Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 24

Осенняя ночь выдалась довольно тёмной и прохладной. Расставшись с Калитиным у ворот его усадьбы, брат и сестра Ракитины направились в Полесье. Лошади, хорошо зная дорогу, шли неспешным шагом, мерно стучали копыта по сухой дороге. Сергей Филиппович первым нарушил молчание.

— Ты разлюбила его? — обратился он к сестре, имея в виду Ефимовского.

— Нет, — едва слышно обронила Марья, прекрасно понимая, о ком спрашивал брат.

— Мне показалось, что ты охладела к нему. Я помню, как горячо ты защищала его в Петербурге, взяв всю вину на себя, — напомнил ей Серж.

— То давно было, Серёжа, — вздохнула Марья. — Мои чувства не переменились, и его, видимо, тоже, так отчего бы мне выказывать ему своё расположение? Только лишь ради того, дабы вновь унизиться в его глазах, — горько усмехнулась она. — О, нет. То было слишком больно.

— Что же дальше? — тихо вопрошал Ракитин.

— Не знаю, — отозвалась Марья. — Я желала бы перестать любить его, но не могу. То не зависит от меня. Разве мы властны над собственным сердцем? Разве можем приказать ему не любить?

Ракитин тяжело вздохнул. Он не знал, что отвечать, но сестра и не ждала его ответов.

— На будущей седмице я собираюсь в Петербург, — заметил он. — Ты могла бы поехать со мной.

— И оставить Лизу? — покачала головой Марья. — Нет, Серёжа. Я останусь. Думаю, Ефимовский не задержится здесь надолго, а вечно бежать от него, куда глаза глядят, я не могу. Надобно смириться и понять, как жить с этим.

— Как знаешь, — обронил Сергей.

— К тому же в столице, верно, ещё не забыли о том, какой дурой я выставила себя, не скрывая своего увлечения им, — добавила Марья.

Подъехав к воротам, брат и сестра умолкли. Сонный привратник выбежал из сторожки и едва не запнулся, торопясь впустить господ в усадьбу. На заднем дворе конюх помог спешиться Марье Филипповне и, забрав поводья лошадей, увёл их на конюшню.

Придерживая длинный подол амазонки, Марья поднялась к себе. Остановившись у зеркала в будуаре, она долго и придирчиво разглядывала своё отражение в неярком свете от свечей в канделябре. Ей довольно часто говорили о том, что она красива и, если в семнадцать лет о ней говорили "прелестна", то нынче величали первой красавицей уезда. Минуло два года, она переменилась и не только внешне. Тогда ей хотелось, чтобы её любили все, а нынче она желала любви только одного человека, который, увы, не мог её полюбить, потому как испытывал к ней чувство не менее сильное, но, к сожалению, совершенно противоположное.

Ненавидят всегда за что-то, а любят просто так. Ефимовский винил её в смерти брата, и был совершенно прав в том, ибо ей не стоило идти на поводу собственных амбиций и пытаться увести жениха княжны Урусовой, только потому, что между ней и Натали всегда существовала неприязнь. "Любила ли я Мишеля? — вопрошала она саму себя. — Верно, нет. Ибо то пламя, что сжигает изнутри нынче, не идёт ни в какое сравнение с бледной искрой другого чувства, что вспыхнуло и тотчас погасло".

Марья тяжело вздохнула, отворачиваясь от зеркала и развязывая ленты шляпки.

— Милка! — кликнула она горничную, — помоги разоблачиться.

Сонно моргая, хорошенькая черноглазая горничная принялась раздевать хозяйку. Облачившись ко сну, Марья по привычке заглянула в детскую к маленькой племяннице. Что-то тихо напевая в полудрёме, нянька качала колыбель со спящим младенцем. Неслышно ступая, Марья приблизилась, заглянула под кисейный полог, но так и не решилась дотронуться до мягкой румяной и округлой щёчки девочки, опасаясь потревожить её сон. Лиза заворочалась во сне, пошевелила пухлыми губами, черты маленького личика приняли хмурое выражение, что так напомнило Марье Сержа. С лёгкой, светлой улыбкой на устах, она покинула детскую и вернулась к себе в спальню. Как бы и ей хотелось стать матерью такого же очаровательного ангела. Она задумалась над тем, каким бы стал её ребёнок. Её и Андрея. Она так страстно желала того, что слёзы выступили на глазах от невозможности исполнения того желания.

