Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 21

Как бы было хорошо, коли можно было бы выбросить из памяти всё то, что мучило, что не давало спать по ночам. Но забыть не получалось, а как дальше жить с горькими воспоминаниями, Марья так и не могла придумать. Все дни без него стали пусты, уж лучше его ненависть, но знать, что с ним ничего не случится, чем терзаться муками неизвестности, не смея даже написать ему. Что может быть хуже неизвестности? Хуже ожидания? Верно, ничего такого и нет на свете.

Минул холодный ветреный март, за ним дождливый сырой апрель, наконец, вместе с маем в Полесье пришла весна во всём буйстве своего цветения.

Марья Филипповна вновь вернулась в то состояние, в котором находилась в Петербурге. Даже не надевая скромных нарядов, преимущественно тёмных и невзрачных тонов, как то было в столице, она стала часто посещать местный храм неподалёку от Полесья. В своих молитвах девушка просила Господа защитить того, кто нынче был столь далеко от неё и ежедневно подвергал свою жизнь опасности, она просила и за Бести, дабы, когда придёт время, жена брата могла легко разрешиться от бремени.

Посещая воскресную службу в первый раз после долгого перерыва, Марья Филипповна замечала и косые взгляды, и тихие шепотки за спиной, но вошла в храм, расправив плечи и высоко подняв голову. Внимая словам протодьякона, читавшего молебен, Марья осеняла себя крёстным знамением, клала поклоны, не глядя на остальных прихожан.

— Ишь, гордая какая, — слышала она за своей спиной злобный шёпот madame Василевской, бабки Поля. — Другая на её месте бы постеснялась в Божий дом войти. Тьфу, блудница! — негодовала старая дама.

— И не говорите. Сгубила молодца и хоть бы что ей, — отвечал madame Василевской другой старческий голос, который Марья не признала.

Слёзы застили глаза, заставляя расплываться горевшие огоньки свечей яркими бликами. "До чего же злы бывают люди, — склоняясь в поклоне, размышляла девушка. — Видимо, до гробовой доски мне того не забудут".

После службы mademoiselle Ракитина шагнула к канунному столу перед распятием, дабы поставить свечку за упокой душа раба Божьего Михаила. Около подсвечника стояла невысокая худая женщина, руки её тряслись, и она никак не могла поставить свечу.

— Позвольте помочь, — поставив свою свечу, шепнула ей Марья.

Женщина в чёрном траурном чепце обернулась к ней, глядя в глаза с такой ненавистью, что у Марьи душа ушла в пятки. Синие глаза её горели такой злобой, что девушка отшатнулась, едва не задев другой высокий подсвечник.

— Я в вашей помощи не нуждаюсь, mademoiselle Ракитина, — прошептала она в ответ.

Марья поспешно покинула храм и уселась подле матери, забравшись в коляску.

— Кто это? — осмелилась она спросить у Елены Андреевны, провожая глазами женщину в трауре, что спустилась с крыльца и поддерживаемая под локоток лакеем, села в закрытую карету.

— Соколинская, — мельком взглянув на соседку, отвечала Елена Андреевна.

Марья тяжело вздохнула и более за всю дорогу не проронила ни слова.

Бетси к концу своей тягости уже с трудом передвигалась. Она беспрестанно жаловалась на боли в спине и бессонницу. Доктор, приехавший осмотреть её, после визита в спальню барыни изъявил желание поговорить с Сергей Филипповичем. Входя в кабинет хозяина Полесья, пожилой человек выглядел весьма обеспокоенным.

— Вы желали говорить со мной? — жестом предложил ему присесть Ракитин.

— Сергей Филиппович у меня возникли некоторые опасения, касательно состояния вашей супруги, — ёрзая на стуле, начал свою речь доктор.

Достав из кармана платок, эскулап промокнул взмокший лоб.

— Опасения, какого рода? — обеспокоенно поинтересовался Серж.

— Я не специалист в подобных делах, но мне кажется, что не мешало бы послать в Москву за опытным акушером, — продолжил доктор.

