Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 28

Марье Филипповне нелегко дался тон беззаботной весёлости, коим она говорила с князем Куташевым. Стоило дверям особняка на Фонтанке закрыться за ней, как нарочито жизнерадостная улыбка тотчас исчезла с её губ. Будущее виделось совершенно беспросветным и, вспыхнувшая было искра надежды, вызванная случайной встречей с князем Николаем, тотчас угасла. Ничтожно мала была вероятность того, что ей удастся в столь невозможно короткий срок увлечь его настолько, дабы он сделал предложение. Куташев довольно умён. Марье показалось, что он насквозь видит все её уловки. Вряд ли его удастся провести, но разве у неё есть выбор?

Нельзя придаваться отчаянию! Нельзя даже помыслить о том, что задуманное ею во время недолгой прогулки неосуществимо. Ведь что тогда? Марья не осмеливалась представить себе того, что ждёт впереди, коли не удастся своевременно прикрыть свой грех, и вся неприглядная истина станет известна другим. Ей представлялось нечто ужасное и скверное, настолько пугающее, что она гнала от себя эти мысли, не желая растерять остатки самообладания. Ведь стоит только задуматься о том всерьёз, и паника тотчас овладеет всем её существом, а ныне надобно, как никогда ранее, быть сдержанной и собранной, дабы ничем не выдать себя.

Подобно полководцу она тщательно разрабатывала план военной кампании, а в том, что это будет война не на жизнь, а на смерть, сомневаться не приходилось, ведь что, как не смерть ждало её в случае поражения. Безусловно, речи не шло о смерти физической, она слишком любила жизнь, дабы уподобиться "Бедной Лизе" и наложить на себя руки, не вынеся позора, но и заточение в деревне до конца дней своих виделось ей наказанием едва ли не более ужасным. Оттого и думать не желала она о том, что замыслы её может постигнуть неудача.

О ежели бы она только знала, что единственная ночь с Ефимовским окончится для неё столь плачевно, она бы презрела обиду на него и осталась в Веденском дожидаться его возвращения, но ныне не было обратной дороги, и все мосты оказались сожжены. Как корила она себя за безрассудное желание, за страсть, толкнувшую её в его объятья, но что теперь-то предаваться сожалениям, коли дело сделано, и ничего нельзя поправить.

Ежели бы он тогда не был столь бессердечно холоден с ней, ежели бы приласкал, сказал, что любит её, видит Бог, она осталась бы с ним. Ей мало было той страсти, что она ощущала в нём, мало было его желания, хотелось привязать его к себе не только телом, но и душой, заполучить его сердце в безраздельное владение, но, увы, видимо, Андрей вовсе не питал к ней тех нежных чувств, что она стремилась пробудить в нём, а вожделение не может быть долговечным и непременно угаснет со временем. И что тогда? Что, ежели он возненавидит её? Нет, не о такой жизни она мечтала, когда думала о замужестве. Даже по прошествии месяца при воспоминаниях о том, каким оказалось утро после страстной ночи, горло сжимали спазмы, а глаза обжигали наворачивающиеся слёзы.

Размышляя о Ефимовском и своих чувствах к нему, она как-то вовсе не думала о том, что принесёт ей супружество с князем Куташевым. Nicolas стал для неё средством разрешить возникшие жизненные затруднения, и о том, что будет после того, как она добьётся желаемого, Марья знать не желала. Отчего-то всё это виделось ей временным, несущественным.

Дабы отвлечь себя, mademoiselle Ракитина принялась перебирать собственный гардероб, решая, какой туалет поможет ей в пятницу в опере сразить князя Куташева. Всё ей казалось не то: одни платья выглядели слишком скромными для того, что она задумала, другие, напротив чересчур вызывающими. Взгляд остановился на нежно-лиловом с чёрной кружевной отделкой. Туалет имел довольно глубокое декольте, но в то же время плечи и руки оставались закрытыми. Глаза Марьи Филипповны вспыхнули удовлетворением. Несомненно, это было то, что нужно. Сняв его с вешалок, девушка прошла в спальню и разложила платье на кровати.

— Милка, — подозвала она горничную, — помоги надеть.

Платье оказалось чуть тесным в груди, но, к радости Марьи, стан её оставался столь же тонким, как раньше.

