Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 13

Дивное летнее утро, дышащее спокойствием и прохладой, сменило душную июльскую ночь. Это была та пора, когда лето уж минуло свой пик, и в прозрачном воздухе, в лёгком дыхании ветра уже ощущалось скорое приближение осени.

Ступив на новое, ещё пахнувшее свежей стружкой крыльцо флигеля, Андрей Петрович подал руку матери, помогая спуститься по ступеням. Мать и сын под сенью вековых лип, которыми была обсажена центральная парковая аллея, направились к небольшой часовне, где располагалась маленькое семейное кладбище. От малейшего дуновения ветра слышался тихий шелест листвы над головой, деревья словно подёргивались серебристой дымкой, когда их листья оборачивались кверху своей светлой стороной. Ничего более не нарушало величественной тишины и спокойствия старинного парка.

Вскоре показалась низенькая чугунная ограда, опоясывающая часовню и само кладбище. Среди зелени скошенной травы виднелся свежий могильный холм, который ещё не успел покрыться травяным ковром.

— Вот мы и пришли, — опустилась на скамью подле могилы Татьяна Васильевна.

Ефимовский остался стоять, задумчиво глядя на деревянную табличку, где были вырезаны даты рождения и смерти младшего брата. Никак не хотелось верить, что здесь, под толщей земли, Мишель нашёл своё последнее пристанище, что вскоре тело его обратится в прах, и его родным останутся только воспоминания о нём и эта самая могила.

— Не могу поверить, что никогда более не увижу его, — тихо отозвался Андрей Петрович.

Татьяна Васильевна поднесла к глазам платок, промокая выступившую влагу.

— Господь учит нас смирению, но смириться с его смертью я никогда не смогу, — вздохнула она, поправляя чёрную кружевную косынку на голове.

Андрей нагнулся, убрал увядшие цветы и выровнял чуть покосившуюся табличку, прибитую к деревянному кресту.

— Я не смогу задержаться надолго, — оглянулся он на мать. — К сентябрю мне надобно вернуться в полк. Коли пожелаете, поедем в столицу вместе.

— Нет, Андрюша, — слабо улыбнулась madame Соколинская. — Я здесь останусь. Рядом с ним, — кивнула она на могилу.

Они пробыли у могилы ещё с четверть часа, каждый думая о своём. После Татьяна Васильевна вернулась во флигель, а Ефимовский отправился осмотреть дом, дабы решить, что надобно ещё сделать для того, чтобы мать могла поселиться в нём до зимы.

Проходя через анфилады пустых покоев, Андрей прислушивался к гулкому эху своих шагов, изредка останавливался, подзывая к себе семенившего за ним следом архитектора и указывая тому на то, что должно сделать. Огромный особняк мог бы стать домом для молодой семьи, со временем эти пустые комнаты должны были наполниться звуками детского смеха, топотом маленьких ножек, шумными играми, той жизнью, о которой грезил его брат, но, увы, отныне здесь станет доживать свой век одинокая больная женщина, лишившаяся самого дорого в жизни.

Закончив обход дома и, обсудив с архитектором предстоящие расходы, Ефимовский велел оседлать ему лошадь. Он собирался нанести визит Урусовым, дабы выразить соболезнования княжне Наталье, но более всего ему хотелось побеседовать с князем, узнать подробности истории, стоившей жизни Мишелю.

Расспросив дорогу, Андрей Петрович выехал за ворота. Солнышко поднялось уже высоко и даже в светлом сюртуке из тонкого сукна становилось довольно жарко. Ефимовскому пришлось объехать крестьянский обоз, везущий хлеб, убранный с поля, на гумно. Пыль, поднятая десятками ног и копытами лошадей, ещё долго кружилась в воздухе, оседая на угрюмых усталых лицах мужиков. Андрею показалось, что у него весь рот забит этой пылью, и она даже скрипит на зубах. Остановив мальчонку, что плёлся позади всего обоза, Ефимовский стал расспрашивать его о хозяевах усадьбы, что виднелась за поворотом дороги, собираясь заехать туда и обратиться с просьбой утолить жажду.

