Тени столь жестокие

Глава 50



Галантия

Наши дни, Вальтарис

Обмахиваясь ладонью, я шла по коридору с красной дорожкой, ведущему к нашим покоям. Это мало помогало отогнать проклятый жар, что следовал за мной повсюду, становясь всё сильнее с каждым новым бутоном, появляющимся на немногих деревьях, оживших после зимы. Как же мне объяснить Малиру, что…

Хихиканье.

Мои шаги замедлились, внимание привлёкло одно из помещений, где слуги держали кубки; дверь была приоткрыта. Через щель я увидела обнажённые ягодицы стражника, штаны спущены до бёдер. С каждым толчком он прижимал хихикающую служанку к стене, и оба были так увлечены совокуплением, что даже не заметили, как я прошла мимо.

Я продолжила путь, пальцы вспотели. Себиан не преувеличивал — это уже третья пара, которую я застала сегодня в разгаре страсти. Весь замок был во власти весны, и каждый в свободное время занимался любовью.

Каждый, кроме меня.

Я вошла в нашу спальню, пустую, но запах лемонграсса и роз сразу подсказал, что Малир где-то рядом. Влажность висела в воздухе — слишком легко различимая моими обострёнными чувствами. Он велел Тжеме приготовить ему ванну, разве не так?

Повернув в арку поблизости, я убедилась в своей догадке. Малир сидел на скамье перед стеной окон, выходящих на верхний рынок. Деревья всё ещё были голые, хотя он упорно отказывался велеть их срубить. В руке у него был кинжал, и он вскрывал старую восковую печать пожелтевшего свитка. Обнажённая грудь блестела от пота, а штаны были развязаны.

Я взглянула на большую металлическую ванну сбоку, вода там уже давно не парила, и снова перевела взгляд на него.

— Опять отвлекся?

Он тяжело вздохнул, но всё же встретил мой взгляд, уголки его губ тронула улыбка.

— Каждый день я стараюсь прочесть хотя бы пять записей, что оставил мой отец. Но такими темпами, боюсь, успею отпустить седину.

Я обхватила его плечо, приподняла подол зелёного шёлкового платья и устроилась у него на коленях.

— Одним из моих страхов было то, что я никогда не увижу, как ты стареешь. В том тронном зале казалось, что этого мне не суждено. Так что читай больше свитков, может, седина нагрянет раньше.

Свиток и кинжал опустились на красную подушку рядом, а его ладони скользнули к моей талии.

— Я пренебрёг тобой сегодня, аноалея?

— Да, — весенние посевы, вороны, возвращающиеся в Вальтарис с вековыми притязаниями на земли или дома, разделение участков и назначения. Королевские дела занимали его, пока я занималась человеческими вопросами, но вовсе не это было источником моей грусти. Ты заметил, что коридоры на удивление пусты, а в покоях слуг сегодня как-то шумно?

Я подняла руки и запустила пальцы в его распущенные волосы, наслаждаясь тем, как это вызвало у него длинный, освобождающий выдох. Потом я поцеловала его — глубоко, жадно, покачивая бёдрами на его напрягающемся члене без всякого стеснения. Обычно я не была столь напористой и жаждущей, но ведь я никогда прежде не переживала весну с моим аноалеем.

Как и ожидалось, Малир схватил меня за талию, его руки дрожали, словно готовые опустить на свой твердеющий член… но вместо этого он полностью остановил мои движения.

— Я должен влезть в воду, пока она ещё не остыла.

Я попыталась покачать бёдрами, но его хватка была непоколебимой.

— Она уже остыла, — я знала это, и он тоже знал. — Долго ещё ты собираешься так поступать, аноалей? Долго будешь отталкивать меня?

— Я не отталкиваю тебя. Посмотри на меня, — его ладонь взметнулась к моему подбородку, заставив встретить серо-карий взгляд, и это было многообещающим началом. — Я не отталкиваю тебя. Просто… ты всё ещё исцеляешься.

— Я имела в виду: как долго ты ещё будешь отвергать самого себя, держа меня на расстоянии из страха, что причинишь боль, — отрицая свои желания. Отрицая мои нужды. Отрицая близость наших тел, сливающихся в наслаждении и боли. — Я уже недели как исцелилась.