Покончив с примеркой, mademoiselle Ракитина спустилась в столовую к обеду. Сергей Филиппович нынче со службы вернулся довольно рано и потому обедал дома. Марье показалось, что брат выглядит взволнованным и даже немного рассеянным, и по всему было видно, что он изрядно спешит куда-то. Её обуяла досада, в кои то веки ей захотелось поговорить с ним по душам. Нет, она вовсе не собиралась открывать ему своей тайны и сообщать, что она провела ночь с Ефимовским, и ночь эта имела последствия столь печальные для неё, но ей очень хотелось поделиться с ним новостью о том, что князь Куташев пригласил её в нынешнюю пятницу посетить оперу.

— Ты куда-то торопишься? — небрежно поинтересовалась она, наблюдая, как он поспешно доедает сёмгу.

— Нынче меня ждут с визитом у Урусовых, — отложил вилку Сергей Филиппович. — Ежели желаешь, мы могли бы поехать вместе, — нехотя добавил он.

Марья шумно вздохнула, выразив тем своё недовольство, но более ни словом не обмолвилась, опустив взгляд в тарелку. Не дождавшись ответа, Серж поднялся из-за стола, торопливо чмокнул сестру в щёку и вышел из комнаты.

Mademoiselle Ракитина загрустила. В последнее время Серж был сам не свой, и она, кажется, догадывалась в чём состояла причина его тревоги и растерянности: Сергей Филиппович намеревался сделать предложение княжне Урусовой. От подобной перспективы Марью передёрнуло. Никогда Натали не станет ей столь же близка и дорога, как покойная Бетси, никогда не стать им подругами, слишком много всего было между ними. Княжна Урусова и раньше её не больно-то жаловала, а после нелепой и трагической смерти Мишеля, так и вовсе возненавидела, видя в ней причину крушения своих надежд и планов.

Думая о Мишеле, она вновь мысленно вернулась к его старшему брату и скрипнула зубами, едва сдерживая накатившую вдруг ярость. О, какое это было странное чувство — смесь любви, ненависти и желания. Ни один мужчина не будил в ней столь противоречивых чувств, ни одному из представителей мужского пола не удалось растревожит её душу, лишить покоя и сна. Всякий раз, стоило Марье задуматься о нём, её душила злоба на то, что он остался равнодушен к её чарам, что он едва ли не презирал её за плотское влечение, что испытывал к ней.

"Всё это осталось в прошлом, — пыталась убедить она самое себя. — Нынче мне всё равно, что с ним станется, я более никогда не желаю его видеть", — поднимаясь к себе в покои, мысленно продолжала она твердить. На смену душевному подъёму знакомыми гостьями вернулись хандра и уныние. Она не стала дожидаться брата, не желая знать, чем окончится его визит к Урусовым.

Серж вернулся поздно. В доме брата она занимала покои, прежде принадлежавшие Бетси, и его спальня находилась за стеной будуара, где Марья Филипповна коротала утомительный и скучный вечер с книгой в руках в компании своей горничной, что занималась рукоделием, сидя у туалетного столика поближе к канделябру.

Mademoiselle Ракитина слышала, как он прошёл по коридору, как со стуком закрылась дверь в его комнаты, слышала его шаги за стеной. Серж не ложился, а ходил по комнате, видимо, пребывая в состоянии волнения. Ей хорошо была известна эта его привычка: ходить кругами, когда его одолевали беспокойные мысли.

Прислушиваясь к его мерным шагам, скрипу половиц, она в раздражении захлопнула книгу и положила её на подоконник. Поднявшись с кушетки, Марья потянулась, от долгого сидения в одной позе затекли спина и шея. Решительно шагнула она к двери, разделявшие её комнаты с покоями брата, и положила ладонь на дверную ручку. Не заперто. Марья толкнула дверь и вошла, не спрашивая разрешения. Сергей остановился, с неудовольствием глядя на сестру, что нарушила его уединение и прервала ход его мыслей своим появлением.

— Мари, тебе что-то нужно? — недовольно осведомился он.

— Что тебя тревожит, Серж? — шагнула она к нему, желая по обыкновению обнять, прильнуть к его крепкому плечу, но остановилась, наткнувшись на внимательный и холодный взгляд.

— К тебе это не имеет отношения, — тихо отозвался Сергей, присаживаясь в кресло и, тем самым лишая её возможности приблизиться.

— Раньше ты не был таким, — обиженно вздохнула девушка.