— Вы находите что-то странное в её тягости? — поднялся из-за стола Ракитин и принялся ходить по комнате.

— На первый взгляд ничего, — вздохнул врач. — Возможно, я напрасно беспокоюсь, но мне будет спокойнее, коли человек более сведущий будет рядом с вашей супругой, когда придёт время.

— Раз вы считаете, что это необходимо, я съезжу в Москву, — отозвался Сергей Филиппович. — Не могли бы вы рекомендовать мне кого-нибудь.

— Да, конечно, — поднялся со стула доктор. — Я напишу вам, — шагнул он к столу и, взяв в руки перо, обмакнул его в чернильницу, черкнув на листе бумаги имя и адрес человека, что, по его мнению, мог оказаться полезен.

Обеспокоенность доктора передалась Сержу, но, не желая пугать жену, он ничего не сказал ей и лишь с матерью поделился своими опасениями.

— Глупости, — фыркнула Елена Андреевна, выслушав сына. — Природа своё возьмёт, но коли считаешь нужным, то поезжай, — отвечала она ему.

И он уехал на другой день, пообещав вернуться через седмицу. Отъезд супруга привёл Бетси в уныние.

Марья, которой Сергей Филиппович тоже не открыл причин своей поездки, ужасно злилась на брата, что он оставил жену в такое тяжёлое для неё время. Памятуя, что доктор наказал Бетси больше ходить, нынешним тёплым вечером Марья уговорила невестку пройтись. Тяжело переваливаясь с боку на бок, Бетси насилу дошла до скамейки и осторожно опустилась на неё. Лицо её исказила страдальческая гримаса.

— Что-то нехорошо мне нынче, — пожаловалась она, едва Марья присела подле неё.

— Болит что-то? — участливо поинтересовалась mademoiselle Ракитина.

— Тянет будто, — погладила большой живот под плотным шёлком платья Елизавета Алексеевна.

— Может, лучше будет вернуться? — поднялась Марья со скамейки.

— Нет. Посидим ещё, — робко улыбнулась Бетси и отвернулась к фонтану.

Тонкая струя, льющаяся из мраморного кувшина, в руках статуи, изображавшей юношу в короткой тунике, негромко журчала, ударяясь о стены глубокой чаши, в воздухе разливался аромат сирени, что росла в аккурат за парковой скамейкой.

— Хорошо-то как нынче, — вздохнула она, не отрываясь глядя на струю воды.

— Да, хорошо, — согласилась Марья. — Тихо, покойно.

— Отчего вы за Илью Сергеевича не пошли? — поинтересовалась Бетси.

— Не люблю я его, — тихонько вздохнула девушка.

— А Ефимовскому отчего отказали? — повернулась к ней Елизавета Алексеевна.

— Оттого, что он меня не любит, — смутилась Марья.

— Серж тоже меня не любит, но по мне пускай уж лучше так, — вновь отвернулась к фонтану Бетси.

— Отчего вы говорите так? Серёжа любит вас, — принялась убеждать её Марья.

— Нет, — последовал тяжёлый вздох. — Возможно, раньше я и привлекала его, но не теперь. Поглядите на меня. Я же сущая уродина стала, — горько заплакала вдруг она. — Я ему опротивела, — всхлипывала Бетси.

Марья растерялась, не зная, что ответить на это. Бетси испуганно охнула и вцепилась в руку золовки с неожиданной силою.

— Что это? — округлились её глаза. — Боже! Неужели… — она прикусила губу, но не смогла сдержать болезненного стона.

— О Боже! — выдохнула Марья.

Она вскочила со скамейки, не зная, что ей предпринять. То ли бежать за помощью, то ли остаться с женой брата. Девушка беспомощно огляделась вокруг. В парке уже смеркалось, и вокруг не было не души. Надобно было бежать, звать на помощь, но и оставить Бетси одну ей стало страшно.

— Позовите же кого-нибудь, — умоляюще, прошептала молодая женщина. — Я не дойду сама.

Подобрав юбки, Марья побежала к дому.

Вбежав по ступеням, она распахнула двери в будуар матери.

