Тени столь жестокие

Глава 49



Малир

Наши дни, Вальтарис

Сегодня вечером я сказал Аскеру и Марле, что сделаю всё, чтоб уж точно быть тем самым. Решение далось легко, и, глядя сейчас на вас двоих, я чувствую лишь решимость и силу — быть тем, кто примет этот клинок.

Судьба редко даёт выбор, но мне она дала куда больше: шанс всё исправить. Десять лет назад я потерял свою пару. Я бы не пережил, увидев, как умираешь ты, милая. И так же не хотел бы, чтобы ты пережила боль утраты Малира.

Галантия, мне никогда не было суждено обрести второй шанс на любовь и жизнь рядом с тобой. Моё предназначение иное — сделать так, чтобы ты обрела всё это и даже больше с Малиром. Я не могу изменить прошлое, но могу обеспечить вам двоим будущее.

А что до вас обоих…

Не плачьте. Не грустите.

Я умру счастливым и с радостью, уверен в этом. Не позволяйте этой жертве бросить тень на ваши долгие жизни. Напейтесь. Танцуйте, как мы у костра. Трахайтесь, будто весна в разгаре. Сделайте это ради меня, хорошо?

Я люблю вас. Обоих.

Себиан.

P.S. Брат, я же всё-таки выиграл, правда?

— Ты выиграл, — я уставился на письмо Себиана, развалившись в кресле у стола, с той самой улыбкой, что тянула губы в горькой сладости. — Чёртов ублюдок одурачил меня как следует. Пожалуй, теперь мы квиты, не так ли?

Я провёл пальцем по пергаменту, как всегда, перечитывая его каракули. Никаких украшательств. Голая суть. В точности как он сам, и эта мысль эхом отзывалась в той пустоте, что он оставил в нашей жизни.

Конечно, с недавних недель стало легче. С каждым днём горе притуплялось, особенно в часы, когда я наблюдал, как Галантия упражняется в стрельбе из лука, учится седлать лошадь или смотрит на первые ростки пшеницы в полях. Но исчезнуть совсем оно не могло — время это доказало — лишь вспыхивало порой заново.

Как сегодня.

— Ты готов? — Галантия вышла из-за ширмы, где Тжема помогала ей облачиться в платье. Белая теневая ткань струилась вокруг неё, словно зима, рассвет и солнечный свет сразу. Её зоркие глаза упали на пергамент в моих пальцах, и мягкая улыбка тронула персиковые губы, когда она подарила мне укоризненный взгляд. — Он бы хотел, чтобы ты был счастлив в этот день.

Я был счастлив, очень даже. Болело лишь то, что не мог разделить это счастье с человеком, чья заслуга в нём была столь велика. Он спас мою жизнь. Он спас мои отношения с Галантией.

Он спас нас.

— Знаю, — я убрал письмо обратно в деревянную шкатулку в ящик стола, потом дёрнул за высокий ворот чёрного, сшитого на заказ камзола. Пуговицы простые, теневая ткань без единой вышивки — как я и просил. — Просто жаль, что его нет рядом сегодня.

Она подошла ко мне, взгляд её скользнул к россыпям розового и пурпурного за окном, прежде чем она опустилась мне на колени. Шлейф платья занял полкомнаты.

— На сумеречном небе уже блестят первые звёзды. Он никогда не отказывался от веселья, так что я уверена, он наблюдает за нами.

Я смотрел на её улыбку, на дрожащие мышцы, которые она заставляла удерживать. В тот миг, когда сердце Себиана остановилось, она обезумела: плакала, цеплялась за него, выкрикивала признания в любви, умоляла вернуться. Пока не разразилась своим воплем — воплем стаи.

Но после письма?

Каждый день она вставала вместе с солнцем, впитывая красоту ещё одного подаренного дня. Каждый день она чтила жертву и последнюю просьбу Себиана, живя полной грудью — то отправившись в галоп по лугу на Пиусе, то поднимая свою стаю в небо, то наслаждаясь бокалом сладкого ланайского красного.

Я протянул руку и провёл пальцами по сложной прическе из кос, заколотых на её голове, осторожно, чтобы не нарушить шедевр, созданный Тжемой, и вытащил еловую иглу, застрявшую в прядях. Иногда мы так и делали — исчезали в близлежащих лесах для долгих прогулок. Чтобы побыть немного с Себианом, как она говорила. Чтобы прожить наши воспоминания о нём и добавить к ним новые. Часами говорили о детстве, о страхах, о том, чего ждём от будущего. И это всегда было блаженно.

