бунтующие нервы, я глубоко вдохнула. Что же он говорил мне тогда, у ручья? Мы обсуждали так много всего. Шрамы Себиана. Ночь, когда погибла его семья. Доверие. Соляной амулет, который он…

«Ты вовсе не та беспомощная девица, за которую себя выдаёшь», — голос Малира отозвался, словно прошептанный рядом, его вера в меня ласкала душу. Как всегда.

Я сжала пергамент, успокаиваясь в срочности его слов. Сколько прошло с тех пор, как меня схватили, я не знала, но уверена была в одном — времени недостаточно, чтобы собрать успешный штурм. Они, вероятно, не смогли бы прорвать оборону Аммаретта без огромных потерь — и уж точно не добиться желаемого исхода.

Теперь всё зависело от меня.

Сомнение холодком вонзилось в нервы. Я не воин: никогда не держала меча, никогда не убивала. Никогда по-настоящему не проживала ужасы войны.

Но я прошла через боль, шрамы и несправедливость. Выжила при нападении на Тайдстоун, когда другие вокруг погибали. Боролась за себя, даже не зная, кто я. Нашла дар, спасла принца, заслужила восхищение многих… и сердца двух мужчин.

Я снова опустила взгляд на записку.

Мы любим тебя.

Вернись к нам.

Сосредоточившись на своей пустоте, я подняла поглощающую руку к аноа. Чем сильнее я соединялась с тенями внутри ворона, тем больше взъерошивалось его оперение. Две перышки растворились в чёрные струи, и сердце моё бухнуло о рёбра. Да! Вот оно! Они просочились сквозь металлическую завесу, потянулись ко мне, глубже, глубже…

Резкая, беспощадная боль вспыхнула в груди, словно когти раздирали внутренние органы, царапали, рвали. Я отшатнулась, одёрнув руку, будто обожглась, и вся концентрация рухнула. Такая боль…

Ворон вдруг склонил голову, глядя в проход, откуда пришёл. И я тоже услышала.

Шаги.

Поспешным жестом я отослала его прочь.

— Лети. Спрячься.

Понял ли он ситуацию или только уловил мою настойчивость в голосе — не знаю, но он отскочил. Отступил в тёмный угол, где чёрное оперение слилось с тенями.

Я торопливо разорвала письмо Малира. Руки дрожали, пока я запихивала куски себе в рот, отчаянно пережёвывая сухую, вязкую массу. Каждый клочок царапал горло, заставлял задыхаться, кашлять, но я проглотила всё.

Оранжевый свет огня снова вытянулся и замерцал по стене, разгоняя сердце в безумный ритм. Пока в маленький грот, где была моя темница, не вошёл один из двух людей, которых я сильнее всего желала видеть мёртвыми.

И тогда сердце остановилось.

Лорд Брисден стоял перед моей клеткой, подбородок его был задран неприлично высоко, хотя глаза напрягались, когда он смотрел вниз на меня, сидящую на полу. Но он пришёл не один. Надзиратель встал рядом с ним, опустил на землю миску и вытащил нож из ножен на поясе.

Я заглянула в миску. Зола.

Живот свело.

— Быстрее, — приказал Брисден. — Эта грязная сволочь дважды подумает, прежде чем снова слать сюда своих ткачей смерти, когда мы начнём возвращать её по кускам.

Ногти зацарапали ладони, зубы начали едва слышно стучать. Если они отрубят мне палец, хватит ли у меня потом сил использовать свою пустоту? Поглотить хоть что-то, не говоря уже о целом даре? Обуздать его?

Тюремщик захромал ближе и опустился на натруженные колени, скрипя суставами, держа в одной руке клинок, а в другой щипцы.

— Твой палец, девка. Просунь его сюда, иначе принесём огонь.

Я не двинулась с места — вовсе не потому, что глупо надеялась отсидеться. Я прекрасно понимала: пепел они принесли не для того, чтобы уберечь меня от заразы…

— У меня нет времени. Прижгите её факелами к стене, — устало выдохнул Брисден. — Вперёд. Она всего лишь пустота. Если бы могла причинить вред, давно бы это сделала.

Всего лишь пустота.

Всего лишь девчонка.

Ничтожная.

Незначительная.

Расходный материал.

Следующий глоток будто прошёл по горлу песком. Я не была ничем из этого. Я — Галантия, будущая королева Вайрии, связанная узами с Малиром из королевского Дома Хисал, единственная живая воровка, какую знали.

Но да, я не могла причинить вреда.

Не могла — пока не украду дар.

Заведя руку за спину, я развернула ладонь туда, где в тени жался аноа Малира. Тени струились сквозь темноту, скользя к моим пальцам, холодком щекоча кожу.

Тюремщик со стоном поднялся, поднял щипцы и принялся ковыряться чем-то снаружи решётки.

— Ага, может, ещё и обернётся.