Из его груди вырвался тяжёлый вздох, лицо омрачилось, словно он только что понял, что я вовсе не столь слепа, как ему хотелось думать.

— Сейчас весна…

— Как будто мы этого не знаем, — я провела пальцами по резкой линии его челюсти, ниже, по горлу, к его изрезанной шрамами груди, где блестела влага, хотя он уже мылся сегодня. — Тем более тебе стоит отбросить мысль о холодной воде и унести меня в наше тёплое гнездо. Я скучаю. Я скучаю по тебе рядом. По тебе внутри меня.

— Я… боюсь, что могу не совладать с собой, — сказал он. — К тому же я уже несколько дней не изливал в тебя свои тени.

Три, если точнее, с тех пор как я чувствовала себя «слабой».

— А кто сказал, что я хочу, чтобы ты себя сдерживал?

В его глазах промелькнул восторженный огонёк — и тут же погас, потонув в привычных стыде и сомнении.

— Ты не знаешь, о чём просишь.

О, я знала.

Я качнула бёдрами настолько, насколько он позволил, — и этого хватило, чтобы мой забытый, истосковавшийся клитор задрожал от нужды. Богиня, как же сладко он пульсировал подо мной, жаждущий, но сдерживающийся. Сколько же прошло с тех пор, как я чувствовала его твёрдый член внутри себя, что сводил меня с ума от наслаждения!

— Перестань, — тихо сказал он, будто не смел повысить голос из страха, что тот дрогнет и выдаст, как рушится его решимость. — Мне трудно быть нежным даже в лучшие дни. А сегодня — не лучший.

Да, я позаботилась об этом, закрыв свою пустоту от него, оставив его тени скапливаться внутри. Я знала: чем больше он вынужден был их держать, тем меньше мог сдерживаться. Вопрос только в том, как заставить его выпустить всё наружу? Ударить меня. Схватить за горло. Вонзить зубы… и увидеть, что я выживу, довольная, переполненная блаженством.

Мой взгляд упал на кинжал.

Это может сработать. Из всего, что я видела, мало что так эффективно лишало его контроля, как боль.

— Видишь ли, Малир… — я взяла кинжал, костяная рукоять легла в ладонь, гладкая и плотная, и поднесла лезвие к его груди. — Я никогда не хотела, чтобы ты был нежен.

— Это было до того… — как они причинили тебе боль, — он не сказал этого вслух, но его взгляд упал на кинжал, и вдох поднял грудь выше, позволив лезвию опасно прижаться к коже. — Какое бы удовольствие ты ни находила в этом теперь, оно будет навеки осквернено.

Нет. Я не позволю.

Он позволял прошлому считать себя осквернённым.

— Я не собираюсь отказываться от радостей жизни и наслаждений любви ради нескольких человек, давно сгнивших в земле, Малир. — Медленно я провела лезвием вниз по его груди, и из разреза проступила кровь, скатившись алой каплей по животу. — Зачем ты позволяешь им лишать тебя того, что тебе дорого, мм?

Он зашипел, но не дрогнул, не шелохнулся, лишь пристально смотрел на рану.

— Чего ты хочешь добиться, голубка?

О, он прекрасно знал, по тому, как усмехнулся, встретившись со мной глазами. Но я только пожала плечами.

— Цветка, может быть. Я бы пообещала сделать красиво, но боюсь, что мне далеко до твоего искусства.

— Ммм. А как насчёт голубки? Уверен, у тебя выйдет что-то похожее. — Он откинулся назад, раскинув руки на спинку скамьи, словно предлагая себя в качестве полотна. Спокойный, слишком спокойный. — Давай. У меня десятки шрамов, но этот я буду хранить с гордостью.

Другой рукой я оттянула глубокий вырез своего платья, обнажая шрам: распростёртые крылья ворона на черепе, обрамлённые следами зубов.

Его дыхание стало быстрее, тяжелее, пальцы потянулись и очертили линии метки, что он оставил на мне. Ещё более обнадёживающими были тонкие чёрные нити, проступающие по его лбу и сползающие к глазам.