Спокойно.

Безмятежно.

Она ладонями обхватила моё лицо, провела большими пальцами по свеже-выбритым щекам, потом склонилась ближе.

— Ты очень красивый, аноалей.

Её дыхание коснулось моих губ, и я обвил рукой её талию, притягивая к себе. Жар разлился в паху.

— Никто и не заметит. В самом деле, не удивлюсь, если в книгах, что будут писать о дне, когда тебе даровали корону, Галантия, сокрушительница проклятий… меня упомянут лишь вскользь.

Очаровательная улыбка дёрнулась на её устах.

— И гор.

— И гор, — эхом откликнулся я со смешком. — Без безумия.

— Вор теней.

— Королева света, — прошептал я в уголок её губ, дыхание сбивалось, сердце колотилось яростно от её близости. — Я люблю тебя.

Её черты смягчились, а несколько лёгких шрамов, что она успела получить, придавали её нежности едва заметное предостережение.

— И я люблю тебя.

Самое нежное прикосновение коснулось моей сути, высветив огонь внутри и позволяя ему осветить больше израненной тьмы моей души. Проведя пальцами от её щеки к шее, я притянул её ближе. Наши губы столкнулись, вырвав из меня стон, что отозвался в её рту, пока мой язык искал её. Галантия на вкус была как ягоды, как лето, как всё яркое и радостное.

Я утонул в этом, жар разливался по венам, пока пальцы вжимались в её соблазнительную талию. Бёдра сами поднялись, мой член напрягся и налился кровью, прижимаясь к её бедру так сильно, что закружилась голова.

И мне это не понравилось.

— Все ждут нас, — пробормотал я сквозь поцелуи, кожа дрожала от тени и похоти одновременно. Я не прикасался к ней с тех самых пор… с тех пор, как они причинили ей боль. — Тжема же совсем рядом.

— Тжема ушла несколько минут назад, — прошептала она и переместилась, оседлав меня, покачиваясь на моей напряжённой длине в поисках трения. — А остальные… пусть подождут. Я хочу тебя.

И я хотел её, с такой силой, что тело дрожало от напряжения. Первые распустившиеся цветы на деревьях только подливали масла в огонь, сводя моего аноа с ума, заставляя жаждать утащить её в наше гнездо и держать там столько, сколько потребуется, чтобы наполнить её ребёнком. Безудержно трахать её, шлёпать, душить, связывать моими…

Предупреждающая дрожь прокатилась по лёгким, вынудив глубоко вдохнуть, пока весенняя дымка хоть немного не развеялась. Может, в конце сезона, когда я смогу лучше держать свои порывы.

Я мягко подтолкнул её за бедро.

— Нам нужно…

Её губы набросились на мои, углубляя поцелуй. Богиня, как же она выгибала спину, трясь клитором о всю эту ткань, сбившуюся между нами. Но я не мог…

В губу вонзилась острая боль.

Она… укусила меня?

Её губы стали жёстче, словно отвечая, и рот её исказился в улыбке.

— Только не говори, что позволишь этому сойти с рук.

Всё моё тело затряслось от усилий не перекинуть её через колени и не отшлёпать.

— Голубка, нам правда стоит…

Ещё один укус.

Сырая кожа и вкус крови приправили наши языки, и такой прилив похоти обрушился на меня, что рука сама взметнулась, сомкнувшись кольцом на её горле. Я ответил куда жёстче, впиваясь зубами в её пухлую нижнюю губу…

Она застонала.

Или это был вскрик?

Каждая мышца в теле рванулась, и я отдёрнул руки, отпустив её.

— Я не хотел причинить тебе боль…

— Хотел, — её голова наклонилась, и она смотрела на меня с излишним сочувствием и недостатком гнева. — И я хочу, чтобы ты причинил, Малир. Всё в порядке.

Но как это может быть в порядке? После того, что она пережила от рук мужчин? Они её насиловали. Несомненно били. Возможно, душили.

Трахайтесь, будто весна в разгаре. Ну что ж, Себиан… а если трахаться по-весеннему значит сделать всё это с ней? Осквернить нашу любовь воспоминаниями о тех мужчинах, мм?

