Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 30

Утро князя Куташева началось обыкновенно, с чашки кофе, за которой последовала короткая прогулка, на пользу здоровью. Проходя по набережной Фонтанки мимо особняка Ракитиных, Николай чуть замедлил шаг, бросив быстрый взгляд на фасад дома. Его игра в кошки-мышки с Марьей Филипповной весьма затянулась, к тому же он так и не смог решить кто из них кошка, а кто мышка. Сложившаяся ситуация его одновременно и забавляла, и сбивала с толку.

Заметив, как в окне второго этажа колыхнулась кисейная занавеска, Куташев ускорил шаг. Может быть, он и не случайно выбрал для прогулки сей маршрут, но вовсе не желал, дабы mademoiselle Ракитина решила будто он, изнемогая от неразделённых чувств, проводит время под её окнами в надежде на один благосклонный взгляд.

Вернувшись домой и желая отвлечься от мыслей о Марье Филипповне, Николай расположился в библиотеке, дабы, наконец, осмотреть вчерашнее приобретение для своей коллекции. Доставленный ему фолиант редкого издания "Дон Кихот Ламанчский" Мигеля де Сервантеса, выпущенного в Валенсии, датировался семнадцатым веком. Несмотря на то, что сие издание являлось весьма ценным, вид оно имело довольно потрёпанный и явно нуждалось в реставрации. Бережно переворачивая пожелтевшие страницы, Куташев до того увлёкся, что не заметил, как вошла Софья.

Княжна прошлась вдоль книжных шкафов, пробежалась взглядом по корешкам книг и, не найдя ничего примечательного для себя, взяла со стола последний номер "Вестника Европы". Софья расположилась в кресле у окна и раскрыла журнал посередине. Перелистывая страницы, она то и дело шумно вздыхала, чем, наконец, привлекла внимание брата. Понимая, что сестра не просто так нарушила его уединение и, скорее всего, пришла за советом, Николай закрыл книгу и убрал её в ящик стола.

— Софи, — позвал он её, — ты что-то желала мне сказать? — откинулся на спинку кресла Куташев.

— Вчера я была с визитом у княгини Анненковой, — тихо начала Софья.

— И? — выгнул бровь Николай.

— Гостей было немного. Дамы в основном говорили о тебе и о Марье Филипповне.

Куташев вздохнул:

— К чему ты клонишь, Сонечка? Говори уж прямо.

— Куда уж более прямо, Ники? У тебя в полку ещё не делают ставки на то, как скоро ты сделаешь ей предложение? Обыкновенно твои увлечения заканчиваются куда быстрее и без лишних толков.

Николай усмехнулся, поднялся с кресла и прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

— Не поверишь, но нынче утром я и сам над этим думал, — отозвался он.

— Думал над тем, чтобы посвататься? — удивилась Софья.

— Не сделать ли самому ставку. Шучу, — беззаботно пояснил князь на недоуменный взгляд сестры. — В любом случае сию комедию пора заканчивать.

— И что ты намерен предпринять? — полюбопытствовала Софья, закрыв журнал.

Куташев не ответил, лишь чуть заметно улыбнулся.

— О, нет, Ники! — подскочила с кресла княжна. — Ты ведь не намерен жениться на ней?! Скажи, что это не так!

— Отчего тебя это так тревожит, Соня? Твоя жизнь никак не переменится. Ты сама говоришь, что по столице уже вовсю гуляют слухи о моей грядущей женитьбе, так отчего бы и не потешить свет?

— Но ты ведь не любишь её, или я ошибаюсь… — во все глаза глядя на брата, тихо промолвила mademoiselle Куташева.

— И что, по-твоему, есть любовь, Соня? Много счастья тебе эта любовь принесла? — перестав иронизировать, осведомился Николай.

Софья побледнела, поднялась с кресла и, швырнув на стол журнал, поспешно покинула библиотеку. Николай успел заметить слёзы, блеснувшие в глазах сестры, и тяжело вздохнул, сожалея о том, что прямо высказал свои мысли, не утруждая себя попытками как-то смягчить смысл высказывания. Да, своими словами он причинил ей боль, но ведь лучше смотреть в глаза истине, чем тешить себя напрасными надеждами и пустыми иллюзиями?

