Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 23

На другой день после приезда Андрей бродил по пустым покоям отчего дома. С тех пор, как умерла его бабка, здесь ничего не переменилось. Ефимовский долго стоял в кабинете перед портретом отца, изображённого живописцем на фоне алой портьеры в белом кавалергардском колете.

Тёмные глаза с портрета глядели на него пронзительным, испытывающим взглядом, от которого веяло холодом, будто бы отец знал о той ошибке, что совершил сын и взглядом укорял его за то.

"Нет, никогда я не смогу жить здесь", — оглядывая тёмную тяжёлую мебель, думал Андрей. Странно, но он ощущал себя чужаком в собственном доме. Всё здесь напоминало о годах его юности, о строгом укладе жизни, что когда-то текла в этих стенах. Воспоминания эти были ему болезненны и неприятны.

Из кабинета Ефимовский прошёл в библиотеку. Провёл пальцем по корешкам книг и вытащил первую, привлёкшую его внимание. То была "Божественная комедия" Данте во французском переводе. Андрей опустился в кресло около окна и открыл книгу. Погрузившись в чтение, он и не заметил, как минула первая половина дня. После обеда он продолжил чтение. Давно ему не приходилось проводить время столь неспешно и размеренно. Он не мог оторваться от книги до самого вечера, забрал её с собой в спальню, да так и уснул, не выпуская том из рук.

За одной прочитанной книгой, последовала другая. Ему было странно это ощущения неспешности и одиночества. Никуда не надобно было ехать, никто его не ждал. Долгие пешие прогулки, чтение и раздумья.

Мысли тревожили его беспрестанно. По большей части в своих размышлениях он то и дело возвращался к обстоятельствам, побудившим его принять решение, стоившее стольких жизней. Никто бы не упрекнул его в трусости, либо в невыполнении приказа, коли бы он увёл своих людей, избегая боя с превосходящими силами противника. Но также он понимал, что не скажи ему о том Карташевский, он бы точно так и поступил. Так отчего так трудно оказалось принять здравый совет от человека, которого он почитал своим личным врагом? И отчего врагом? Мишель сам бросил Карташевскому вызов, он сам желал сатисфакции, и винить в том Каташевского было совершенно бессмысленно, как бессмысленно было винить дождь в том, что он промочил одежду застигнутого непогодой путника. Так может, дело вовсе не в Мишеле? Может, дело в том, что Карташевскому повезло оказаться в числе тех, к кому благосклонно отнеслась одна известная ему особа?

Расположившись в кресле в мрачном тёмном кабинете, Андрей сидел неподвижно, уставившись взглядом в одну точку, но едва только мысли цепляясь, одна за другую, привели его к Марье Филипповне, Ефимовский раздражённо вздохнул и торопливо поднялся, позабыв о ноющей ране, что хоть и затянулась, но всё ещё давала знать о себе, особенно после таких вот резких движений.

"Вновь она! Не могу не думать о ней! О чём бы ни думал, всё сводится к ней!" — вышел он быстрым шагом на террасу.

Ефимовский пробыл в Веденском уже почти месяц и даже не заметил, как пролетело время. Каждое утро он вставал с постели, занимался какими-то мелкими, но нужными делами и не замечал дней, что проходили мимо него без суеты и поспешности. И вот ныне, глядя на усадебный парк, сменивший зелёный летний убор на осенний багряно-красный, Андрей словно прозрел: "Как? Когда успела наступить осень? — вопрошал он сам себя. — Неужели я столько времени уже здесь? Как вышло так, что я совершенно потерял счёт дням?" В том не было ничего удивительного. Никто не знал, что он вернулся в Веденское, соседи не беспокоили визитами, и Ефимовский не спешил возобновить знакомства. Но нынче становилось совершенно ясно, что время, отпущенное ему на одиночество, подходило к концу. Надобно было поехать к матери, ведь в своём эгоистичном желании отрешиться от всего мира, он даже не написал ей о том, что получил отпуск.

Спустившись по ступеням и остановившись на берегу искусственного пруда, Андрей невольно залюбовался тем, как красиво отражались в стоячей воде золотисто-красные кроны деревьев, голубое небо и белые пушистые облака. Была та пора в конце сентября, обыкновенно называемая "бабьим летом". Солнце было ещё довольно ярким и тёплым, а ночи уже становились зябкими и прохладными. Поутру выпадала крупная роса, застревала в тонкой паутине, что развешивали пауки в надежде поймать последнюю добычу. Воздух становился кристально-чистым, приобретая прозрачность хрусталя, а очертания любого предмета необыкновенно отчётливо проступали перед взглядом.

Природа уподоблялась стареющей кокетке, пытающейся с помощью ярких нарядов и краски на морщинистом лице замаскировать неминуемое приближение старости, коей Андрею виделась зима холодная и голая.