— То Ракитиных имение будет, — блеснул белыми зубами на загорелом лице мальчишка и ловко поймал брошенный ему пятак.

Андрей долго вглядывался в закрытые ворота, виднеющиеся вдали. Любопытство пересилило неприязнь, что вызывала в нём произнесённая мальчишкой фамилия, и, тронув каблуками бока гнедого, он направил его в сторону усадьбы, где жила та, что стала причиной ссоры его брата с ротмистром Карташевским.

Привратник открыл ему, но сообщил, что господа уехали, а когда будут ему не ведомо, посоветовав справиться о том у управляющего. Спешившись во дворе весьма скромной усадьбы, Андрей огляделся. Старый деревянный дом нуждался в ремонте, но в небольшом парке царил образцовый порядок.

Заметив из окна незнакомца, управляющий сам вышел ему навстречу.

— Чем могу быть полезен? — обратился он к Ефимовскому, созерцающему фасад дома.

Ефимовский обернулся на звук его голоса и увидел перед собой невысокого мужчину лет сорока, с аккуратно подстриженными рыжими усами и такой же шевелюрой.

— Простите, — улыбнулся граф, не называя себя, — мимо проезжал. Дозвольте жажду утолить?

Подозвав лакея, управляющий распорядился принести путнику холодного кваса. Пока слуга ходил за квасом, Андрей Петрович принялся расспрашивать управляющего о его господах.

— Я здесь недавно, — смутился управляющий. — Меня-то и пригласили, потому как господа в столицу подались, а до того барыня сама хозяйство вела, — разговорился он.

Лакей вынес на подносе запотевший фарфоровый кувшин и высокий стакан. Управляющий сам налил гостю напиток и протянул стакан Ефимовскому. В манере держаться, во властных интонациях голоса, управляющий Ракитиных легко признал в случайном госте человека богатого и обличённого властью, а потому неосознанно пытался угодить ему.

— Благодарю, — поставил на поднос пустой стакан Андрей Петрович. — Не подскажете, до Урусовых далеко ещё?

— А вы через мостик езжайте, — посоветовал ему управляющий. — Там совсем недалече будет.

У Урусовых его встретили довольно приветливо. Княгиня Анна Николаевна тихонько уселась в уголке гостиной, где Андрей Петрович беседовал с княжной Натальей. Ефимовский нашёл княжну довольно привлекательной, а потому ещё более изумился тому, что его брат пожелал разорвать помолвку. Вслух он этого не говорил, не желая напоминать Наталье Сергеевне о неприятных моментах.

— Мне жаль, что так вышло, — говорил он, сидя подле неё на диване. — Я был бы рад назвать вас своей сестрой.

Наталья опустила ресницы, разглядывая свои переплетённые пальцы.

— Увы, мы не властны над судьбой, — тихо отвечала она.

Ефимовский склонен был не согласиться с подобным утверждением, потому как всю свою жизнь полагал, что только от него зависит, как сложится его жизнь, но опять же промолчал. Общество княжны тяготило его. Он её совершенно не знал и, произнеся положенные по этикету фразы о том, как он сожалеет о её утрате, не мог более найти темы для беседы. Он был бы и рад уехать, но его останавливало только желание побеседовать с князем, которого на момент приезда гостя в усадьбе не оказалось.

Анна Николаевна заверила Андрея Петровича, что сын непременно вернётся к обеду, и уговорила графа отобедать с ними. Было уже четыре пополудни, когда приехал Илья Сергеевич. Дворецкий поспешил сообщить ему о приезде графа Ефимовского и о том, что гость остался к обеду.

Новость сия князя не больно-то обрадовала, потому он всячески тянул время, переодеваясь к трапезе и одновременно размышляя о том, что ему следует сказать Ефимовскому, а о чём надобно бы умолчать. Собственная нечистая совесть давно не давала ему покоя, но облегчить её, рассказав всё Андрею Петровичу, он не торопился. Нажить себе врага в лице графа Ефимовского было бы непростительной глупостью.