Сколь часто вспоминала она императорский бал, вечер, обернувшийся для неё сначала небывалым счастьем, а после несмываемым позором. Она была воском в его руках, пожелай он тогда большего, она бы не нашла в себе сил отказать ему. Даже сейчас, по прошествии времени, всё тело трепетало от одних только воспоминаний о жгучих поцелуях и жарких объятьях.

Марья со стоном повалилась в постель. Закрыв глаза, она вновь и вновь представляла себе его лицо, тёмный от желания взор. Ефимовский сильно переменился с того времени, исхудал, она заметила седую прядь на аккуратно подстриженном виске, но оттого, что ему пришлось перенести столько страдания, любовь её к нему стала только больше. "Господи! Зачем он приехал?! — перевернулась она на живот. — Как я смогу видеться с ним и не выказать собственных чувств?"

Вот и нынешний день был ей и радостен, и тяжёл одновременно. Сколько душевных сил было положено на то, чтобы ни словом, ни взглядом не выдать своего чувства!

С того самого разговора после охоты о Ефимовском более не говорили. Лишь перед самым отъездом в столицу Сергей Филиппович ещё раз попытался уговорить сестру поехать с ним в Петербург. Он не называл причин, по которым не желал оставлять её в Полесье, но и без того было понятно, что его беспокойство было вызвано тем, что он знал о её чувствах к графу Ефимовскому и тем, что нынче Андрей был в уезде столь близко от неё. Потому Серж во что бы то ни стало, желал увезти сестру, но Марья заупрямилась. Урусовы уехали в столицу, и, зная мстительную натуру княжны Натальи, она была уверена, что та не преминет вновь раздуть прошлогодний скандал.

Ракитин уехал один. После его отъезда жизнь в усадьбе потекла тихо и неспешно. Всё реже наносили визиты соседи, да и сама Марья Филипповна почти не покидала Полесья. Не встречаясь более с Ефимовским, она, тем не менее, не могла перестать думать о нём. Она более всего на свете желала бы увидеться с ним, но боялась собственных чувств. Говорят, что ежели очень сильно чего-то возжелать, оно непременно исполнится.

Гуляя в парке, Марья до того задумалась, что не заметила, как дошла до кованых чугунных ворот в усадьбу. Ощущение пристального взгляда заставило поднять голову. На дороге, ведущей в усадьбу, она приметила всадника верхом на гнедом жеребце. Но едва mademoiselle Ракитина шагнула к воротам и взялась за ажурную решётку, он тотчас тронулся с места и скрылся за поворотом. Расстояние было слишком велико, чтобы толком разглядеть того, кто наблюдал за ней издали, но она сердцем чувствовала, что то был Андрей.

Ефимовский почти каждое утро проезжал мимо усадьбы Ракитиных в надежде увидеть издали стройный силуэт той, что не выходила из его мыслей с самой первой встречи в Петербурге, но завидев её и поняв, что и она видит его, сбежал, как мальчишка, застигнутый за подглядыванием в замочную скважину.

"Так не может более продолжаться! — злился Андрей, возвращаясь домой. — Надобно либо отпустить её из своих мыслей, либо… Сделать предложение? — остановился он посреди дороги. — Возможно ли? Что будет, ежели она согласится? Что будет, коли сжигающее изнутри желание плоти будет удовлетворено? Что дальше? Ах! Сколько вопросов, — тронул он каблуками гладкие бока гнедого, — и ни одного ответа. Но надобно решать! Я спрошу её. Ещё один раз. В последний раз. Ежели она снова откажет, то, стало быть, нет надежды".

С началом Рождественского поста Марья Филипповна стала едва ли не каждый день наведываться в храм. В прошлом году она истово просила о любви Андрея к ней, в этом же молилась о том, чтобы забыть его. Воскресная служба почти окончилась. Прихожане стали расходиться. Калитины поспешили выйти в числе первых, собираясь дождаться племянницу на улице. Кто-то остался для исповеди и причастия, а mademoiselle Ракитина, по своему обыкновению, пошла ставить свечи за упокой близких. Три свечи — три жизни или три смерти. За Филиппа Львовича, за Лизу и Мишеля.

Краем глаза она уловила движение справа от себя. Мужская рука с длинными красивыми пальцами поставила свечу, а после взлетела вверх, сотворив крёстное знамение. Марья не могла отвести взгляда от этой руки, от массивного серебряного перстня с чёрным ониксом на безымянном пальце, но страшилась поднять голову и посмотреть в глаза тому, кто стоял подле неё.

— Могу я говорить с вами? — от звуков знакомого голоса задрожала каждая жилка внутри.