Куташев давно знал о том, что сестра влюблена в Ефимовского. Восемь лет назад, когда Софье исполнилось четырнадцать лет, Андрей почти всё лето гостил в усадьбе Куташевых. Молодой красивый офицер совершенно очаровал юную впечатлительную барышню. Словно тень, Софья повсюду следовала за своим кумиром. Андрей то ли на самом деле не замечал влюблённости mademoiselle Куташевой, то ли делал вид, что не замечает. Графу Ефимовскому не было дела до девочки-подростка, смотревшей на него глазами, полными обожания.

Николаю хорошо запомнилось то дивное лето, может быть, потому, что оно стало последним, что они провели всей семьёй в имении под Петербургом. То были дни беззаботной юности, когда жизнь видится прекрасной, удивительной, и молодость, в своём невольном эгоизме, не замечает дурных сторон человеческого бытия.

Осенью того же года, когда граф Ефимовский гостил в Сосновках, князь и княгиня Куташевы погибли при весьма трагичных обстоятельствах. По дороге из имения в столицу, проезжая по узкому мостику через неглубокую речушку Чёрная, громоздкий и тяжёлый экипаж Куташевых съехал с бревенчатого настила моста и опрокинулся в воду. Была ли тому причиной неловкость возницы, или прогнившие сваи моста, а, может быть, всё вместе, впоследствии выяснить так и не удалось.

После смерти родителей забот у Николая прибавилось, но о том, чтобы оставить службу и заняться управлением внушительным состоянием Куташевых, молодой человек даже не помышлял. Управляющий, нанятый ещё его отцом, прекрасно справлялся со своими обязанностями, престарелая дальняя родственница Куташевых по материнской линии Анна Кирилловна Олонская, приходившаяся ему и Софьей троюродной тёткой, согласилась переехать в Сосновку, дабы присматривать за осиротевшей девочкой. Посчитав, что того будет вполне довольно, молодой князь вернулся в столицу, оставив сестру на попечение Анны Кирилловны.

Оставшись в имении, далеко от предмета своих грёз, Софи в сердце продолжала лелеять надежду, что однажды Ефимовский обратит на неё внимание, и сбудется её самая потаённая мечта, но шло время, а отношение Андрея к младшей сестре приятеля не менялось. Всякий раз, когда до девушки доходили вести об очередном увлечении графа Ефимовского, Софья по нескольку дней пребывала в состоянии апатии и меланхолии.

Николай не предавал тому значения до той поры, пока сестра не вступила в пору девичества, и не пришла пора вывести её в свет. Юная княжна не могла похвастать несметным числом поклонников. Девушка была замкнута и молчалива, ни с кем не кокетничала, и со стороны казалось, что её совершенно не заботят поиски будущего супруга, тогда, как остальные девицы только о том и думали. Софи не обладала броской красотой, застенчивая и робкая, она не пленяла живостью натуры. Княжна получила прекрасное образование, свободно говорила на двух иностранных языках, много читала и могла бы поддержать беседу на любую тему, но вряд ли молодые люди искали в будущей спутнице жизни именно эти качества. Куда выше ценились привлекательная внешность, лёгкий и весёлый нрав. В будущей супруге желали видеть красивое приложение к своей фамилии, а не глубокий ум и утончённую натуру.

Находились те, кто пытался ухаживать за княжной, но она отказала всем претендентам на свою руку и сердце. О причине отказов Николай догадывался, но до поры до времени не вмешивался, полагая, что пройдёт какое-то время, и Софья забудет о Ефимовском. Прошло четыре года с тех пор, как его сестра впервые появилось в столичном свете, но всё оставалось по-прежнему.

