Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 39

Удостоверившись, что жизни сестры более ничего не угрожает, Сергей Филиппович вышел в коридор, где собралась встревоженная прислуга. Среди обращённых к нему в немом вопросе лиц, он разглядел бледное взволнованное личико княжны Куташевой.

— Сергей Филиппович? — не скрывая удивления, обратилась к нему Софья. — Вы, как здесь? Впрочем, неважно, — спохватилась она. — Что с Марьей Филипповной?

— Всё хорошо, — рассеянно улыбнулся Ракитин перепуганной девушке. — Где ваш брат?

— Должно быть, у себя в кабинете, — пробормотала Софи.

— Проводите меня, — попросил Ракитин. — Мне надобно поговорить с ним.

Mademoiselle Куташева послушно кивнула и поспешила к лестнице. Она настолько разволновалась, что позабыла о том, что одета неподобающим образом, но, проходя мимо зеркала и мельком бросив взгляд на своё отражение, сдёрнула с головы нелепый ночной чепец. Брат Марьи Филипповны всегда казался ей очень привлекательным молодым человеком, и даже в такой необычайно волнительный момент, Софи вдруг пожалела, что выглядит, как пугало в глазах Сержа. Нет, она вовсе не была тщеславна, но женское самолюбие оказалось задето.

— Это здесь, — остановилась она перед дверью в кабинет князя Куташева.

— Ступайте, Софи, — вздохнул Ракитин.

То, что он собирался сказать своему зятю, отнюдь не предназначалось для ушей неискушённой барышни. Убедившись, что Софья ушла, а не осталась подслушивать под дверью, Сергей Филиппович решительно потянул на себя дверную ручку.

В полумраке комнаты, где на столе горела единственная свеча, он разглядел хозяина кабинета. Николай Васильевич стоял спиной к нему, уставившись в серый сумрак наступавшего летнего утра.

Звук открывшейся двери заставил обернуться. Николай недоумённо уставился на незваного гостя, не сразу сообразив, кого видит перед собой.

— Серж? — взлетела вверх густая тёмная бровь. — Ты как здесь? — повторил он вопрос сестры.

— Тебя вовсе не заботит, что сталось с твоей женой и ребёнком? — обманчиво спокойно осведомился Сергей Филиппович, плотно прикрывая дверь за собой.

— Ежели бы всё окончилось печально, мне бы уже сообщили, — холодно отозвался Куташев.

— Жива, вопреки твоим чаяньям, — ощущая, как в душе закипает неукротимая чёрная волна гнева, отозвался Сергей Филиппович.

— Тогда я не пойму, отчего ты исходишь ядом, Серж, — пожал плечами князь, усаживаясь в кресло. — Выпьешь со мной? — равнодушно осведомился он, наполняя стаканы бренди.

Вместо ответа Сергей Филиппович, не сдержав кипевшей в нём злости, схватил зятя за лацканы сюртука и, выдернув его из кресла, припечатал к стене. И откуда только силы взялись?

— Не могу поверить, что ты… — он не договорил, отвернулся не в силах произнести тех слов, что вертелись на языке.

Николай отцепил судорожно сжатые пальцы шурина от сюртука и, надавив на его плечи, усадил его в кресло.

— Сядь, Серж! Хоффман — лучший врач во всей столице, коли бы он не смог ничего сделать, не сделал бы более никто, — ровным тоном заговорил князь. — Так или иначе, Господь решает, кому жить, а чьё время уже пришло. Коли твоя сестра жива, то тому радоваться надо, а не бросаться на меня с кулаками.

— Как ты мог? — Сергей задыхался от переполнявших его чувств.

— Не могу понять, о чём ты толкуешь, — провёл ладонью по лицу Куташев. — Ночь, знаешь ли, бессонная выдалась, голова, как в тумане.

— Мне известно, о чём ты немца просил, — злобно бросил Ракитин.

— Вот как? Поди прислуга расстаралась. Горничная твоей сестры. Как там её? Милка кажется? — догадался князь.

Ракитин кивнул, подтверждая его догадку.