Илья Сергеевич знал, что в Петербурге Ефимовский личность довольно известная, его охотно принимают в самых высоких кругах, к его мнению прислушиваются, заполучить его в свой дом гостем считается большой удачей. Он много думал о том, что теперь, когда свадьба расстроилась, делать с Натальей и пришёл к выводу, что самым правильным было бы увезти сестру на сезон в столицу, ибо в Москву им путь заказан, а потому лучше иметь Ефимовского в своих союзниках, чем в противниках.

За обедом разговоры велись на отвлечённые темы и, только оставшись наедине с графом, Илья Сергеевич решился заговорить о том, что произошло у него в имении почти месяц тому назад.

— Вы, вероятно, желали бы знать подробности, — обратился он к Андрею, предлагая раскурить трубку.

Ефимовский отказался от трубки и кивнул, соглашаясь с его словами. Урусов тяжело вздохнул, присаживаясь в кресло напротив гостя.

— Скверная история. Я не берусь осуждать Мишеля. Всем нам присущи подобные порывы души, и нисколько не удивлён тому, что он увлёкся девицей, тем более что mademoiselle Ракитина приложила к тому немало усилий.

— Стало быть, mademoiselle Ракитина ответила ему взаимностью? — поинтересовался граф.

— Верно, — отвёл глаза от пытливого взора Ефимовского Урусов. — Всё могло бы быть иначе, коли бы Марья Филипповна ответила взаимностью только вашему брату. Конечно, это позор для нашей семьи, но, по крайней мере, он был бы жив.

— Вот как? — подпёр кулаком подбородок Андрей Петрович. — А этот ротмистр, Карташевский, что же, тоже пользовался благосклонностью девицы?

— Увы, — глядя в сторону, отвечал князь. — Марья Филипповна многим вскружила голову. Девица бесспорно хороша, но её папеньке стоило бы больше уделять внимания её воспитанию. Как старший брат Натали, я попытался поговорить с Мишелем и воззвать к его благоразумию. Боюсь, я неудачно выбрал место и время для разговора. У нас в парке есть беседка — весьма уединённое и тихое место. Я думал, что там нам с Михаилом Алексеевичем не помешают, потому предложил пройти туда.

Князь умолк, но его молчание было столь многозначительным, что Ефимовскому не составило труда догадаться о том, что именно произошло в беседке.

— Я не держу на вас зла, Илья Сергеевич, — поднялся с кресла Ефимовский. — Откуда вам было знать о том, что беседка занята…

— Да, скверно вышло, — расстроенно повторил Урусов.

— Что ж, я рад знакомству, пусть и состоялось оно при столь печальных обстоятельствах, — грустно улыбнулся Андрей Петрович. — Будете в столице, непременно заезжайте ко мне, — откланялся он.

— Возможно, я воспользуюсь вашим приглашением, — пожал протянутую руку Урусов. — Сезон мы намерены провести в Петербурге.

— Буду рад встрече, — отозвался граф, прощаясь с князем уже в вестибюле особняка.

Более в усадьбе Урусовых Андрея Петровича ничто не задерживало. Он узнал то, что хотел. Стало быть, настала пора вернуться к делам службы.

Он оставался в уезде ещё две седмицы. Проследил за тем, чтобы работы по обустройству дома в Клементьево были завершены и свёл ещё несколько знакомств с окрестными помещиками, и везде ему повторяли то, что он уже слышал от князя Урусова. Не перемывал косточки Марье Филипповне разве, что немой или глухой.

В середине августа Андрей Петрович тепло простился с матерью и отбыл в столицу, взяв с неё слово, что она станет писать ему как можно чаще.

Дом Калитина в столице располагался на Английской набережной. Сам особняк был невелик, но зато мог похвастать собственным небольшим парком, разбитым позади дома. Петербург Марью Филипповну заворожил. Она не переставала удивляться тому, как величаво хорош он в летнюю пору, его роскошным паркам и скверам, красоте зданий и храмов. Особенно её впечатлил громадный Казанский собор.