Размышления о судьбе сестры вновь вернули его к мыслям о Марье Филипповне. Минул месяц с того дня, когда однажды, гуляя по Летнему саду заснеженным зимним днём, Николай случайно встретил mademoiselle Ракитину. За это время он успел пригласить Марью Филипповну в оперу, несколько раз отсылал букеты в дом на Фонтанке и даже был там пару раз с визитами. Вне всякого сомнения, барышня Ракитина была одной из самых красивых девиц, что ему доводилось встречать в Петербурге, а за свои двадцать восемь лет их Николай повидал немало.

Свои отношения с Марьей Филипповной он мог бы сравнить с игрой в шахматы. Он вёл свою игру, она — свою. В том, что это была игра, сомнений у него уже не осталось. Mademoiselle Ракитина не была ни увлечена им, ни очарована, но старательно изображала то влюблённость, то холодность. Для чего? Вопрос этот не давал Куташеву покоя.

Чем больше времени Николай проводил в обществе Марьи Филипповны, тем больше она ему нравилась, и дело здесь было отнюдь не во внешней привлекательности, хотя mademoiselle Ракитина по праву считалась одной самых очаровательных барышень нынешнего сезона. Бывая в компании сослуживцев Куташеву уже не раз доводилось слышать разговоры о своей очередной победе на любовном фронте, и пусть говорилось о том в шутливой манере, но, тем не менее, трудно было не заметить оттенка лёгкой зависти в обращённых к нему словах, и сие невероятно льстило самолюбию.

То, что в обществе их считали парой, добавляло ситуации пикантности. Ни единым намёком он не дал понять, что его отношение к mademoiselle Ракитиной можно расценивать, как нечто большее, чем обыкновенный флирт, но добрая половина столичного света уже гадала о том, чем окончится сия романтическая история.

Николая влекло к ней ещё и по той причине, что общение с Марьей Филипповной было невероятно лёгким. От него не требовали объяснений, с ним не говорили о глубоких чувствах, его не изводили сценами ревности, и в ответ не клялись ни в вечной любви, ни в преданности. На его замечания, полные едкого сарказма, если и обижались, то недолго. А всё потому, что сии уколы хоть и болезненно задевали самолюбие, но не достигали души. Да, она не любила его — но тем и лучше, он не мог понять её мотивов, а потому был увлечён разгадыванием этой головоломки. С одно стороны, возникало желание добиться благосклонности, влюбить в себя, но с другой — жаль было бы утратить сию непринуждённость в отношениях. Иными словами, Марья Филипповна явно желала бы услышать из его уст предложение руки и сердца, но вовсе не потому, что была без памяти влюблена в него. Более того, Куташев был убеждён, что не получится с ним, она найдёт другого.

"Странно, — присел обратно в кресло Куташев, — отчего же она отказала Ефимовскому? Андрей ведь не единожды просил её руки. С какой стороны не погляди, а Ефимовский куда более выгодная партия".

Он хорошо помнил причину, по которой Андрей предпочёл необременительную службу в одном из самых привилегированных столичных полков опасным реалиям войны на Кавказе, он помнил пылкое признание Ефимовского в его чувствах к Марье Филипповне. Чтобы ни произошло между Ефимовским и mademoiselleРакитиной, но эта женщина имела поистине устрашающую власть над человеком, который самому Куташеву был бесконечно дорог. Ему было чертовски жаль, что Андрей, коего он считал человеком достойным во всех отношениях, пал жертвой чар особы столь далёкой от понятий о чести и достоинстве.

О да. Марья Филипповна была именно такова. И не исключено именно это ему в ней и нравилось. Её эгоизм, нарочитость и притворство находили отклик в нём. Ведь им обоим были чужды манерная добродетель и пропитанная пафосом приторная добропорядочность. Быть может, оттого они и наслаждались возникшей между ними обоюдной игрой. Куташеву уже сложно было определить, где заканчивается эта игра, а где начинается жизнь. И парадокс… он почти наслаждался ею. Пауки должны держаться вместе, ибо так они увеличивают шансы на выживание других — жертвенных видов. Что это как не гуманность? Но все же он не готов был сделать mademoiselle Ракитиной предложение. Он не видел будущего с ней. Рано или поздно она ему наскучит. И что тогда? Как бы низко он ни пал, он пока ещё не находил ничего привлекательного в планомерном и неумолимом уничтожении личности… бессмысленная и безыдейная растрата потенциала.