Опасаясь, что не сможет ответить ему равнодушно и голосом выдаст все свои чувства, Марья сдержанно кивнула и взглядом указала на выход из храма. Она прошла вперёд и с замиранием в сердце остановилась неподалёку от невысокого крылечка, прислушиваясь к шагам за спиной.

— О чём вы желали говорить со мной? — не оборачиваясь, спросила она и поморщилась тому, сколь жалко тонко и пискляво прозвучал её голос.

— Посмотрите на меня, — попросил Андрей.

Mademoiselle Ракитина повернулась с видимой неохотою и, глубоко вздохнув, подняла голову. То была ошибка. Марья тонула в устремлённом на неё взгляде синих глаз.

— Год минул с того дня, как я встретил вас, — заговорил Андрей, — и за этот год дня не было, чтобы я не думал о вас. Я не могу так более. Я помню вкус ваших губ, нежную шелковистость вашей кожи, желание быть с вами сводит меня с ума, — тихо продолжал он. — Ответьте, отчего вы отказали мне тогда?

— Своим предложением вы желали меня оскорбить, и у вас получилось сделать то в полной мере, — склонив голову набок, отвечала Марья. — Могла ли я ответить согласием?

— А ежели бы я объяснился вам в любви, на коленях умолял вас о взаимности, и говорил всю ту романтичную ерунду, что обыкновенно говорят влюблённые, вы ответили бы мне согласием? — прищурился Андрей.

— Нет, — тихо обронила Марья.

— Отчего?

— То была бы ложь, а брак начавшийся со лжи — обречён.

— Вы никогда не простите мне того? — взял он её за руку.

— Также, как вы никогда не простите мне гибели вашего брата, — вытащила пальцы из его ладони mademoiselle Ракитина. — Прощайте, ваше сиятельство, — повернулась она и направилась к ожидающей её коляски.

— Одно слово, Марья Филипповна.

Марья остановилась и обернулась.

— Вы любили его?

Девушка замерла. В глазах её отразилась безмерная, безысходная тоска:

— Не так сильно, как он того заслуживал.

Ефимовский молча кивнул, прощаясь с ней и, повернувшись спиной, направился к коновязи, где был привязан уже знакомый Марье гнедой.

Могла ли она ответить иначе? Сказать, что не любила? Нет. Верно, нет. Страшно подумать, как он воспринял бы её ответ, когда её вина в смерти Мишеля для Андрея и без того очевидна. Со временем она стала забывать черты лица Соколинского. Всё, что помнила — это бездонные синие глаза, да и то только потому, что у Андрея были такие же.

Забравшись в экипаж, Марья расположилась напротив Калитиных. Нервно сцепив тонкие пальцы в замок, она положила руки на колени, страшась поднять голову и взглянуть на тётку с дядькой.

— О чём ты с Ефимовским говорила? — поинтересовался Василий Андреевич.

Калитин не терпел никаких реверансов в отношениях и всегда говорил прямо о том, что его интересовало. Безусловно, он видел, в каком подавленном состоянии пребывала его племянница после краткой беседы, и желал знать причины того, потому как сердцем чувствовал, что любая таинственность в этом деле до добра не доведёт.

— Мы говорили о Мишеле, — не открывая всей правды, отозвалась Марья.

— И всё? — нахмурился Василий Андреевич.

— Всё, дядюшка, — вздохнула Марья.

— Темнишь ты, девка, — проворчал Калитин. — Думаешь, не видел, как ты глазами его ела у Василевских? Ох, Марья, смотри, как бы плакать потом не пришлось. Не пара тебе Ефимовский.

— Помните, когда мы собирались в Петербург, вы говорили, что отдадите меня за того, кто первым посватается? — подняла голову Марья, глядя в глаза Калитину. — Андрей Петрович дважды просил моей руки, и я ему отказала. А вы бы ответили согласием от моего имени, коли бы он к вам обратился?

— Видит, Бог, Маша, я сгоряча тогда сказал. Разве стал бы против воли твоей? — покраснел Калитин.

Ольга Прокопьевна сочувственно дотронулась до руки Марьи:

— Надобно было тебе с Сержем в Петербург ехать, — тихо заметила она. — Что ты себя изводишь мыслями напрасными?

— А я не извожу, тётушка. Мне дела до него нет, — солгала Марья, опуская голову.

Дорогой домой Андрей размышлял о том, почему не решился вновь просить Марью Филипповну стать его женой. "Не ко времени, — рассуждал он. — Не на ступенях же храма предложение делать", — находил он всё больше и больше оправданий тому, что промолчал.