— Маменька! Бетси! Началось! — задыхаясь, вымолвила она.

— Где она? — поднялась с кушетки Елена Андреевна.

— Там, в парке, у фонтана, — махнула рукой Марья в неопределённом направлении.

Елена Андреевна быстро сошла вниз и велела дворецкому позвать двух лакеев.

— Кресло возьмите, — сама отворила она двери в гостиную. — Барыню на кресло посадите и несите сюда. И не дай Бог вам её уронить! Шкуру спущу! — напутствовала она слуг. — Что встал?! — обернулась madame Ракитина к дворецкому. Беги на конюшню, скажи Прокопычу, пускай в деревню за повитухой едет.

Жалобно стонущую барыню внесли в дом спустя четверть часа. Красные от натуги лакеи с трудом втащили кресло на второй этаж и осторожно поставили на пол в её покоях. Елена Андреевна поднялась следом и с помощью двух дворовых девок помогла невестке перебраться в постель.

— Ничего, голубушка, — приговаривала она, промокая полотенцем выступившую на лбу роженицы испарину, — Господь терпел и нам велел. Вот сейчас привезут Устинью, и всё будет хорошо.

— Боже, ну, отчего так больно?! — стонала Бетси, прикусывая до крови губу.

— Оттого, что прародительница наша согрешила, — погладила взмокшие на висках тёмные локоны Елена Андреевна. — Вот и суждено теперь человеку в муках на свет появляться.

Марья заглянула в комнату, но обернувшись на звук открывшейся двери, мать велела ей уйти. Вернувшись в свои покои, mademoiselle Ракитина замерла у окна, вглядываясь в черноту ночи за окном. Про себя Марья горячо молилась, чтобы Серж приехал, как можно скорее. Ведь сегодня минула ровно седмица с тех пор, как он уехал в Первопрестольную. Словно в ответ на её молитвы, послышался сначала стук копыт и шелест гравия под колёсами экипажа, а после показалась и сама коляска, остановившаяся у крыльца. Распахнув окно, Марья свесилась через подоконник.

— Серёжа! — завидев брата, помахала она рукой. — Быстрее, началось! Бетси!

Подняв голову, Сергей коротко кивнул и быстро вбежал по ступеням, скрывшись в доме. Из коляски выбрался невысокий, убелённый сединами человек, подхватил с задка экипажа небольшой саквояж и засеменил следом за барином.

С приездом акушера Марья немного успокоилась. Ей хотелось хоть чем-нибудь помочь, но она не знала, что ещё она может сделать. Потому она принялась горячо и истово молиться вслух, опустившись на колени прямо посреди собственной спальни.

Пропустив вперёд себя акушера, Сергей Филиппович остановился у дверей. Рука его коснулась белой створки, но он никак не мог заставить себя войти. Громкий крик разорвал тишину дома, хлестнув по напряжённым нервам. Ракитин отпрянул от двери и, прислонившись спиной к стене, перевёл дух. Снова закричала Бетси. Серж вцепился зубами в сжатые в кулак пальцы. "Господи! Не оставь милостью своей!" — пронеслось в голове.

Кряхтя и охая, мимо него протиснулась в двери повитуха Устинья, которую привёз Прокопыч. На мгновение Сергею удалось увидеть жену через растворённую в спальню дверь. Лицо её было обезображено страданием. Она вся покраснела от натуги и тяжело дышала, пока его мать придерживала ей голову и пыталась напоить водой из стакана.

Закрыв лицо руками, Ракитин сделал шаг, потом другой, всё быстрее и быстрее удаляясь в сторону своих покоев. Войдя к себе, он велел камердинеру принести ему водки. Выгнав из комнаты слугу, выполнившего его распоряжение, Серж трясущимися руками налил себе выпить. Даже здесь, через весь коридор были слышны крики, что заставляли его мелко вздрагивать всякий раз, доносясь до его слуха.