Испытывая настоятельную потребность в нравственном очищении, Марья сделалась ревностной прихожанкой. Каждое утро, независимо от погоды, она в сопровождении Настасьи отправлялась к храму пешком. Путь её пролегал через Адмиралтейский бульвар, где, несмотря на летнюю пору, всегда было много гуляющих.

Не глядя по сторонам, девушка торопливо проходила по бульвару, затем по Невскому проспекту, по мосту через Мойку и останавливалась перевести дух только на ступенях храма. Входя внутрь, Марья всякий раз испытывала священный трепет, глядя на строгие лики святых. Поставив свечку за упокой души раба божьего Михаила, mademoiselle Ракитина обыкновенно долго молилась, прося прощения за свои прегрешения вольные и невольные. Несмотря на искреннее раскаяние, молитва не приносила ей облегчения. Всякий раз, вспоминая о том, чем обернулось её желание досадить Урусовым, Марья выходила из собора со слезами на глазах. Она будто бы нарочно терзала себя этими воспоминаниями, полагая, что это есть отныне её крест, который ей надлежит нести до конца своих дней.

Однажды, когда она особенно истово клала поклоны, даже не пытаясь утирать слёзы, что струились по лицу, к ней обратился батюшка, совершавший службы по воскресеньям. Предположив, что молодая прихожанка испытывает какие-то нравственные страдания, святой отец предложил ей исповедаться, но у Марьи не хватило духу открыться в своих прегрешениях даже служителю храма. Сделав пожертвование на нужды страждущих, Марья Филипповна поспешила удалиться. После того она по-прежнему продолжала ходить в храм, посещать службы, но уже старалась вести себя более сдержанно, дабы не привлекать внимания.

Сергей Филиппович, поступив на новое место службы, старался зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Местом адъютанта при военном министре Чернышеве он обязан был протекции московского генерал-губернатора, а потому всячески пытался оправдать оказанное ему доверие, что проявлялось в порой даже неуместном служебном рвении.

Ракитину нравилось его новое положение, занятое им при поступлении на службу. Близость к генерал-губернатору открывала ему весьма заманчивые перспективы. Его расположения и дружбы искали, полагая, что он может быть полезен при решении некоторых вопросов. И он не отказывал, ежели ощущал, что может оказать какое-либо влияние на ход того или иного дела. Его положение ещё более упрочилось с новым назначением. Он пришёлся по душе Чернышёву своей сообразительностью и желанием угодить.

Новенький, ладно пошитый мундир был Ракитину весьма к лицу, молодцеватого красивого адъютанта замечали не только девицы, но и дамы постарше. Однако ж Сергей Филиппович не стремился заводить новых знакомств среди представительниц прекрасного пола. У Ракитина была только одна тайная страсть — карты. Как он не сопротивлялся влечению азарта, порой его воля давала слабину. Чаще фортуна оказывалась не на его стороне, впрочем, на благосостоянии семьи сей факт никак не отражался.

После того, как Ракитин покинул Москву и отправился к новому месту службы, из Первопрестольной в столицу перебралась и обворожительная молодая вдовушка madame Боровская. Покойный муж Елизаветы Алексеевны являлся весьма состоятельным человеком и умер не оставив после себя, кроме своей красавицы супруги, никаких других наследников. Ракитин пользовался благосклонностью Бетси ещё во времена своей службы у московского генерал-губернатора, она же зачастую и оплачивала долги молодого любовника. С переездом в Петербург в личных отношениях для Сергея Филипповича ничего не изменилось.

Ещё в Москве вокруг Бетси организовался кружок молодых беззаботных людей, которых в Первопрестольной именовали шутливо-ласково шалопаями. То были весёлые молодые люди, обыкновенно из числа гвардейских офицеров, вся жизнь которых состояла в праздном удовольствии наслаждениями, которые им обеспечивали их положение в обществе и немалые капиталы, нажитые семьями. Были в этой компании и хорошенькие молодые женщины, чьи мужья обыкновенно сквозь пальцы смотрели на окружение своей второй половины.