Истина заключалась в другом. Спросив о Мишеле, он тотчас понял, что просто не сможет произнести тех слов. Как можно? Как можно связать свою жизнь с той, что погубила брата? Никакая страсть не может быть тому оправданием. Боже, как же ненавидел он себя за то, что испытывал желание быть с этой женщиной. И в том состоял неразрешимый вопрос перед ним. Год прошёл, а он так и не смог выкинуть мысли о ней из головы. Помнится, он спросил её о том, что стало бы, коли бы он признался ей в любви? Но разве то чувство, что мучает его, лишая покоя и сна — любовь? Нет. Любовь — это нечто возвышенное, способное обогатить духовно, открыть неведомые прежде горизонты, а то, что мучает его — обыкновенная похоть, желание обладать и подчинить своей воле. Так отчего тогда его терзают угрызения совести? Отчего он не может поступить с ней так, как она того заслуживает? Соблазнить и оставить. Особенно, когда знает, что её также влечёт к нему. Впрочем, та случайная встреча на охоте, её равнодушие и холодность заставили его усомниться, но тем желаннее будет приз, коли придётся приложить усилия, дабы заполучить его. Одаривая своей благосклонностью всякого, разве не поставила она себя вне принятой в обществе морали?

Никогда ранее Ефимовский не имел дел с незамужними девицами, поскольку стоило проявить интерес, как тотчас строились матримониальные планы относительно его персоны. Он избегал такого рода отношений, потому, как не чувствовал ни к одной из них и сотой доли того желания, что сжигало его нынче. Как же пылко Марья Филипповна откликнулась на его страсть! Разве непорочная девица позволила бы себе подобные вольности?

Чем ближе подъезжал Андрей к Клементьево, тем больше убеждал себя в том, что mademoiselle Ракитина вовсе не заслуживает того, чтобы с ней обходились, как с девицей на выданье. Может быть, ему хотелось думать так, но где-то в глубине души, слабый голос совести пытался ещё воззвать к его чести и порядочности, однако, другой голос, жаждущий удовлетворения собственной похоти, звучал куда громче. И этот другой голос находил оправдание всему тому, чего он так страстно желал, прикрывая мотивы куда более низменные неким извращённым благородством в желании отомстить за погубленную жизнь. И чем больше он думал о том, тем более правильным ему казалось поступить подобным образом: око за око, зуб за зуб. Даже Куташев не стал осуждать его, когда узнал причины его поступка. Николая более тревожило то, что он оказался замешан в том деле, а вовсе не попранная честь Марьи Филипповны. И всё же что-то удерживало его на тонкой грани от поступка, совершив который он перестал бы считать себя человеком чести, несмотря на те доводы, что подкидывало ему распалённое похотью воображение.

Калитины, привезя Марью в Полесье, ненадолго задержались в усадьбе. Ольге Прокопьевне захотелось взглянуть на внучатую племянницу, кою она не видела целую седмицу. Наблюдая за тем, как madame Калитина сюсюкается с младенцем, беспрестанно повторяя все те словечки, что обыкновенного говорят взрослые, желая вызывать несмышлёную улыбку младенца, Марья с трудом удерживалась от того, чтобы подойти и забрать у тётки девочку. После смерти Бетси она как-то весьма болезненно привязалась к Лизе. Желание стать матерью стало сильно, как никогда, но вместе с тем она понимала, чтобы стать матерью, надобно выйти замуж. Замуж. Как выйти замуж, ежели все мысли только об Андрее, ежели никого другого она не представляет собственным супругом?

А ещё нынешний разговор с ним, что так болезненно отозвался в душе. Её снедало желание объясниться с ним, но она не знала, как объяснить ему собственные поступки, дабы он понял и не осудил её.

Раздумывая над тем до самого вечера, Марья бродила по дому, как во сне, не замечая ничего вкруг себя. Мысли в голове путались, наскакивали одна на другую, она сочиняла всевозможные ответы на вопросы, которые он мог бы сделать ей, но сама не удовлетворялась ни одним из них.

Поднявшись в свои покои, она присела за бобик, положила перед собой чистый лист бумаги и, задумавшись, принялась грызть кончик пера. Каким образом объяснить ему, что она вовсе не желала смерти Мишелю, что ни единой мысли о том, чем может обернуться её увлечение, не допускала.

"Милостивый государь, Андрей Петрович," — начала она, но перечитав обращение, поморщилась и перечеркнула всё, достала чистый лист и начала сызнова.