Я осторожно провела лезвием по его груди. Крылья здесь. Клюв там. Линии внизу — волны у Тайдстоуна, где мы впервые встретились. Не шедевр, но все равно это вызвало мурашки вокруг затвердевающего соска.

— Я знаю, что ты пытаешься сделать, белая голубка, — прошептал он на рваном выдохе, голос такой же дрожащий, как пальцы, что впивались в шрам между моими грудями. — Ты не получишь ту реакцию, что ищешь.

«Не провоцируй его, милая.»

Я улыбнулась на звук голоса Себиана, отняла кинжал от сочащейся кровью раны на груди Малира и приложила плоскую сторону к уголку его рта. О да, я собиралась довести своего горячего предначертанного до того, чтобы он оставил прошлое там, где ему и место.

Он приоткрыл губы, задержал на мне глаза и прошептал у самого острия, пока член его дёргался и пульсировал у моего лона:

— Дай угадаю… хочешь, чтобы я слизал?

Я разомкнула губы, не отводя взгляда, и наклонилась к нему. Провела языком по лезвию. Медленно, томно скользнула вверх, застонала от знакомого жжения, вкуса крови, приятным холодом, что контрастировал с жаром между моих бёдер.

Малир смотрел на меня, заворожённый, шумный глоток сорвался из его горла. По белкам глаз расползлись тончайшие нити тени.

— Забыла, да? — Одним быстрым движением он схватил меня за запястье и ловко вывернул кинжал, хотя рукоять всё ещё крепко держалась в моей ладони. — Только я могу причинять тебе боль.

Его губы обрушились на мои с приглушённым стоном. Наши зубы столкнулись, прежде чем он силой втиснул язык мне в рот, жадно, неистово, выискивая кончиком горящую, пульсирующую рану.

Я поерзала. Комната поплыла.

— Ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль, да? — обхватив меня руками, он поднялся и понёс меня в нашу спальную. Там он опустил меня на наше гнездо из чёрной норки и ониксового теневого шёлка. — Я должен бы отшлёпать тебя за то, что ты так меня изрезала, заставила истекать кровью.

— Да!

Выронив кинжал, я скинула туфли и тут же ногами стащила с него штаны, когда он встал на колени. Боги, каким твёрдым он был — налитая красная головка, набухшие вены по всему стволу.

— Слишком уж радостно звучишь, — его руки легли мне на бёдра, он перевернул меня на живот, а затем подтолкнул на колени. — Если ты думаешь, что я позволю тебе кончить быстро, что дам хоть каплю удовольствия, то ты глубоко ошибаешься, аноалея.

Пальцы сжали мои волосы и вдавили лицо в мех. Ткань на бёдрах зашуршала, задираясь и сбиваясь на талии. Ладонь опустилась на мою задницу с громким хлопком — жаркая волна прокатилась по телу, сбивая дыхание до редкого хриплого пыхтения. Да! Вот этого я хотела. Вот это мы любили.

Только… ничего больше не последовало.

Долгие секунды я стояла на коленях, чувствуя пульсирующую боль в ягодицах, прижимаясь щекой к меху, пока не повернула голову и не посмотрела на него. Почему он остановился?

Малир стоял сзади, его твёрдый член подрагивал от каждого рваного вдоха, когда темнеющие глаза встретились с моими.

— Мне нужно влить тени в тебя. Вернуть себе контроль.

Разочарование, жгучая боль и слишком много жара хлынули по моим венам. Нет. Я довела его до этого состояния и не позволю ему снова забиться в свои подземелья — в тенистые части души, в самые тёмные её закоулки. Тени прятались по углам, жили в непроявленном, в непризнанном. Но если мы примем их полностью…? Их владения сузятся, и останется больше места для света и любви.

Я развернулась, села и приложила свою впитывающую ладонь к его груди. Без кожи, без даже клочка ткани между нами. Я втянула его тени прямо в свою пустоту.

И не остановилась.

— Что… что ты делаешь? — чем больше чёрный налет уходил из его глаз, тем шире они становились, тело покачивалось от силы. Потом его рука рванулась к моей. — Нет!