После полуночи, когда графин на столе почти опустел, Сергею Филипповичу послышался какой-то странный звук, будто мяукал котёнок. Не сразу осознав его значение, он некоторое время пребывал в размышлениях, откуда в его покоях взяться котёнку. Когда же он понял, что всё завершилось, то поднялся с кресла и устремился по коридору к покоям супруги. Чем ближе подходил он, тем явственнее слышался плач младенца.

Не слыша более тех ужасных криков, Серж вошёл и остановился на пороге. Посреди будуара стояла Устинья, укачивая в своих полных руках плачущего ребёнка. Елена Андреевна, закрыв лицо руками сидела подле постели Бетси, которая не шевелилась. Две дворовые девки испуганно оглянулись на замершего в дверях барина и торопливо перекрестились. Акушер вышел из спальни и остановился напротив Ракитина.

— Мне жаль, Сергей Филиппович, — дотронулся он до его плеча. — Ваша жена была весьма хрупкой женщиной.

— Была? — не понимая, спросил Ракитин.

Стряхнув сухонькую ладошку акушера с плеча, Серж рванулся в спальню и медленно опустился на колени подле постели.

— Лиза, — позвал он её. — Лиза, ответь.

— Она умерла, Серёжа, — хрипло прошептала Елена Андреевна.

Сергей нащупал холодную тонкую кисть в складках одеяла и прижался к ней губами.

— Прости меня, Mon ange (ангел мой), — глаза обожгло.

Серж не сразу понял, что это слёзы жгут ему глаза. Ему стало невыносимо стыдно и горько оттого, что он не любил её, что считал её обузой, и вот ныне он стал свободен, но ценою этой свободы стала жизнь той, что любила его всем сердцем.

Поднявшись со стула, Елена Андреевна вытолкала из спальни девок, вышла сама и закрыла за собою двери. Ракитин плакал навзрыд. Он то просил прощения, то звал её, то принимался целовать холодные руки и застывшие черты.

Подождав немного, Елена Андреевна вошла, обняла вздрагивающие плечи сына и мягко, но настойчиво повлекла его к дверям. В будуаре к нему шагнула Устинья.

— Дочечка у вас, барин, — протянула она ему ребёнка.

Глянув на орущего младенца равнодушным взглядом, Серж отмахнулся от повитухи и вышел вон. Он не помнил, как спустился по ступеням, как выбежал из дома, и направился в тёмный парк. В себя он пришёл, сидя на скамье у фонтана. Это место очень любила Марья, а после и Бетси облюбовала его.

— Господи! За что ты так со мной?! — поднял он голову, вглядываясь в безмолвное звёздное небо. — Настя, потом Лиза. Что я такого совершил, что ты проклял меня?! — шёпотом вопрошал он.

Белая тень отделилась от куста сирени и скользнула к нему на скамью. Марья прижалась головой к плечу брата, утирая бегущие по лицу слёзы.

— Как страшно, Серёжа, — прошептала она. — Я ни за что не пойду замуж, — всхлипнула Марья.

Брат и сестра ещё долго сидели в парке на скамье, до тех пор, пока Ракитин не ощутил, что Марью всю трясёт в ознобе. Майские ночи были ещё довольно прохладными, а она выбежала за ним из дома в одном тонком муслиновом платье. Сняв мундир, Серж накинул его на плечи сестры и помог ей подняться. Вместе они дошли до дома в полном молчании. Да и не надобно было слов. В это молчании было больше, чем возможно было выразить словами.

— Как ты дочку назовёшь? — остановилась на ступенях крыльца Марья.

— Лизой, — тихо обронил Серж.

Марья снова заплакала, Ракитин обнял её и привлёк к себе.

Елизавету Алексеевну схоронили на другой день после того, как окрестили маленькую Лизу. Стоя в храме у гроба подле Сержа, Марья испытала странное чувство, что всё это уже было видено ею однажды. Всё те же люди с застывшим выражением скорби на лицах, те же свечи, заунывный голос местного попа, отпевавшего усопшую. Она наблюдала за всем, словно отрешившись от них, как человек совершенно посторонний.