— Серёжа, отчего ты совсем перестал говорить со мной? Раньше у нас не было секретов друг от друга, — шурша плотным шёлком домашнего платья, прошлась по комнате Марья и присела на ещё неразобранную постель.

— Ты тоже не больно-то торопишься довериться, Мари, — упрекнул сестру Ракитин.

— Мне нечего скрывать, — отвела она взгляд, сделав вид, что расправляет кружево на манжетах.

— Ой, ли?! — недоверчиво усмехнулся Сергей Филиппович. — Впрочем, что тут скрывать? Нынче я сделал предложение mademoiselle Урусовой, и его приняли.

Марья подняла голову. Её серо-голубые глаза мгновенно вспыхнули негодованием. В сей момент она ощутила себя преданной и брошенной. Губа дрогнула сама собой, и она прикусила её, стараясь удержать слёзы и слова, что готовы были сорваться с уст.

— Вижу не рада, — вздохнул Сергей.

— Нет, — покачала она головой. — Но это твоя жизнь, не моя. Ты любишь её?

— Не знаю, — отвернулся к тёмному окну Ракитин. — Наталья Сергеевна благосклонна ко мне, в её обществе мне легко и покойно.

— Ты полагаешь этого довольно? — вкрадчиво спросила Марья. — Помнится, и Бетси в тебе души не чаяла.

— Здесь всё иначе, — встрепенулся Серж, запуская пальцы в волнистые русые кудри. — Не могу объяснить.

— Не трудись, — бросила Марья. — Я видела, как она смотрит на тебя. Женщина может быть мягче воска и станет ласкова, как кошка, коли надумает увлечь кого.

Быстрая усмешка вновь скользнула по губам Сергея:

— Думаешь, мне о том неведомо? Но сей брак сулит немало выгод нам обоим. Ежели это всё, что ты желала знать, могу я остаться один? Устал, — прикрыл глаза Ракитин, откидываясь на спинку кресла.

— Покойной ночи, Серёжа, — поднялась со своего места Марья и направилась к себе.

У дверей она оглянулась:

— Ты знаешь, как я люблю тебя. Коли брак с Натали сделает тебя счастливым, я смиренно приму твоё решение и постараюсь стать ей доброй сестрой.

— Я тоже тебя люблю, Мари, — улыбнулся Сергей. — Покойной ночи, ma petite sœur (моя маленькая сестрёнка).

Едва за Марьей закрылась дверь, Ракитин поднялся с кресла и принялся ходить по комнате, как всегда в минуты раздумий. Сергею Филипповичу тоже не хватало прежних доверительных отношений с сестрой, но Марья замкнулась в себе, не пускала его в свою душу, и он не знал о том, что нынче заботило её. Впрочем, в последнее время у него и самого хватало забот и поводов для размышлений. Ракитин и сам не заметил, как оказался вовлечён в новые отношения.

Поначалу внимание княжны Урусовой к своей персоне он воспринял, как должное, посчитав его проявлением участия и сочувствия в виду постигшей его утраты. Да и разговоры промеж них сводились к воспоминаниям о Бетси, но вскоре покойная жена перестала быть поводом для бесед с Натальей. Mademoiselle Урусова всё чаще стала расспрашивать его о замыслах на будущее и делилась своими. Возможно, именно она вложила в его голову мысль о том, что он последний в роду, а стало быть, нужен наследник.

От него не ждали комплиментов и ухаживаний, но, как оказалось, дружеское расположение и участие могут привязать к человеку куда крепче, чем иное увлечение. Неспешные прогулки, долгие задушевные беседы. В какой-то момент Сергею стало казаться, что никогда в своей жизни он ещё не встречал человека столь близкого ему по духу и убеждениям, но мыслей о том, чтобы посвататься к mademoiselle Урусовой у него не возникало. Впервые он задумался о том после разговора с Ильёй Сергеевичем. Прямо говорить о сватовстве князь не стал, лишь намекнул, что Ракитин проводит довольно много времени с его сестрой, а это может плохо сказаться на её репутации, коли сам Сергей Филиппович серьёзных намерений не имеет.

Какое-то время Серж предпочёл не видеться с Натальей, но, получив от неё письмо, в котором его довольно мягко упрекали в проявлении холодности и сожалели об утраченной дружбе, вновь стал наносить визиты. Вскоре о необходимости обзавестись семьёй заговорила и Елена Андреевна. Madame Ракитина сетовала на свой возраст, вздыхала, глядя на маленькую Лизу, пока, наконец, прямо не заявила, что девочке нужна мать и лучшей невестки, чем mademoiselle Урусова, она и не желала бы.