— Мы ужасно опаздываем, — сказал я и поднялся, позволяя ей соскользнуть с меня, прежде чем направился к дверям, в чём-то слишком похожем на панику. — Мы откладывали это неделями. Меньшее, что мы должны людям там…

Я остановился у дверей и оглянулся. Там стояла она — моя прекрасная голубка — возле кресла, где я её оставил. Смотрела на меня. С недоумением. Возможно, с обидой, будто я снова всё испортил, добившись ровно того, чего хотел избежать. Что, если она решила, будто я отвергаю её, потому что она вызывает у меня отвращение?

Я поспешил обратно, заключил её в объятия и поцеловал. Я не умел говорить — не тогда, когда речь шла о вещах, слишком близких к моему прошлому. Поэтому я вложил всё несказанное в этот поцелуй.

Я хочу тебя. Ты не грязная для меня. Ты не опозоренная, не испорченная, не менее достойная моей любви и восхищения. Может, даже более.

Когда мои губы оторвались от её, грудь тяжело вздымалась. Я взял её руку в свою. Слишком долгую секунду смотрел на неё, кожу стягивало от того, как она смотрела в ответ — внутрь меня, насквозь. Словно знала.

— Стыд и ненависть — тяжёлое бремя, Малир. Я не позволю им тянуть меня вниз, — её голос прозвучал в унисон с моими мыслями. — И ты тоже не должен.

Челюсти мои сжались. Я постепенно отпускал свою ненависть, день за днём открывая в жизни больше места для любви и радости. Но вот стыд…

Раздался стук в дверь, и вслед за ним Аскер просунул голову в проём.

— Народ пьян и весел, но лорды начинают заметно нервничать.

Наконец-то стоящее прерывание.

— Мы идём, — заверил я его с кивком, затем взял Галантию за руку, поправив белое перо на воротнике, где оно покачивалось. — Ты готова?

Она стёрла капельки пота со своего виска, её шея так чудесно пылала от весеннего жара.

— Нет. Но всё равно сделаю это.

Эти слова отозвались во мне сильнее любых других, пока я вёл её из наших покоев по тихому коридору к воротам. Почти одиннадцать лет я боролся, чтобы отомстить за семью, дать народу дом и занять своё законное место короля. И вот, когда момент приблизился, каждый шаг к плато был окутан страхом, сомнением и тревогой.

Сапоги ступили на чёрные плиты внешнего двора Крылатой Крепости, где нас ждали два временных трона. По обе стороны выстроились вороньи и человеческие аристократы, среди них лорд Тарадур — хотя теперь, пожалуй, его следовало звать королём Тарадуром. Всё же король Барат решил умереть за несколько недель до нашего нападения на Аммаретт, как мне позже сообщили.

После долгих обсуждений мы с советниками пришли к выводу, что поставить Тарадура во главе остатков королевства Дранады — в наших интересах. Так меньше шансов на бунты и междоусобицы среди людей из-за власти, что лишь сильнее дестабилизировало бы земли. К тому же это официально ставило конец десятилетней войне.

Учитывая, что Тарадур сдержал своё слово и помог мне взять Тайдстоун, он доказал свою надёжность. В качестве предосторожности его сыну был дарован Ханнелинг Холд — в качестве моего знаменосца, обязанный жениться на даме из воронов, — и находился он слишком далеко на юге, чтобы сын, если вдруг возомнит о себе слишком много, мог представлять угрозу. Леди, а вернее, принцессе Сесилии, было велено выйти замуж за лорда Талиоса, следопыта без живой пары…

… пока Галантия не настояла, чтобы ей позволили самой выбрать из доступных вороньих лордов, подорвав моё решение. К этому ещё предстояло привыкнуть, но результат в итоге был тем же: мир был обеспечен.

Я на миг позволил себе обвести взглядом картину внизу: море воронов, хотя тут и там можно было заметить светлые, медные или каштановые головы. Перешёптывания и весёлые раскаты смеха складывались в хор всеобщего ожидания, что дрожал в воздухе. В промежутках между шумом вороны сидели на башнях-лестницах, сбивались в стаи на крышах и цеплялись за каменные парапеты.

Я повёл Галантию к краю ступеней, и стоило лишь нам появиться, как толпа взорвалась ликующим рёвом и возбуждённым карканьем. Ни одна цветная нить на моём чёрном одеянии не отвлекала внимания от её белого платья, когда я встал позади неё. Так я превратился во тьму, что обрамляла её, продолжением ночи, медленно опускавшейся на Вальтарис.

Над нами мерцали звёзды.

Но ни одна не сияла ярче моей маленькой белой голубки.