— Она не сделает ничего подобного, — сказал Брисден, вперив в меня взгляд сквозь звенья цепей, которые, казалось, медленно размыкались. — Боги знают, ты доставила мне слишком много хлопот, не так ли, дочка? И подумать только — все эти годы я воспитывал в своём доме пустоту, способную снять это проклятие. Ты могла подарить мне королевство. А подарила хаос. Ты и та лживая сука, твоя мать.

Его слова разожгли в моих жилах первые искры гнева, сталкиваясь с ледяной жгучестью теней, что вливали в меня силу. Этот человек забрал у меня так много. У меня и у Малира.

— Я убью тебя за то, что ты сделал с леди Брисден, — выдавила я сквозь муку, вновь царапавшую мои внутренности. Боги, как же больно давался этот дар… — Ты повесил мою мать.

Когда достаточно большая часть цепей опустилась, Брисден шагнул в мою клетку, и я поспешно поползла назад. Но не успела уйти достаточно далеко, чтобы уклониться от удара сапогом, что врезался мне в висок.

— Даже её праймел бесполезен, — сказал Брисден и пнул меня по боку так, что я перекатилась по полу, боль пронзила почку, как лезвие кинжала. — Чтобы выбить ворон из Малира, понадобилось куда больше. Даже когда он уже не мог оборачиваться по собственной воле, его вороны иногда вырывались сами, в бессознательном состоянии, и клевали его брата. Отвратительные твари.

Скрючившись от боли, я каталась по каменному полу, теряя всякий контроль над тенями. Подбородок ударился о камень, и удар отозвался по всему черепу, перевернув меня на спину. Вес обрушился на грудь. Тяжёлый. Всё тяжелее…

— Нет, — прохрипела я.

— Для верности, — навис надо мной Брисден, вдавив сапог в мою грудь так, что весь воздух вышибло из лёгких. Лишь затем он сдвинул носок, чтобы упереться мне прямо в горло. Рядом в артерии бился мой пульс, переходящий в яростный гул. — Быстрее, человек.

Что-то коснулось моего онемевшего пальца. Тюремщик?

Паника накрыла разум туманом, кровь отхлынула от щёк. Дар! Мне нужен был дар. Сейчас!

Будучи прижатой к полу, с рвущимся краями зрения, я дотянула поглощающую руку к теням. Любым теням!

Боль ударила сразу, резкая, раздирающая, будто когти скребли рёбра изнутри.

Не отворачивайся от его тьмы, — прозвучал в голове женский голос. — Прими её.

Но это же больно!

— И каким же неприятным делом оказалось вешать ту вероломную суку, — прорычал Брисден сверху. — Что ты наделала, спросил я её, прежде чем вышиб ящик из-под её улыбающейся пизды. И знаешь, что она ответила? Любила тебя так, как я должен был всё это время. — Тяжесть исчезла с моей груди. — Заканчивай и добудь мне её палец.

Любила меня.

Она любила меня.

Мука вырвалась из самой глубины души, сырая, дикая, рвущая сердце в клочья. Тело выгнулось в судороге, будто пытаясь выплюнуть наружу это невыносимое горе, что прожигало каждую клетку моего существа.

Моя пустота разверзлась.

Тёмный поток хлынул в центр. Дыхание силось, пока давление в груди росло до невыносимой боли. Тени ходили внутри меня, как живое чудовище, что металось взад-вперёд по грудной клетке.

Царапая. Скребя.

Что-то острое цапнуло меня за палец, и я зашипела, дёрнув руку из хватки тюремщика.

— Нет!

Всплеск теней вырвался из моей ладони, взрыв тёмной энергии, рождённый мукой, яростью, сердечной болью. Удар отбросил тюремщика назад, его нож со звоном упал на каменный пол.

Он ударился о стену и сполз вниз, и в его глазах не было боли — только расширяющийся ужас, пока щупальца теней скользили по его телу. Его крик пронзил всё вокруг, кровь стыла от этого звука, когда тёмные отростки сжимались крепче. Кожа его побледнела, потом посерела, а затем почернела, сморщиваясь и натягиваясь на кости, словно на мумию.

Как же это было легко.

Убивать.

Зрелище разлилось мурашками по моим внутренностям — ползучими, извивающимися — тени сдавливали грудь с той же силой, с какой затуманивали разум. В мыслях осела беспросветная тьма.

Я убью их. Я, блядь, убью их всех!

Я вышла из клетки и расправила плечи, направляясь по узкому коридору на звук лязга доспехов и рёв криков. Они наверняка уже слышали шум.

Когда впереди показались первые стражники, я улыбнулась. Марла когда-то сказала мне, что только я могу знать, кто я на самом деле. Я — Галантия, единственная живая воровка, сильнейшая из известных ткачей смерти. Я могла дарить свет.

Но прямо сейчас… я жаждала дарить тьму.

Я подняла ладонь на них.