За окнами библиотеки в вихре сумасшедшего снежного танца бесновалась метель, под порывами ветра чуть слышно дребезжали стёкла, а в комнате было покойно и тепло. Так и собственная жизнь представлялась Николаю ныне покойной и уютной, но он смутно ощущал, что вскоре грядут перемены, что закружат его подобно вьюге за окном.

Дотянувшись до колокольчика на столе, Куташев позвонил. Тотчас из-за двери появился лакей.

— Пойди, скажи, что я закладывать велел? — приказал Николай.

— Да куда же, барин, в такую метель? — робко возразил слуга.

— Здесь недалече будет, — усмехнулся князь, поднимаясь из-за стола.

"Нынче воскресенье, — подумалось ему. — Стало быть, и Сергей Филиппович должен быть дома. Отчего бы и не сегодня? К чему медлить с объяснением?"

Дорога до особняка на Фонтанке не заняла много времени. Уже спустя полчаса Николай выбрался из саней. Взвесив ещё раз все доводы "за" и "против", он решительно ступил на крыльцо и легко поднялся по ступеням. Не успел он дойти до дверей, как услужливый дворецкий Ракитиных поспешил растворить их перед ним.

— Скажи, любезный, Сергей Филиппович нынче дома будут? — осведомился князь, снимая роскошную бобровую шубу и передавая её прислуге.

— Дома барин будут, — тотчас отозвался слуга. — Прикажите доложить.

— Доложи, голубчик.

— За мной пожалуйте, — в приглашающем жесте взмахнул рукой дворецкий.

Слуга проводил Куташева в уютную гостиную, где ему довелось бывать уже не единожды. Ракитин не заставил себя долго ждать, не успел Николай расположиться в кресле, как двери открылись, и хозяин дома решительным шагом вошёл в комнату.

— Николай Васильевич, рад вас видеть. Чему обязан вашему визиту? — улыбнулся Сергей Филиппович.

Куташев отметил, что хоть и держался Ракитин приветливо, но глядел притом настороженно.

— Сергей Филиппович, не стану ходить вокруг да около, — пожал протянутую руку князь. — Меня к вам привело дело весьма деликатного свойства. Вероятно, вас тревожит тот факт, что я провожу с вашей сестрой довольно много времени.

— Не стану скрывать, — кивнул Ракитин. — Мари, безусловно, сама вправе решать с кем ей видеться, но вы ведь должны понимать, что, не имея определённых намерений, вам не стоит столь часто появляться с ней на людях.

— В таком случае, я желаю заверить вас, что у вас нет повода для беспокойства. В отношении очаровательной Марьи Филипповны мои намерения совершенно серьёзны. Боюсь я не готов сделать предложение сию минуту, но, признаться, мысль о том уже не раз посещала меня.

Ракитин вздохнул с видимым облегчением. Улыбка его сделалась шире.

— Может быть, вы хотели бы сказать о том Мари? Я велю позвать её

— Не надобно, — остановил его Куташев. — С Мари я, безусловно, объяснюсь, но несколько позднее. Мне лишь хотелось уверить вас в серьёзности своих помыслов. За сим позвольте откланяться.

— Ну, раз вы не желаете увидеться с Машей… — пожал плечами Сергей Филиппович. — Может быть, ей передать что-нибудь на словах? — поинтересовался он.

— Нет нужды, Сергей Филиппович. Я сам объяснюсь с вашей сестрой, когда придёт время, — улыбнулся Куташев.

"Слово — не воробей, — усмехнулся Куташев, спускаясь по ступеням особняка на Фонтанке, — вылетит — не поймаешь!" Вероятно, Марья Филипповна будет весьма довольна подобным исходом, а он сам? Ежели он сам всё решил, так откуда сие гнетущее чувство? Откуда эта тяжесть на душе, будто ярмо на шею повесил? Возможно, подобным образом себя ощущает всякий, кто решил порвать с холостяцкой вольницей, а может быть, все было бы совсем иначе, коли он был бы влюблён в неё без памяти?