Мне не пришлось отшвыривать его руку.

Тени в моём нутре сделали всё сами — скреблись, царапались, обвились вокруг его запястья. Сначала одного, потом другого. И ещё полоса через грудь, на всякий случай. По моей воле тени подняли его руки вверх, над головой.

Я встала и дала платью скользнуть вниз, к стопам, вместе с бельём. Потом слегка подтолкнула его пальцами в грудь — и он, выругавшись, рухнул на подушки, связанный, беспомощный.

И злой.

— Развяжи меня! — процедил он сквозь зубы, жилы на шее вздулись. — Верни мне мой дар! Убери путы!

Голый.

Я опустилась рядом с его ногами и стянула штаны, которые всё ещё болтались на лодыжках. Забралась к нему на колени верхом, выгибаясь и двигая бёдрами, позволяя своей киске нащупывать его член.

— Я накажу тебя за это, — сказал он, будто это угроза, а не то, чего я добивалась. — Прекрати эт… м-м-м…

Я села на его член, и дрожь разлилась по телу от того, как его толщина заполняла меня, растягивая забытые мышцы.

— Ты что-то говорил?

Его глаза сомкнулись, лицо напряглось, когда он приподнял бёдра.

— Просто… убери эти тени.

— А разве это не идеальное решение? — простонала я, садясь ровнее, осторожно двигаясь на его длине, сдерживая стон от её требовательности. — Ты ведь не можешь причинить мне боль в таком положении, правда?

Он застонал, упёршись пятками в пол и двигая ногами так, чтобы приподнимать меня с каждым своим толчком.

— Развяжи меня…

Их ведь связывали в подземельях, да? Лишали всякого контроля, оставляли обнажёнными, беззащитными. И всё же он пульсировал во мне — так же, как пульсировала моя киска, когда он резал, кусал, душил… показывая правду, не всегда совместимую с логикой.

Ему это нравилось.

Или, может, он любил именно разгорающийся гнев. Воспоминание о том, как его держали в чужой власти, чтобы потом обрушить всё в одном акте чистого господства? Как довести его до этого, мм? Может быть…?

Я заскользила клитором по его твёрдому прессу, оседлав его, и потянулась рукой назад. Изогнулась, слегка повернувшись, и пустила пальцы вниз по своей заднице, смочив их в тягучей смеси между нами, к его тугим яйцам. Я обхватила гладкую кожу, ощутила тяжесть на подушечках пальцев. А пальцы продолжили скользить ниже, ниже…

Глубокий мужской стон Малира прорезал воздух, дрожь прошла по его ногам. Он раздвинул их шире, дал мне больше доступа. Сознательно? Инстинктивно?

Разметав по ветру осторожность и сомнения, я исследовала влажными пальцами область, пока не наткнулась на то, что искала. Пальцы обвели кругами, погладили… слегка проникли внутрь.

Из его рта сорвался сдавленный стон. Грудь вздымалась, глаза в шоке нашли мои, как раз в тот миг, когда он дёрнулся, все мышцы его тела натянулись под кожей. Но раз тени держали его, он мог лишь выгибаться вверх, толкаясь в меня быстрыми, неконтролируемыми толчками.

Губы скривились в оскале, но сквозь стиснутые зубы прорвался лишь очередной утробный стон, лицо исказилось от переполняющего удовольствия. Наверное, из-за того, как я дразнила его, описывая орбиты по чувствительной коже.

Я хотела проникнуть глубже, но… не могла дотянуться. Не слезая с его члена — мысль об этом вырвала из меня жалобный всхлип, я сильнее прижалась, ища больше трения.

Слоновая кость. Гладкая. Заострённая.

Я и не заметила, что всё это время смотрела на кинжал, пока другая рука не ухватила моё брошенное платье. Обернув им клинок кое-как, я получила мягкую рукоять, за которую и взялась, поднеся её к лицу.

Малир уставился на меня, но глаза расширились лишь тогда, когда я плюнула на отполированную до блеска костяную рукоять.

— Убери кинжал, Галантия.