— С ней у меня разговор короткий будет, — присел в кресло напротив Ракитина Куташев. — А за сестру свою не тревожься. Я никогда не желал ей смерти. Не буду лукавить. Не всё у нас гладко, но жизнь впереди долгая, — поднял свой стакан Куташев. — Ну, так кто? Мальчик? — поинтересовался он.

Сергей кивнул, протянув руку ко второму стакану.

— Хвала Господу, что всё не напрасно, — выдохнул Куташев, поднося к губам стакан.

Но выпить он так и не успел. В двери настойчиво постучали.

— Entrez! — опустил стакан на стол Куташев.

Вошёл Хоффман.

— Николай Васильевич, спешил сообщить вам радостную весть, но как вижу, опоздал, — устало улыбнулся немец.

— Мне остаётся только поблагодарить вас, Генрих Карлович. Вы совершили чудо.

— На всё воля Божья, — скромно потупил взор Хоффман. — Я бы посоветовал вам окрестить младенца, как можно скорее, уж больно слаб здоровьем, — вздохнул немец.

— Я непременно последую вашему совету, — тотчас согласился Куташев. — Генрих Карлович, вы, видимо, очень устали. Я распоряжусь, чтобы вас доставили домой, — позвонил в колокольчик князь.

— Буду весьма признателен, — склонил седую голову немец. — Я и в самом деле очень устал. Простите, господа, что помешал вашей беседе.

— Вы нисколько не помешали, — возразил Ракитин. — Примите и от меня сердечную благодарность.

— Это мне следует благодарить провидение, что вы оказались рядом, молодой человек, — откланялся доктор.

Ежели Куташев и был удивлён словами Хоффмана, то виду он не подал. Проводив эскулапа до вестибюля, Николай вернулся в кабинет, где оставил шурина.

— Сергей Филиппович, вы слышали всё, о чём сказал Хоффман. Вы не откажете мне в просьбе стать крёстным отцом наследника рода Куташевых?

— Разумеется, я согласен, — отозвался на его просьбу Ракитин.

— Тогда нынче после полудня жду вас здесь, — протянул ему руку Куташев, намекая на то, что желал бы остаться один.

За окном совсем рассвело. Погасив свечу, Николай взял было стакан с бренди, но, повертев его в руках, поставил обратно, так и не пригубив. Стараясь не шуметь, князь прошёл в покои супруги. Марья спала. Уходя, Хоффман предупредил, что княгиня, вероятнее всего, проспит до самого вечера. Устроившись в кресле у окна, румяная круглолицая баба укачивала маленького барчука, что-то тихо напевая.

— Покажи, — велел Куташев.

Женщина поднялась и протянула младенца барину. Николаю даже не надобно было долго вглядываться в маленькое сморщенное личико, дабы удостовериться в отцовстве Ефимовского.

— На вас, барин, похож, — прошептала женщина, принимая обратно дитя.

Куташев только усмехнулся в ответ. Мальчик родился темноволосым, как и он сам, стало быть, есть шанс, что тайну рождения маленького князя Куташева удастся сохранить, ежели, конечно, княгиня Анненкова, да и сама Марья будут хранить молчание. В том, что Ирина ни словом не обмолвится, Николай был уверен, но вот, чего ожидать от собственной супруги, он не знал.

Он уже собирался уйти, когда в комнату робко заглянула Софья.

— Можно мне взглянуть? — осветила её лицо сияющая улыбка.

Кормилица широко улыбнулась барышне в ответ и поднесла дитя. Софья в отличие от брата долго всматривалась в крошечные черты. Чистый высокий лоб княжны прорезала морщинка, густые тёмные брови сошлись к переносице. Наблюдая за сестрой, Николай несколько встревожился. Намётанному глазу художника может открыться многое из того, что не заметит взгляд человека неискушённого и ненаблюдательного.

Словно ощутив пристальный и напряжённый взгляд, младенец проснулся, заворочался в неловких руках княжны, и та поспешила вернуть его кормилице.

— Как ты собираешься назвать мальчика? — поинтересовалась Софья, выходя вслед за братом из покоев княгини.

Николай отметил про себя, что сестра спросила о мальчике, а не о сыне.