Желая разобраться в собственных чувствах и устремлениях, Сергей Филиппович отправился в Петербург, но начался светский сезон, и семейство Урусовых так же перебралось в столицу. Встречи с Натальей возобновились. Ощущая себя загнанным в ловушку, Серж сдался и сделал предложение, которого от него давно ждали, но притом он испытал громадное облегчение от того, что остались позади все его мучительные сомнения относительно этого союза. Он получал жену из хорошей, уважаемой семьи, а маленькая Лиза — мать.

Утром после завтрака в дом на Фонтанке явился посыльный с роскошным букетом розовых гиацинтов для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина нахмурилась, вынимая из букета карточку. Сами цветы были прелестны, тем более что раздобыть их в заснеженном зимнем Петербурге, было сродни чуду, но вот скрытый смысл послания не обещал Марье Филипповне успеха в задуманном ею предприятии. Сим подношением князь Куташев дал понять, что игра началась, он знает правила, но сдаваться не намерен.

— От князя Куташева, — отозвалась она в ответ на вопросительный взгляд брата.

Быстро пробежав глазами короткую записку, в которой Nicolas сообщал, что в пятницу в семь часов вечера он вместе со своей сестрой заедет за Марьей Филипповной, дабы отвезти её в театр, как и обещал. Девушка отдала букет лакею и велела отнести в свою спальню.

— Сдаётся мне, что я чего-то не знаю, — пристально наблюдая за сестрой, обронил Сергей Филиппович.

— Вчера в Летнем саду я встретила князя Николая. Nicolas был столь любезен и пригласил меня в оперу, — помахала она в воздухе его запиской.

— Я не смогу сопровождать тебя, — осторожно заметил Серж. — Я обещал в пятницу быть у Урусовых.

— И не нужно. Николай Васильевич будет не один, с сестрой, так, что все приличия будут соблюдены, — беззаботно улыбнулась Марья.

— Мари… позволь напомнить, что князь Куташев некогда стал участником одного весьма неприятного инцидента, из-за которого тебе пришлось покинуть Петербург, — менторским тоном заговорил Ракитин. — Я не могу сказать о нём ничего дурного, но всё же, мне кажется, что князь — не подходящая для тебя компания.

— Всё в прошлом, Серж. Не о чем беспокоиться, — упрямо вздёрнула подбородок Марья. — Я уже месяц в столице, пора бы и выезжать начать.

— Я не спорю, — продолжил Сергей. — Но считаю, что тебе не стоит продолжать видеться с этим человеком.

— Позволь мне самой решать. Всё могло перемениться. Ты его вовсе не знаешь.

— Ты тоже, — возразил Ракитин.

— Он очень приятный человек, Серж. Ну, что плохого в том, что я пойду в театр? — с выражением невинного удивления на лице поинтересовалась Марья.

— Может, ты и права, — сдался Сергей. — Может, я склонен преувеличивать, но всё же попрошу тебя не терять головы и вести себя осмотрительно.

— Я не потеряю головы, — заверила его Марья Филипповна.

"И сердце моё тоже вне опасности, — добавила она про себя. — Нельзя ещё раз потерять то, что уже утеряно".

Как бы ни была неприятна Марье мысль, что вскоре ей предстоит породниться с семейством Урусовых через женитьбу Сержа на Наталье, но всё же собственное будущее занимало её куда больше. В оставшиеся два дня до выезда в оперу она всё пыталась придумать, как ей надлежит вести себя с князем Николем. Стоит ли проявить холодность и равнодушие, дабы пробудить в нём инстинкт завоевателя и покорителя, либо, напротив, дать понять, что в нём заинтересованы. Серж прав, она совсем не знала его, а времени на то, чтобы понять, какое поведение станет единственно верным, дабы достичь своей цели, совсем не оставалось.

"Будь, что будет", — решила Марья Филипповна в пятницу, покидая свои покои в половину шестого вечера. Нынче она была хороша. Предвкушение грядущих попыток обольстить выразилось в лихорадочном блеске глаз, в лёгком румянце, покрывшем нежные щёки, в нетерпении, с которым она ждала назначенного часа. Марья ощущала небывалый душевный подъём. Предстоящее виделось ей не более чем игрой, вот только ставки в этой игре непомерно высоки.