После поминок, Марья пошла к себе. Поднявшись на один пролёт широкой лестницы, она остановилась и оглянулась. В вестибюле Сергей бледный в чёрном сюртуке, прощался с последними из тех, кто приехал проводить в последний путь покойницу. Mademoiselle Урусова что-то тихо говорила брату Марьи, а её рука в чёрной кружевной митенке совершенно бесстыдным образом лежала на груди Сержа, касаясь лацкана его сюртука.

Серж что-то ответил ей, печальная горькая улыбка скользнула по его губам, когда он склонился над рукой Натальи, прежде чем запечатлеть на ней невесомый поцелуй. Не в силах и далее смотреть, Марья отвернулась и быстро зашагал вверх по лестнице.

Она знала, что Натали вернулась из Петербурга так ни с кем и не обручившись, и ей было неприятно видеть княжну так близко подле брата. Что-то постыдное было в том, как Натали смотрела на него, прикасалась к нему, будто бы в желании утешить его.

Сергей Филиппович покинул Полесье к концу мая, приняв решение вернуться на службу в столицу. Марья не винила его за то, что ему было слишком тяжело находиться в усадьбе, и прекрасно понимала его желание уехать.

После отъезда брата mademoiselle Ракитина стала часто наведываться в детскую к крошечной племяннице. Поначалу маленькая Лиза казалась ей весьма отталкивающей, но прошёл месяц, и девочка из орущего красного младенца превратилась в маленького белокурого ангела. Совершенно белый пушок на голове, чистые голубые глаза, пухлые щёчки и ручки совсем покорили Марью.

Елена Андреевна, глядя на внучку умилялась тому, как сильно она походила на своего отца, когда Серж был в том же возрасте.

— Красавицей будет, — улыбалась madame Ракитина, частенько склоняясь над колыбелью и поглаживая пухлые щёчки малышки указательным пальцем.

К концу июня в Полесье пожаловали гости, князь и княгиня Анненковы. Марья совсем позабыла о том, что Ирэн обещала навестить её, когда они поедут в Смоленские владения Бориса. Визиту подруги mademoiselle Ракитина обрадовалась. После ужина, оставшись вдвоём девушки всё говорили и никак не могли наговориться. Марья долго мучилась перед тем, как задать княгине Анненковой вопрос о том, неизвестно ли ей что-нибудь о судьбе графа Ефимовского? Ирина широко распахнула карие глаза, когда услышала, о ком она спрашивала.

— Он писал письмо Борису, — тихо зашептала новоиспечённая княгиня. — Служит в какой-то крепости, названия я не запомнила. Борис читал мне, но я стала такая рассеянная, — засмеялась Ирина и смущённо отвела глаза.

По тому, каким светом светились глаза подруги, по её цветущему виду, Марья догадалась.

— Ты в тягости?! — с ужасом прошептала она, памятуя о судьбе несчастной Бетси.

Ирэн кивнула.

— О, это такое счастье! — взяла она за руки Марью. — Ежели бы только знала, как я нынче счастлива.

— А Борис? — не удержалась от любопытства Марья.

— Я думала, что сильнее любить просто невозможно, но он доказал мне, что можно, — смеясь, отвечала Ирэн.

Анненковы погостили у них всего два дня и, тепло простившись, вскоре отбыли. Но даже в эти два дня наблюдая за молодой четой, за тем, каким восторгам светятся глаза обоих, когда они рядом, за тем, с какой нежностью Борис всякий раз касается своей молодой жены, Марья испытывала всепоглощающую зависть к этому безграничному счастью. "Верно, ради такой любви и умереть не страшно. Вот Серж не любил Бетси, и это страшно, — рассуждала она сама с собой после их отъезда. — А коли бы меня так любили, то, верно, было бы не страшно! Ежели Ефимовский бы так любил меня, я бы всё отдала!"

Весь вечер после отъезда Анненковых она думала об Андрее, а ночью он приснился, лежащим в изумрудно-зелёной траве ей в своём белом кавалергардском колете с алым пятном крови на груди. Проснувшись от собственного крика, Марья скатилась с широкой постели, упала на колени и зашлась в горестных рыданиях.