"André, я знаю, Вы осуждаете меня за то, что я невольно стала причиной смерти Вашего брата. Не оттого ли Вы нынче спрашивали меня о моих чувствах к нему, что до сей поры не забыли о том? Возможно, я совершила опрометчивый поступок, возможно, я не должна была даже смотреть в его сторону, а уже тем более поощрять его ухаживания. Признаю, мне было приятно и лестно его внимание, но я даже представить не могла, чем всё обернётся. До сей поры меня мучает чувство вины и раскаяние. Возможно, Вы не поверите тому, но я более не нахожу в себе сил молчать о том. Ежели бы в моих силах было изменить всё, ежели бы я только могла, но, увы… Мне тяжело жить с этим, но ещё более мне тяжело знать, что Вы ненавидите меня. Я знаю, что это так. В Петербурге я не могла понять, отчего Вы обошлись со мной столь жестоко до той поры, пока Вы сами не раскрыли мне причин Вашего поступка. Я смиренно принимаю заслуженное мной наказание. Вы ведь желали наказать меня?

Мне кажется, что Вы, так же, как и я, не можете отпустить прошлого. Отчего Вы нынче спрашивали меня о том, чтобы я Вам ответила на признание в любви? Вряд ли любовь — это то чувство, что возможно между нами. Не знаю, как мне объяснить, отчего мне столь важно Ваше прощение? Отчего я не могу дышать, зная о Вашей враждебности ко мне?

Признаться, Вы правы. Я не любила Вашего брата, но тогда мне казалось, что лучше его нет человека во всём белом свете, и, конечно, я не желала его смерти. Изменить что-либо нам не дано, остаётся только принять всё то, что свершилось. Верно, моего раскаяния Вам недостаточно, раз Вы вновь напомнили мне о тех события, что, признаться, и моя память не в силах отпустить. Не знаю, отчего я пишу Вам всё это. Верно, оттого, что желаю быть хотя бы понятой, коли не прощённой. М.Р.".

Закончив, Марья перечитала письмо. Написано оно было плохо, сумбурно. Она осталась недовольна тем, как ей удалось изложить мысли, что мучили её, на бумаге, но, в то же время понимала, что ничего иного она написать не сможет. Так стоило ли отсылать его?

Дождавшись, когда высохнут чернила, Марья с преувеличенной аккуратностью медленно сложила и пригладила лист бумаги, залила край воском, запечатав послание.

— Милка, — позвала она горничную, чинившую кружево на платье, — кликни мне Егорку из людской.

Отложив работу, девушка послушно отправилась разыскивать младшего брата прежней горничной барышни. Марья погладила кончиками пальцев плотную бумагу с вензелями, на которой было написано письмо. Она вполне отдавала себе отчёт, что письмо должно привести к неким действиям со стороны Ефимовского, и она желала, чтобы он, непременно, что-нибудь сделал, ибо и далее пребывать в безвестности не было сил. Письмо — это должно было стать тем камнем, брошенным в пруд, от которого расходятся круги по гладкой поверхности. Ждать, затаившись, чего-то невозможно. Нет сил более жить ожиданием. Чем бы ни закончилось, всё будет лучше, чем беспрестанно гадать о том, как оно могло бы быть.

Милка бесшумно открыла двери и подтолкнула в спину Егорку.

— Поди сюда, — поманила его Марья. — Снеси в Клементьево, отдай барину тамошнему, да смотри никому не сказывай, — передала она в руки мальчишки письмо.

Егорка послушно кивнул, а получив пятак, выбежал из комнаты так быстро, будто за ним черти гнались.

Марья шагнула к окну и, обняв себя за плечи, выглянула во двор, медленно сосчитала до сотни и выдохнула. "Всё! Уже не воротишь, даже ежели послать за мальчишкой. Обратной дороги нет!"

Получив письмо от Марьи Филипповны, Ефимовский, казалось, ничуть не удивился. Велев мальчишке обождать ответ, Андрей быстро пробежал глазами строки, написанные мелким убористым почерком. По губам скользнула кривая усмешка. Марья Филипповна сама писала к нему, желая продолжить сии непростые отношения. Иначе смысл этого послания он истолковать не смог.

Ефимовский оглянулся на мальчишку, что неловко переминался с ноги на ногу, явно желая оказаться подальше от него. Склонившись над столом, он черкнул всего одно предложение на листе бумаги и не стал ставить подпись: "Завтра. По дороге в Ракитино."

Ежели mademoiselle Ракитина желает свидания, она придёт, ежели нет, то он ошибочно истолковал её письмо.

— Возьми, — протянул он мальчишке ответ. — На словах скажи, что я буду ждать до полудня.

Мальчишка спрятал под полу кафтана письмо и поспешил ретироваться из кабинета вслед за лакеем, что привёл его к барину.