— Сегодня по святкам Михаил именинник, — ответил Куташев. — Стало быть, будет Михаилом.

— Ты будто не рад, — тихо заметила Софья.

— Полно, Сонечка. Рад, очень рад, устал только, — поспешил развеять её подозрения Николай.

Как и предсказывал Хоффман, в себя Марья Филипповна пришла только поздним вечером. Едва очнувшись от тяжёлого забытья, княгиня попросила принести ей дитя. Разглядывая ребёнка в своих руках, она никак не могла поверить в то, что это маленькое сморщенное существо и есть её сын. Её и Андрея.

— Да, вы барыня не глядите так, — забрала раскричавшегося младенца кормилица, — две-три седмицы минует, не узнаете, — улыбнулась женщина.

— А где Николай Васильевич? — осведомилась она.

— Барин-то? Дома. Где ж ему быть? — пожала полными плечами кормилица. — Позвать велите?

— Нет, не надобно, — вздохнула княгиня, откидываясь на подушки. — Звать тебя как?

— Марфой, — отозвалась женщина. — Ну, так я пойду тогда? Михаила Николаевича кормить пора, — добавила она, укачивая дитя.

— Михаила Николаевича? — нахмурилась Марья.

— Так окрестили сыночка вашего нынче днём, — пояснила кормилица. — Братец ваш — крёстный ему.

— Ступай, Марфа, — отпустила кормилицу Марья.

Оставшись в одиночестве, женщина закрыла глаза. Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка и побежала по щеке. Марья не стала вытирать её. Руки её безвольно лежали поверх одеяла. Несмотря на духоту, стоявшую в конце августа, ей было холодно. Невообразимо холодно. Она подумала о том, как бы отреагировал Андрей на известие о рождении сына, и, сравнивая свои мечты с тем, что происходило воочию, горько разрыдалась. Вся жизнь отныне виделась ей бессмысленной. Что дальше? Как жить? Вставать каждое утро, причёсываться, одеваться, есть, пить, для кого? Для кого ей всё это делать? Для себя? А для себя не надобно более! Одна пустота впереди и нет ничего более, ни любви, ни ненависти. Всё выжжено, пустыня осталась.

Молодая княгиня оправилась на удивление быстро. Никаких видимых причин для того, чтобы целыми днями оставаться в постели в самом скором времени у неё не осталось, да только возвращаться к прежней жизни у Марьи Филипповны не было никакого желания. Весь день она проводила в своих покоях, не спускаясь даже к трапезе. Она ничего не просила, не требовала, не капризничала, а просто лежала в постели или сидела в кресле у окна, подперев щёку кулаком. Не проявляла она интереса и к ребёнку. Единственный раз взглянув на дитя, она более не просила принести его и не спрашивала о нём.

Так прошла седмица, за ней другая, но ничего не менялось. Поначалу Николая нисколько не заботило то, что происходит с его женой, но когда по углам стала шептаться челядь о том, что княгиня в уме повредилась, пришлось вмешаться. По просьбе князя Хоффман осмотрел Марью Филипповну и лишь развёл руками, демонстрируя своё совершенное бессилие и непонимание происходящего.

— Право слово, Николай Васильевич, княгиня вполне здорова, она совершенно оправилась, и я не понимаю, отчего она ведёт себя подобным образом, — заявил он князю, покинув покои его супруги.

— То есть, вы утверждаете, что медицинская помощь моей супруге не требуется? — прищурился Куташев.

— Точно так, ваше сиятельство, — кивнул Хоффман. — Ежели какой недуг и поразил вашу супругу, то он скорее душевного свойства, нежели телесного. Возможно, вам стоит поговорить с ней и этого будет довольно.

— Благодарю вас, Генрих Карлович, — отпустил врача Куташев.

Распрощавшись с доктором, Николай прошёлся по библиотеке, обдумывая слова Хоффмана. Ему вовсе не хотелось вести с Марьей Филипповной душеспасительные беседы, а то, что дело здесь было именно в недуге душевном, а не телесном, сомневаться не приходилось. Преодолев собственное сопротивление, Куташев вошёл на половину жены. На стук в дверь, ему открыла горничная жены Милка, тотчас съёжившаяся под сумрачным взглядом барина. Девица ещё не забыла разговора, что состоялся между ней и его сиятельством, и полученный урок усвоила надолго.