Ровно в семь вечера в вестибюле послышались голоса. Марья тотчас юркнула в приоткрытую дверь гостиной и уселась на диване, красиво расправив складки на платье тончайшего шёлка. Лицо её вспыхнуло радостной и вместе с тем кокетливой улыбкой, как только князь Куташев в компании своей младшей сестры ступил на порог комнаты сразу после доклада дворецкого.

Позволив ему полюбоваться изящной позой, что она намеренно приняла, ожидая его, mademoiselle Ракитина грациозно поднялась и прошла навстречу гостям.

Николай с трудом сохранил невозмутимое выражение лица. Можно сказать, что от Марьи Филипповны он ожидал большего, чем простое кокетство. В его взгляде, обращённом на прелестницу, на краткий миг мелькнуло разочарование, впрочем, он тотчас спрятал все свои эмоции за маской вежливой скуки, столь присущей ему при общении с представительницами прекрасного пола, пытающимися произвести на него впечатление.

— Николай Васильевич, как же я рада, видеть вас и вашу очаровательную сестру, — повернулась она в сторону невысокой смуглой брюнетки, что скромно старалась спрятаться за спиной брата.

— Марья Филипповна, позвольте представить вам мою младшую сестру Софью, — чуть подтолкнул вперёд робкую и весьма невыразительную девицу Николай.

"Поразительно! — мелькнуло в голове Марьи Филипповны. — Как у столь привлекательного мужчины может быть столь некрасивая сестра?!"

— Весьма рада знакомству, — приветливо улыбнулась mademoiselle Ракитина.

Софья улыбнулась в ответ. Улыбка столь разительно преобразила её, в общем-то, ничем не примечательные черты, что она стала почти хорошенькой.

— Весьма наслышана о вас, Марья Филипповна, — приветливо отвечала девушка. — Nicolas много говорил о вас, — добавила она, немного погрешив против истины.

Николай бросил удивлённый взгляд на сестру. Ежели он и упомянул имя Марьи Филипповны, то только раз, когда заговорил с Софьей о посещении оперы. Впрочем, уличить сестру во лжи он не собирался, потому поспешил покончить с приветствиями и обратился к девушкам, с настороженностью наблюдавшим друг за другом.

— Думаю, нам пора, ежели мы желаем успеть к началу представления, — предложил он одну руку сестре, а другую Марье.

До театра было рукой подать. Запряжённый четвёркой холёных гнедых экипаж, поставленный на зиму на полозья, лихо домчался до Театральной площади, где нынче было весьма оживлённо. Ступив под своды высокого портика, поддерживаемого массивными колоннами, Марья с любопытством оглядела прибывающую к началу представления публику. Она не осталась равнодушной к тому, что её окружало. Вновь в ней всколыхнулось позабытое на время желание нравиться окружающим, не вполне осознанно её движения и речь приобрели кокетливые черты.

Встречая знакомых по прошлому сезону, она приветливо улыбалась и раскланивалась. По мере того, как она замечала всё больше восхищённых взглядов, крепла уверенность в собственной привлекательности и в том, что ей вполне по силам осуществить то, что она задумала.

Князь Николай проводил девушек в ложу Куташевых, что принадлежала семье с того самого момента, когда театр вновь распахнул свои двери для публики после реконструкции в 1818 году. То, что она прибыла на представление в компании князя Куташева, льстило её самолюбию. Устроившись в ложе, она незаметно из-под ресниц окинула быстрым взглядом зрительный зал. Mademoiselle Ракитина по собственному опыту знала, что назавтра добрая половина светского Петербурга будет обсуждать её появление на публике в компании князя и княжны Куташевых. Безусловно, сей факт не останется не замеченным, а коли сочтут, что князь ухаживает за ней, то ей то только на руку будет.

Нынче давали "Пана Твардовского". Сама, не ожидая того, Марья увлеклась постановкой. Опера, созданная на основе польской легенды о шляхтиче-чернокнижнике, продавшем душу дьяволу, невольно затронула потаённые струны в душе самой Марьи Филипповны.