С переездом в столицу madame Боровская своим привычкам не изменяла. И пусть стояло лето, но в Петербурге оставалось ещё немало людей, которые с радостью заводили знакомства с прелестной вдовушкой. Мало-помалу салон Бетси приобретал всю большую известность и к началу сезона бывать у неё стало модным. Серж легко вписался в этот новый круг общения. Ни для кого не был секретом характер его взаимоотношений с прелестной хозяйкой. Однако ж madame Боровская всё чаще стала делать ему намёки, что желала бы сменить своё положение любовницы на более пристойный статус жены. Бетси была тремя годами старше Сергея Филипповича, и с какой стороны не посмотри для него являлась самой выгодной партией, но Ракитин не спешил делать предложение, полагая, что молод ещё для того, чтобы связать себя узами брака.

Он близко сошёлся с офицерами гвардии, которые охотно допустили его в свой круг, и стал частым участником тех весёлых безобразий, что обыкновенно совершают молодые люди, стремясь развеять скуку, вызванную бездельем. Его новые приятели частенько подтрунивали над ним, интересуясь его матримониальными планами относительно madame Боровской. Дело дошло до того, что начали делать ставки на то сделает он предложение Бетси до конца года или нет.

Ракитин злился, но виду не показывал. Он и сам понимал, что в отношениях с Бетси давно перешагнул тот порог, когда можно было порвать с ней без возможных дурных последствий для своей персоны. Дело обстояло нынче так, что он должен был или вовсе прекратить с ней всяческие сношения, либо передвинуть их на иную ступень. Но памятуя о том, что сначала надо бы устроить судьбу сестры, он откладывал объяснение.

Сергей Филиппович, слишком занятый своим новым окружением и делами службы, ни сразу заметил перемены, что произошли с его сестрой. Марья из беззаботной девицы с лёгким характером как-то незаметно превратилась в набожную неулыбчивую особу, молча осуждавшую тот образ жизни, что он вёл. Даже Елена Андреевна, поначалу радовавшаяся такому смирению и праведной жизни, что стремилась вести дочь, глядя на неё забеспокоилась.

Марья Филипповна категорически отказывалась выезжать в свет, объясняя свой отказ тем, что это не то, к чему она стремится отныне. Из её гардероба исчезли яркие наряды, и на смену им явились унылые строгие платья преимущественно серого и чёрного цвета. Она сильно исхудала, перестала заботиться о собственной внешности. Исчезли легкомысленные кудри, нынче mademoiselle Ракитина предпочитала убирать свои роскошные русые локоны в тугой пучок, из которого лишь изредка выбивались кудрявые пряди. Серж поймал себя на мысли, что с сестрой в её нынешнем облике ему было бы неловко, ежели не сказать стыдно, появиться в обществе.

С началом осени в Петербург потянулось высшее общество. Город ожил, наполнился многоликой толпою, ресторации и театры вечерами стали полны людей. Приехали и Калитины. После совместного ужина Василий Андреевич удалился к себе в кабинет, а Елена Андреевна и Ольга Прокопьевна о чём-то долго тихо беседовали в гостиной, бросая украдкой взгляды на Марью Филипповну, что устроилась за столом поближе к подсвечнику со святым писанием в руках.

— Что монахиня, — шептала Елена Андреевна своей золовке. — С утра ни свет, ни заря в храм уходит. К обеду воротится и снова молится, либо, вон, со святым писанием сидит. Я уж думаю не тронулась ли умом Марьюшка.

— Пройдёт, — без особой уверенности в голосе отвечала Ольга Прокопьева. — То вина её грызёт, вот и наложила сама на себя епитимью, а встретится кто, так и думать забудет о том.

Дверь в гостиную растворилась и, сияя улыбкой вошёл Сергей Филиппович.

— Маменька, — поцеловал он мать в щёку, — тётушка Ольга, — склонился он над рукой своей родственницы, — бесконечно рад видеть вас в добром здравии.