Взглядом указав прислуге на выход, Николай вошёл и плотно прикрыл за собою двери. Марья осталась безучастной к его появлению, она даже не переменила позы, продолжая смотреть невидящим взглядом в окно. Окинув беглым взглядом жену, князь глубоко вздохнул, подавляя мгновенно вспыхнувшее чувство брезгливости и отвращения. Неприбранная, непричёсанная, неопрятная, шёлковый капот, надетый поверх ночной рубашки, в пятнах. Разве может такая женщина вызвать симпатию?

— Мари, мне кажется, пришло время нам поговорить, — начал Куташев, присаживаясь подле жены.

— О чём? — равнодушно обронила она, не поворачивая головы.

Николай с трудом подавил раздражение и постарался не выказать гнева, вызванного её поведением и внешним видом.

— О вас, Мари.

— Обо мне? — проскользнули нотки удивления в интонациях её голоса. — Чем я вам не угодила, Nicolas?

— Я нахожу ваше поведение несколько странным. Более того, я вас не узнаю. Вы давно видели себя в зеркале? — осведомился он.

— Я не хочу, — вздохнула Марья.

Николай подавил ещё один раздражённый вздох. Он определённо не собирался нянчиться с ней, но вскоре начнётся светский сезон и общество станет интересоваться тем, куда пропала княгиня Куташева. Самому ему было совершенно плевать на то, что станут говорить о нём и его семейной жизни, но есть ещё Софи, и вся эта шумиха и сплетни вокруг фамилии Куташевых вряд ли положительным образом скажутся на rénommée его сестры. Только ради Софьи он старался соблюдать светские условности, и только забота о её добром имени не позволяла ему откровенно попирать принятые в свете правила, хотя и не мешала высмеивать их.

Поднявшись с кушетки, Николай подхватил жену под локоть и принудил встать. Нисколько не заботясь о том, что может причинить ей боль, он подтащил её к зеркалу и развернул лицом к её отражению, удерживая за плечи.

— Смотрите! Смотрите на кого вы стали похожи! — потряс он её словно тряпичную куклу.

— Вас это беспокоит? — выпрямилась Марья, стряхивая с плеч его руки. — Мне казалось, вам и дела нет до меня.

— Мне нет до вас дела, Мари, — сквозь зубы процедил Куташев, — но, увы, мы живём в столице на виду у многих, и мне приходится считаться с этим. Анненковы прислали приглашение. Через две седмицы Ирина Александровна устраивает небольшой музыкальный вечер на даче в Царском селе. Надеюсь, к тому времени вы будете готовы появиться в свете.

— А ежели я не хочу, — упрямо возразила Марья.

— Тогда вы поедете в том виде, в каком я вас застану к назначенному часу, — пригрозил Куташев. — Сомневаюсь только, что ваше тщеславие позволит вам опуститься до подобного.

Уходя, князь громко хлопнул дверью, но Марья даже не оглянулась. Сосредоточенно и хмуро, она вглядывалась в зеркало, из которого на неё глядела всклокоченная бледная особа весьма отталкивающего вида. "И это я?!" — ужаснулась княгиня.

Утром следующего дня Марья Филипповна заставила себя спуститься в столовую. На этот раз княгиня была аккуратно причёсана и одета в простое домашнее платье из тёмно-синего муслина. Заметив в тёмных глазах супруга нечто похожее на одобрение, Марья равнодушно отвернулась, всем своим видом показывая, что старалась она вовсе не ради него. За завтраком она почти ничего не ела, выпив только чашку обжигающе горячего чая. Софья попыталась разговорить её, но на все расспросы княжны Марья Филипповна отвечала коротким "да" или "нет".

После трапезы Куташев собирался отбыть на службу. Вскоре летний лагерь будет свёрнут, и необходимо было проверить готовность казарм к прибытию полка на зимние квартиры. Николай Васильевич одевался в своих покоях, когда, предварительно постучав, к нему в комнату вошла Марья. Наблюдая, как камердинер помогает супругу облачиться в белоснежный колет, княгиня расположилась в кресле.