Забравшись в сани, Николай задумался.

— Куда едем, барин? — осведомился возница.

— А поезжай, голубчик, в Екатерингоф, к цыганам. Душа просит, — грустно улыбнулся князь.

С утра Марье Филипповне нездоровилось. Милка, смочив в холодной воде с растворённым в ней уксусом полотенце, приложила его к бледному покрытому испариной лбу барышни.

— Марья Филипповна, вы бы написали Андрею Петровичу, — тихо обронила горничная, убирая таз с водой. — Князь-то уже седмицу глаз не кажет. Как бы худо всё не обернулось.

— Молчи, дура! — в сердцах выдохнула Марья, поправляя примочку на лбу.

Девушка обиженно засопела и выскользнула в гардеробную, но спустя четверть часа вернулась обратно в спальню.

— Барышня, там его сиятельство пожаловали. С барином нашим в кабинете закрылись.

Торжествующая улыбка скользнула по бескровным губам Марьи.

— Одеваться, — коротко велела она, осторожно поднимаясь с постели.

Горничная вынесла из гардеробной муслиновое платье цвета спелого абрикоса. Марья одобрительно кивнула и уселась на банкетку перед зеркалом. Милка принялась торопливо водить щёткой по распущенным локонам, иногда цепляя спутавшиеся пряди. Марья морщилась, но не произнесла ни слова. Покусала губы, дабы вернуть им яркость, несколько раз ущипнула себя за щёки, стараясь вызвать румянец на бледном лице. Когда её туалет был почти полностью окончен, в двери постучали.

— Мари, можно войти? — услышала она голос брата.

— Входи, Серж, — разрешила девушка.

Сергей Филиппович остановился на пороге, прищурившись, окинул сестру цепким взглядом.

— Стало быть, знаешь уже, — заговорил он, наблюдая, как Милка завязывает на шеи Марьи кружевную горжетку.

— Знаю, что? — улыбнулась своему отражению Марья Филипповна, поворачивая голову из стороны в сторону и любуясь тем, как покачиваются маленькие капельки жемчуга в изящных ушках.

— Что Куташев приезжал? — отозвался Сергей.

— Приезжал? Он что же уехал? — отвернулась от зеркала Марья, сосредоточенно нахмурив брови.

— Уехал, — прошёлся по комнате Ракитин.

— И зачем же приезжал тогда? — настороженно поинтересовалась девушка.

— Желал заверить меня в серьёзности своих намерений в отношении твоей персоны, но сказал, что сам объяснится с тобой, когда сочтёт нужным.

Марья тяжело опустилась на банкетку. С одной стороны, вести были обнадёживающими, но с другой — ждать, когда князь сочтёт нужным объясниться с ней, не было времени. Каждый день неумолимо приближал её к катастрофе, что непременно случится, коли Куташев станет медлить с предложением.

Бросив быстрый взгляд на брата, Марья решительно поднялась на ноги и направилась к гардеробной.

— Далеко собралась? — остановил её Сергей.

— К Анненковым. Только вчера Ирэн записку прислала, что они уже в Петербурге, — обернулась Марья.

Решение было принято мгновенно. Марье Филипповне было жизненно необходимо посоветоваться с кем-нибудь. Пожалуй, только Ирэн она могла довериться и спросить совета.

Княгиня Ирина Александровна не скрывала радости от встречи с подругой юности. Ирэн выглядела счастливой и довольной. Материнство придало плавности и округлости её чертам и формам, глаза её светились каким-то особенным мягким внутренним светом. Она могла бы часами говорить о своём обожаемом Борисе и маленьком сыне, Александре, названном в честь отца Ирины князя Гагарина, но едва начав свой рассказ о том, как ей живётся после свадьбы с Борисом, умолкла.

Ирине довольно было одного взгляда, дабы понять, что с её подругой стряслась беда. Отбросив тон светской любезности, княгиня Анненкова встала с кресла и присела на диванчик подле Марьи. Взяв в свои ладони тонкие дрожащие пальцы, Ирэн попыталась заглянуть в глаза подруги.