Я не смогла удержаться от улыбки, выгнула спину и завела рукоять за себя. Когда он забился с новой силой, я снова скользнула пальцами туда, где его тело отзывалось особенно остро, задевая чувствительную точку и дразня её лёгкими движениями. Боже, как он напрягся во мне — глаза сомкнулись, и с его губ сорвался протяжный стон, обращённый прямо в потолок.

Именно тогда я приложила конец рукояти к его коже, туда, где он дрожал особенно сильно. Я водила им, лениво кружила, заставляя его тело подрагивать в такт моим дразнящим движениям. Чем больше я играла, тем тяжелее становилось его дыхание, пот выступал на лбу, а мышцы подо мной напрягались и вибрировали.

На его очередной стон я надавила чуть сильнее, и звук оборвался, превратившись в низкое, хриплое рычание. Чем дольше я вела эту игру, тем напряжённее, твёрже и острее отзывалось его тело во мне. Он дёргался, выгибался, словно не мог больше вынести ни одного мгновения — и при этом не мог насытиться.

Я задала ритм, двигаясь сама и заставляя откликаться его тело: ближе, отступая, снова надавливая, чуть поворачивая, меняя угол, пока он не начал извиваться, потеряв всякий контроль, с лицом, искажённым таким наслаждением, какого я ещё никогда не видела на нём.

— Пожалуйста… — простонал Малир, мотая головой из стороны в сторону, глядя куда угодно, только не на меня. Только не на меня. — Богиня, помоги мне. Хватит. Я сейчас… я сейчас кончу.

И что с того?

Я продолжала, всё яростнее играя с ним, чувствуя, как его тело реагирует на каждое моё движение. Его напряжение отдавалось в моих руках, мышцы напряглись, тело содрогалось от нарастающей волны удовольствия, ритм его движений становился всё более отчётливым.

Малир содрогнулся, напрягая мышцы. Они натянулись под кожей, будто телу стало тесно от того, что копилось внутри. И взорвалось в толчке его бёдер, прокатившемся вверх по позвоночнику. Он излился в меня — струя за струёй, сильными рывками, выкрикнув в агонии, и с его глаз сорвались редкие слёзы.

Глаза, наконец, встретились с моими. Широко открытые, влажные. Он не двигался, не говорил. Будто ждал моего приговора. Но кто я, чтобы судить? Женщина, наслаждающаяся болью? Да и кто вправе судить о том, как мы наслаждаемся друг другом?

Я просто швырнула кинжал куда-то в наше гнездо и закачала бёдрами, пока он всё ещё был твёрд во мне.

— Сними оковы. — Он сглотнул, и голос слегка дрогнул, когда добавил: — Верни мне мой дар.

Прислонив ладонь к его груди, я позволила дару вернуться в него. Оковы растворились сами собой, а глаза его вновь заполнились чёрной тьмой, от чего мои мышцы сжались. Возьмёт ли он меня за горло? Будет ли душить, пока зрение не затянет чёрными точками?

Когда он потянулся ко мне, я ждала пощёчины, но его пальцы лишь сомкнулись на моей шее. Малир притянул меня вниз, к своим губам. Он поцеловал меня, ладонью поглаживая мою задницу и прижимая меня к себе, усиливая давление там, где я жаждала больше всего.

— Я люблю тебя, — прошептал он сквозь поцелуи, двигая бёдрами в унисон с моими, посылая первые вспышки энергии прямо в мой клитор.

Когда я кончила, он обнял меня, крепко прижимая к себе. Так мы и остались, пока не спустилась ночь. Ничего не нужно было говорить — вся ложь стерлась между нами, остались только молча резонирующие истины.

Той ночью он взял меня снова — жёстко, с громкими шлепками по моей заднице и моими хриплыми стонами, от которых наша комната зазвучала весной.

И когда я наконец уснула на его груди, то сделала это под слова Марлы: «Только самая глубокая любовь способна причинить самую глубокую боль».

Любовь и боль.

Правда и ложь.

Свет и тьма.

Судьба и выбор.

Ничто из этого не было врагом; ничто не могло существовать без другого.

Вместе они составляли жизнь.