— Митька, выйди, — догадавшись, что она не станет говорить при слуге, велел князь.

— Ежели вы желаете, чтобы я в нынешнем сезоне сопровождала вас, мне понадобится новый гардероб, — без всяких предисловий произнесла Марья.

— Вы вольны скупить все модные лавки, Мари, — усмехнулся Куташев. — Ваши счета будут оплачены.

Марья поднялась с кресла.

— Это всё, зачем вы пришли? — поинтересовался Николай, поправляя тесный ворот колета.

— Более мне ничего от вас не надобно, — равнодушно отозвалась Марья.

— Признаться, мне наши отношения до свадьбы были куда больше по душе, чем нынешние, — заметил Куташев.

Княгиня остановилась в дверях спиной к нему:

— Ничего не могу поделать, Nicolas. Дерзить вам, как прежде, не получается. Вы меня более не вдохновляете, — вздохнула она, закрывая за собой дверь.

Проходя мимо детской, Марья услышала плач младенца. Замедлив шаг, она нерешительно положила ладонь на ручку двери. Ребёнок плакал всё громче и громче. Распахнув двери, княгиня вошла. Кроме неё и плачущего младенца в комнате более никого не оказалось. Постояв над колыбелью и поборов желание закрыть уши от невыносимого детского крика, Марья взяла дитя на руки. Пелёнки оказались мокрыми. Поморщившись, молодая мать распеленала сына и беспомощно огляделась. Взгляд её обратился к комоду. Выдвинув верхний ящик, княгиня нашла стопку аккуратно сложенных пелёнок. Кое-как перепеленав младенца, Марья принялась укачивать его. Тихо напевая невесть откуда всплывшую в голове мелодию, княгиня кружила по комнате, с удивлением рассматривая собственное дитя. Не верилось, что за две седмицы младенец мог так перемениться. Он стал заметно крупнее, щёки его округлились, и он явно прибавил в весе. Отворилась дверь и в комнату вошла кормилица. Одарив бабу гневным взглядом, Марья передала ей ребёнка, не удержавшись, ласково провела кончиками пальцев по пухлой щёчке и погладила мягкий тёмный пушок на голове сына.

С этого момента она более не игнорировала собственное дитя и заходила в детскую по нескольку раз на дню, интересовалась, как ребёнок кушает, как спит, подолгу просиживала у колыбели, просто наблюдая за ним.

За день до намеченного у Анненковых суаре, в дом на Мойке приехала модистка с двумя помощницами. Привезли заказанный Марьей Филипповной гардероб. Всё пространство в будуаре заняли платья, шляпки, накидки, ротонды, целый ворох тончайшего женского белья. Марья, примеряя обновки, оживилась. Лицо её раскраснелось, в глазах появился озорной блеск. Взгляд её обратился к роскошному ярко-синему бальному туалету. Возможно, для музыкального вечера платье и казалось чересчур вызывающим, но она так давно не надевала красивые вещи. Однако при примерке выяснилось, что оно довольно тесно ей в талии.

Модистка заверила её, что сие поправимо, и она может распустить немного швы, но к завтрашнему дню ей никак не поспеть.

— Милка, — перевела сверкающий взгляд на горничную молодая княгиня, — затяни корсет туже.

Вместе с помощницей модистки горничная затянула шнурки на корсете так, что Марья едва могла вздохнуть, но зато платье пришлось впору. Оглядев в зеркале своё отражение, княгиня Куташева самодовольно улыбнулась. Ныне она была хороша, как никогда. Грудь её стала заметно больше, а талия благодаря усилиям Милки и белошвейки казалась невероятно тонкой. Отпустив модистку и её помощниц, Марья велела Милке перенести вещи в гардеробную, а платье к завтрашнему вечеру оставить в спальне.