— Тебя что-то мучает, mа chere amie? — тихо спросила она.

Марья тяжело вздохнула и заговорила. Слова полились нескончаемым потоком, как будто прорвало плотину в весеннее половодье. Она рассказала всё без утайки о ночи в Веденском, о том, что сбежала от Андрея в надежде, что он отправится за ней в столицу, как встретила Куташева в Петербурге. Ирина не перебивала подругу, но всё больше хмурилась, слушая горькую исповедь.

— Я не знаю, как мне быть, Ирэн, — теребя бахрому шали, опустила голову Марья. — Я не могу более ждать. Надобно предпринять что-то. Надобно заставить его сделать предложение. Может быть, ты могла бы намекнуть ему?

После того, как в комнате воцарилось молчание, княгиня поднялась и прошлась по комнате, остановилась у окна и, глядя на замёрзшую во льду Мойку, тихо заговорила:

— Мари, ты не должна выходить за Николя. Надобно написать Андрею. Он — отец ребёнка, он должен отвечать за свои поступки.

— Я не желаю видеть его, — упрямо сжала губы Марья.

— Ежели обман раскроется, а он непременно раскроется, Бог знает, что ждёт тебя тогда. Николя не простит. Он не таков, — продолжила увещевать она подругу.

— Я думала, могу доверять тебе, — холодно улыбнулась Марья.

— Поверь, я — твой друг, и меня страшит то, что ты задумала. Это ужасно. Я не верю, что ты можешь поступить так. Это нечестно. Да, Ефимовский поступил с тобой ужасно, но он готов был жениться и сделал предложение. Надобно только написать ему. Конечно, Андрею понадобится время, дабы вернуться из Тифлиса, и, возможно, твоё положение уже не получится скрывать в скором времени…

— Из Тифлиса?! — ахнула Марья, перебив подругу. — Он вновь уехал на Кавказ?

— Да, он писал Борису по дороге туда, — подтвердила Ирина.

— Я не могу ждать так долго, — покачала головой Марья. — Мне страшно. Ведь, может, статься так, что и не приедет. Не захочет, — испуганно глянула она на молодую княгиню.

— Андрей обязательно вернётся.

— Нет-нет, всё решено.

— Ежели ты не признаешься во всём Николя сама, то ему скажу я, — обернулась Ирина.

— Ты не сделаешь того! — вскочила Марья и тронула Ирину за рукав платья. — Ты не можешь так поступить со мной. Я доверилась тебе…

— Я пытаюсь уберечь тебя от самой страшной ошибки, Мари, — в глазах Ирины блеснули слёзы. — Коли ты перестанешь считать меня другом, я буду очень огорчена, но не могу допустить, чтобы ты сама загубила свою жизнь.

Марья не нашлась с ответом. Она пришла за утешением, за пониманием, но после разговора с княгиней ощущала себя несмышлёным ребёнком, коего отругали за совершённый проступок. Стало стыдно смотреть в глаза, задевало то, что, как ей казалось, столь замечательный выход из положения, коим ей виделся брак с Куташевым, Ирэн осудила, и мало того, собиралась разрушить всё, что таким трудом удалось достичь. К разочарованию примешивались ещё и муки совести, потому что, сколько бы ни сердилась Марья на подругу, слова той засели в душе и не давали покоя.

— Я пойду, пожалуй, — сердито буркнула Марья Филипповна, направляясь к дверям.

— Мари, подумай над тем, что я тебе сказала, — произнесла ей в след княгиня Анненкова. — Будет лучше и правильнее, коли ты сама во всём признаешься Куташеву.

— А ежели нет? — обернулась Марья.

— Тогда скажу я, — не отводя напряжённого взгляда, ответила княгиня Анненкова. — Не должно начинать супружескую жизнь со лжи.

— Не тебе меня судить, Ирэн, — огрызнулась mademoiselle Ракитина. — Не тебе грозит опасность ославиться на весь Петербург.

— Мне жаль, но своего мнения я не переменю, Мари, — отвернулась княгиня, давая понять, что разговор окончен.