В представлении было нечто мифическое, завораживающее, что-то, что невольно заставляло думать о том, на какие жертвы решилась бы она сама ради достижения собственных целей. Мыслями своими Марья была столь далеко от зрительного зала, от светской публики, заполнившей ложи, что не замечала ничего вокруг. Лицо её приобрело отстранённое выражение, а всё её внимание сосредоточилось на подмостках театра. Николая столь разительная перемена, произошедшая с mademoiselle Ракитиной на его глазах, привела в изумление. То ли она оказалась весьма талантливой актрисой, способной изобразить искреннюю увлечённость, то ли представление, что у него сложилось о ней, выходило ошибочным. Он наблюдал за ней краем глаза, стараясь уловить фальшь в тех эмоциях, что отражались на прелестном лице, но, похоже, она, в самом деле, оказалась увлечена действом, происходящим на сцене, и её слова о любви к театру не были пустой фразой, призванной подчеркнуть её тонкую душевную организацию.

Куташев и сам любил театр. Игра актёров, пытающихся донести до зрителя чувства и мысли, изображаемых ими персонажей, казалась ему куда честнее, чем те роли, что примеряли к себе иные представители высшего света. Зачастую под маской добродетели прятали самые отвратительные пороки, под щедростью скрывалось скупердяйство, осуждая кого-то, за собой не замечали куда более существенных проступков.

В антракте Марья Филипповна словно бы пришла в себя. Затуманенный взор прояснился, и она более осмысленным взглядом взглянула на своего спутника и его сестру.

— У меня нет слов, дабы выразить вам свою благодарность за приглашение, — тихо молвила она, взирая на князя несколько смущённо, и в тоже время открыто и прямо.

— Вам понравилось? — несколько удивлённо осведомился Куташев.

— Да, — просто ответила она. — Я словно перенеслась туда, и всё остальное вокруг перестало существовать.

— И что же вам понравилось больше, Мари? Внимание, прикованное к вашей персоне, или игра актёров? — вкрадчиво спросил он.

Марью его вопрос смутил. Ей показалось, что он насмехается над ней, и, позабыв о своём намерении, во что бы то ни стало очаровать его, она высокомерно вздёрнула подбородок и расправила плечи. Взгляд её сделался холоден и безразличен.

Куташев усмехнулся. Вновь игра, но на этот раз Марья Филипповна выбрала роль оскорблённо добродетели. Увы, не ново.

— Pardonnez-moi (Простите меня), — шепнул он, склонившись к ней. — Я вовсе не желал вас обидеть.

Марья чуть повернула голову, бросив быстрый взгляд на его руку, что покоилась на спинке её кресла. Невольно она выпрямилась, дабы случайно не коснуться её. Безусловно, он намеренно оскорбил её, но не принять извинения и продолжать дуться, стало быть, тотчас поставить крест на возможном будущем.

— Видимо, вам подобное внимание не в диковинку, — также тихо ответила Марья Филипповна. — А я, знаете ли, не привыкла, дабы меня выставляли на публике, как трофей.

Николай обезоруживающе улыбнулся:

— Toucher, (туше) Марья Филипповна. Я тоже не люблю пристального внимания к своей персоне, но вынужден мириться с ним.

— Тогда я должна поблагодарить вас за то, что ради меня вы пошли на такие жертвы, — блеснула искра веселья в глазах девушки.

— Жертва не столь уж велика, — усмехнулся Куташев, — коли я могу несколько часов кряду наслаждаться вашим обществом.

Софья с любопытством глянула на тихо беседующую пару и, вспыхнув смущённым румянцем, отвернулась. Ей стало неуютно в компании брата и mademoiselle Ракитиной, они были столь поглощены друг другом, что она ощущала себя явно лишней. Марья Филипповна вдруг перестала ей нравиться, потому как в ней она почувствовала угрозу своим отношениям с братом. Софи впервые видела, чтобы Nicolas был столь увлечён особой противоположного пола, но более всего уязвило то, что Nicolas, обыкновенно насмешливый и ироничный, там где дело касалось женщин, вдруг на время сбросил саркастическую маску. Софья всегда полагала, что лишь немногим доступно видеть истинное лицо князя Куташева, а то, что Марья Филипповна оказалась допущена в этот узкий круг невольно задевало её самолюбие. К тому же, присмотревшись к высокомерной красавице, Софье стало казаться, что она неискренна, что-то скрывает. Чувствовалось в ней какое-то напряжение, фальшь, и она могла лишь удивляться тому, как её всегда столь проницательный и хорошо разбирающийся в людях брат ничего не замечает.

Николай помолчал некоторое время, собираясь с мыслями. Его так и подмывало спросить о Ефимовском:

— Признаться мне не даёт покоя один вопрос, Мари, — не сдержал он любопытства.