На другой день, собираясь к Анненковым, Марья страшно волновалась, будто бы впервые собиралась выйти в свет. Ей было не по себе от того, что она не могла знать, как встретит её Ирина, до сих пор не покидал страх, что княгиня Анненкова может выполнить свою угрозу и поведать князю Куташеву тайну отцовства Михаила. Когда туалет был почти полностью завершён, дверь, ведущая в покои супруга, открылась, и Николай шагнул в спальню жены.

Князь остановился посреди комнаты, окинув Марью внимательным взглядом. "Хороша! Вне всякого сомнения, хороша!" — прищурились тёмные очи.

— Позвольте и мне внести некое дополнение к вашему совершенному облику, madame? — иронично улыбнулся он, открывая обитую бархатом коробочку, что держал в руках.

На чёрном бархате ослепительно сверкнули фамильные бриллианты Куташевых. Застегнув на шее жены колье, Николай провёл ладонями по почти обнажённым плечам.

— Вечер нынче обещает быть прохладным, — тихо заметил он, — накиньте что-нибудь на плечи.

В его интонациях Марья не услышала заботы, скорее раздражение.

— Отчего вы вдруг так озаботились моим здоровьем? — насмешливо улыбнулась она ему в ответ через отражение в зеркале.

— Просто помните, о чём я вам говорил однажды, — парировал Куташев. — И не теряйте головы, — добавил он.

— По-вашему, я только и думаю о том, как бы побыстрее закрутить интрижку с кем-нибудь?

— Не знаю, о чём вы думали, выбирая это платье, но явно не о том, дабы произвести впечатление скромницы.

— Полно, Nicolas, — усмехнулась Марья. — Не вы ли говорили, что вам нет до меня никакого дела?

Куташев задумчиво обвёл взглядом пару, отражавшуюся в зеркале перед ним:

— Я ведь и передумать могу, ma cherie, — провёл он ладонями по тонким рукам жены. — Но нам пора, ежели мы не хотим быть в числе опоздавших.

Подхватив со спинки кресла тонкую шёлковую шаль в тон платью, Марья набросила её на плечи и опёрлась на предложенную супругом руку. Софья уже ожидала брата и его жену в вестибюле. Бросив один только взгляд на свою невестку, княжна едва заметно вздохнула. Никогда ей не тягаться с Марьей Филипповной. Ещё две седмицы назад княгиня на приведение походила, а нынче глаз не отвести. До самой дачи Анненковых супруги хранили молчание, каждый думая о своём. Вопреки страхам Марьи, Ирина Александровна встретила её радушно, как в прежние добрые времена. Целуя подругу в щёку, княгиня Анненкова совершенно искренне выразила своё восхищение её роскошным туалетом.

— Мари, ты затмишь нынче всех, — хихикнула Ирэн, взяв подругу под руку и провожая в сад, где уже были расставлены стулья. — Боже, как же давно мы не виделись! — продолжала она говорить, словно и не было про меж них никакой размолвки. — Борис пригласил цыганский хор! О, как они поют. У меня мурашки по всему телу бегут, когда я их слушаю, — делилась своими впечатлениями княгиня Анненкова.

Но, несмотря на радушную болтовню подруги и её совершенно счастливый вид, Марья отметила, что та чем-то сильно взволнована. Как оказалась, поводов для волнения у княгини Ирины было предостаточно. И один из этих поводов предстал перед Марьей уже спустя четверть часа. Многих гостей четы Анненковых Марья хорошо знала по прошлым столичным сезонам, довольно скоро почувствовала себя совершено раскованно и в своей стихии, но вот к встрече с графом Ефимовским оказалась не готова.

Андрей поприветствовал сначала хозяйку дома, а затем повернулся к Марье:

— Марья Филипповна, счастлив видеть вас в добром здравии, — поднёс он к губам безвольно поникшую кисть княгини Куташевой.

— Я рада встрече, Andre, — выдавила Марья.

— О, простите меня ради Бога, мне надобно отлучиться ненадолго, — извинилась Ирина и исчезла в сгущающихся сумерках, оставив Марью и Андрея наедине.

Где-то за спиной княгини Куташевой прислуга зажигала фонари, развешанные по всему саду, а она не могла поднять головы и взглянуть в глаза того, кто стоял перед ней.