— Дай я посмотрю на тебя, Серёжа, — поднялась с дивана Ольга Прокопьевна, взяв племянника за руки. — Хорош, очень хорош, — рассмеялась она. — Нашёл поди себе невесту?

Серж смутился и слегка покраснел:

— Я, думаю, с этим делом торопиться не стоит, — отозвался он, ласково глядя на тётку.

— Стало быть, нашёл, — улыбнулась в ответ Ольга Прокопьевна. — Хороша? Чьих будет?

Елена Андреевна нахмурилась и поджала губы. Бетси ей не нравилась. Madame Боровская ещё ни разу не появилась в доме на Английской набережной, но слухи уже дошли до матери Сергея.

— После, тётушка. Как доехали? — поспешил он перевести разговор на другую тему.

Ольга Петровна, сетуя на плохие дороги принялась рассказывать о долгом утомительном путешествии, на какое-то время позабыв о вопросах, что она задала племяннику несколькими минутами ранее. Выслушав её жалобы и проявив должную долю внимания и сочувствия, Сергей подсел к сестре.

— Мари, — положил он ладонь поверх её руки, придерживающей книгу, — у меня есть разговор к тебе.

Марья раздражённо захлопнула книгу и повернулась к брату.

— Я тебя слушаю, Серж.

— Пройдёмся? — указал он взглядом на растворённое французское окно, выходящее в небольшой парк.

Марья с видимой неохотой поднялась со своего места и последовала за братом. Стоял удивительно тёплый для конца сентября вечер. Шагая по посыпанным мелким гравием дорожкам в блеклом свете масляных фонарей, она ждала, что он первым начнёт разговор.

— Мари, так нельзя, — вздохнул Ракитин. — Коли ты будешь сторониться общества, ты никогда не найдёшь себе мужа.

— Я не ищу его, Серёжа. Я решила, что не стану выходить замуж. Моё предназначение отныне в другом.

— В чём?! — взорвался Сергей. — В молитвах?! В ночных бдениях перед иконой?! Полно! Не так уж велика твоя вина, чтобы хоронить себя заживо.

— Ты не понимаешь! Всему виной стало моё тщеславие и желание нравиться всякому, кто на меня посмотрит! — повысили голос в ответ Марья. — Я не желаю более такой жизни. Нынче мне спокойно. Душа моя ничем не смущена. Она свободна.

— И потому ты мучаешь себя, закрываясь от всего мира?! — не сдавался Серж. — Пойми, Мишеля не вернуть и ничего нельзя изменить. Растратишь в пустую лучшие годы, а после жалеть начнёшь.

— Отчего ты мне говоришь это? — остановилась Марья Филипповна.

— Мне удалось достать билеты на императорский бал, — понизил голос Сергей. — Я только ради тебя старался.

— Бетси руку приложила к тому? — нахмурилась Марья.

— Даже ежели и так! — взял её за руку Сергей. — По моей просьбе. Пообещай, что поедешь со мной.

Марья отвернулась, закусив губу. Она так старалась отринуть от себя всю ту мишуру, коей считала свою прежнюю жизнь, но душа её вовсе не была свободна, как она говорила о том брату. Она желала бы этой свободы от мирской суеты, от тщеславия, но положа руку на сердце, не могла сказать, что ей удалось достичь того в полной мере. И вот брат ныне вновь смущал её заманчивыми перспективами, но она всем сердцем хотела бы не поддаться его уговорам, не разрушить той праведной жизни, что досталась ей с таким трудом. Где-то в глубине души по-прежнему подспудно тлело желание праздника, новых впечатлений, новых знакомств, желание окунуться в праздную атмосферу лёгкого флирта и веселья.

— Ты обещаешь? — не отступал Серж.

— Серёжа, — повернулась к нему Марья, — я… Мне так… Мне тяжело будет начать всё сначала.

— Ну, же, Мари! Соглашайся, прошу тебя, — продолжил увещевать её брат.

— Хорошо, — скромно опустила ресницы Марья Филипповна.