Марья отвернулась от сцены, где уже начало разворачиваться действие второго акта:

— Спрашивайте. Ежели это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

— Отчего вы отказали Ефимовскому? Даже в Петербурге трудно найти более достойную партию.

Марья вновь повернулась к своему спутнику. Глаза девушки блеснули такой ненавистью, что Куташев невольно отшатнулся от неё.

— Знали бы вы, как я ненавижу этого человека! — сквозь зубы процедила она.

Николай окинул mademoiselle Ракитину холодным пристальным взглядом и смолчал, лишь щека дёрнулась едва заметно. Будь Марья Филипповна мужчиной, сие заявление дорого бы ей обошлось, но расценивая женщин существами недалёкими и глупыми, князь обычно проявлял к ним снисхождение. И все же его не оставлял вопрос: скольким уже mademoiselle Ракитина успела поведать о своей ненависти к графу Ефимовскому? Само предположение вызывало в нем ярость. Ему не составило труда вообразить Марью Филипповну окружённую толпой безмозглых воздыхателей, ловящих каждое её слово… каждую ложь, порочащую имя его друга. Воцарилось неловкое молчание. Марья вновь отвернулась и стала смотреть на сцену, но постановка уже не увлекала её, игра актёров поблекла в её глазах, всё ей стало казаться фальшивым и неестественным. Представление потеряло своё волшебное очарование, и она насилу дождалась его окончания, не осмеливаясь попросить князя покинуть ложу до финала, потому как опасалась огорчить его, ведь ему так хотелось сделать ей приятное. Вовсе не его вина в том, что одно упоминание о Ефимовском всколыхнуло в душе всё то тёмное и злое, что она полагала похороненным, коли решила вычеркнуть его из своей жизни.

Наконец, раздались аплодисменты, актёры вышли поклониться публике, и теперь можно было уйти с чистой совестью. Покидая театр, Марье пришлось немного задержаться, потому как её спутника несколько раз останавливали, дабы переброситься парой фраз и поделиться впечатлениями от нынешнего представления.

Куташев неохотно представлял её тем, с кем она ещё не была знакома, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. Марья преувеличенно радостно улыбалась в ответ, говоря приличествующие случаю фразы о том, как она рада знакомству. С небольшими остановками они всё же добрались до гардероба, Николай сам помог ей надеть салоп, его ладони словно невзначай скользнули по её плечам, поправляя одежду на ней, но Марья заметила, как многозначительный взгляд его задержался на глубоком декольте её платья. Куташев поднял голову, устремляя взор на пухлые губы. Столь беспардонный осмотр заставил Марью вспыхнуть стыдливым румянцем. Она поспешила запахнуть полы салопа, потому как подобные взгляды невольно наводили на мысли о чём-то недостойном, порочном, греховном.

Проводив Марью Филипповну, брат и сестра Куташевы остались наедине.

— Что ты думаешь о ней? — тихо спросил Николай.

— Отчего ты спрашиваешь, Nicolas? — отозвалась Софья.

— Я вижу, Марья Филипповна тебе не нравится, — отвечал он, глядя в замёрзшее оконце экипажа.

— Она весьма привлекательная особа. Не удивлена, что ты увлёкся ею, — заметила Софья.

— Увлёкся? Полно! — рассмеялся Николай. — Неужели ты думаешь, что меня могла увлечь пустоголовая кукла?

— Тогда я не могу понять, к чему было приглашать её в театр? — пожала плечами mademoiselle Куташева.

— Мне стало скучно, — обронил князь.

— Скучно? Ники, ежели ты решил развлечься подобным образом, то прошу тебя, остановись! Видит Бог, никто не заслуживает того, чтобы стать игрушкой на время.

— Оставь, Софи. Ты же меня знаешь. Я не собираюсь её соблазнять.

— Это ведь та самая особа, из-за которой граф Ефимовский уехал на Кавказ? — поинтересовалась Софья. — Говорили, что она проходу ему не давала, и потому он сбежал от неё в действующую армию.

Голос её невольно дрогнул, выдав её чувства к Андрею.

— Это довольно запутанная история, — уклончиво отвечал Куташев, не желая нынче ворошить прошлое и портить впечатления от вечера.

— Расскажи мне, — требовательно попросила Софи.

— Как-нибудь в другой раз, — не пожелал откровенничать Николай.