"Надобно ехать! — прикрыл глаза Ефимовский, подставляя лицо ласковым тёплым солнечным лучам. — Завтра!" — решил он и пошёл в дом распорядиться об отъезде. Проходя мимо зеркала в вестибюле, Ефимовский остановился, дотронулся кончиками пальцев до отросшей бороды. "Сбрить или оставить?" — подумалось ему. Лицо его вследствие болезни приобрело нездоровый бледный вид, щеки впали, а борода хоть немного скрывала эти признаки нездоровья, но одновременно делала его старше своих лет. Поворачивая голову из стороны в сторону, Андрей рассматривал своё отражение. В ярких солнечных лучах, падающих через высокие большие окна, на виске блеснула седая прядь. "Старею", — усмехнулся он своему отражению.

— Прошка! — поднялся он в свои покои. — Бриться!

— Иду, барин! — послышался из гардеробной голос камердинера.

Дорога до Клементьево заняла почти целый день. Экипаж въезжал в ворота уже на закате. Спустившись с подножки, Андрей огляделся. Всё, что он видел вокруг, выглядело новым и чистым, как и должно было быть после недавно сделанного ремонта. Прошёл всего год с тех пор, как он побывал здесь на могиле брата. Парадные двери особняка распахнулись и маленькая, сухонькая женщина торопливо спустилась к нему по ступеням.

"Боже, — распахнулись глаза Ефимовского при взгляде на мать, — как она постарела!" Только глаза на испещрённом морщинами лице оставались столь же яркими, какими он их всегда помнил.

— Андрюша! — протянула она к нему руки. — Боже! Андрюша! Это и в самом деле ты! — провела она ладонями по гладко выбритому лицу. — Исхудал-то как, — заслезились глаза madame Соколинской.

— Полно, маменька. Со мной всё хорошо, — поспешил успокоить её Андрей, поднимаясь по ступеням и поддерживая мать под руку.

— Ты, верно устал? Голоден? Как твоя рана? — засыпала она его вопросами.

— Устал, — согласился Андрей, — голоден, — улыбнулся он. — Рана затянулась и почти не беспокоит, — вглядываясь в её лицо под чёрной кружевной оборкой чепца, отвечал он.

За ужином Татьяна Васильевна заставила сына во всех подробностях рассказать о лечении, что назначил ему полковой лекарь. Слушая его, она то и дело прикладывала сухонькие ладошки к морщинистым щекам и тихо ахала или охала.

— Андрюша, ты никогда не думал, чтобы оставить службу? — робко спросила она, перебирая между пальцами складки на манжете траурного платья. — Ты ведь последний в роду. Так надобно ли так рисковать собой?

— Не знаю, — отвёл взгляд Андрей. — Я не знаю, что ещё я могу делать. Не представляю, как стану жить.

— Жениться тебе надобно, — вздохнула Татьяна Васильевна. — Семья, дети — не в этом ли смысл нашей жизни?

— Возможно, вы правы, — отвечал Ефимовский, рассеянно глядя на огонь в камине.

— Ты ведь помнишь Натали Урусову? — тихо поинтересовалась madame Соколинская.

— Оставьте, маменька. Ежели я надумаю жениться, жену я себе выберу сам, — поднялся с кресла Андрей, подошёл к матери, коснулся поцелуем её щеки и, пожелав ей доброй ночи, ушёл в отведённые ему покои.

Пробыв в Клементьево седмицу, Андрей заскучал. Чрезмерная забота и опека, коей его стремились окружить, раздражала до зубовного скрежета. Он потому и не желал покидать Веденское, что там никто не суетился вокруг него, никто не донимал его бесконечными вопросами о его самочувствии.

Визит генерала Василевского в Клементьево пришёлся, как нельзя кстати, потому как Татьяна Васильевна на некоторое время отвлеклась от неустанной заботы о единственном оставшемся в живых сыне.

— Ваше сиятельство, — пожимая руку Андрею и склоняя свою убелённую сединами голову, радостно приветствовал Ефимовского генерал. — Рад, очень рад вас видеть, — несколько раз повторил он, прежде чем отойти и удобно устроиться в мягком кресле около растопленного камина.

Разговор вяло потёк по всем известному руслу: погода, урожай, ранние заморозки, по всем приметам ожидаемые в этом году, о мужиках, ворующих лес. Андрей отвечал на расспросы Василевского о том, что нынче делается на Кавказе. Изредка генерал, вспоминая свою боевую молодость, вставлял собственные замечания и соображения относительно того, как надлежало поступать с непокорными горцами, собравшимися поз знамёна Шамиля.

От политики, проводимой правительством на Кавказе, разговор снова вернулся к проблемам ведения хозяйства. Василевский посетовал на то, что увеличилось поголовье волков, участились случаи нападения серых хищников на скот, принадлежавший ему и его крестьянам. Генерал планировал охоту и предложил Ефимовскому принять участие. Андрей загорелся этой идеей и ответил согласием. Собираясь уезжать, Василевский обещал известить его о дне охоты.

Накануне охоты Андрей получил приглашение от генерала. Выезжать надобно было рано утром, едва рассветёт. Ефимовский не держал собственного выезда, полагая, что он ему ни к чему, потому как в деревне проводил мало времени и охотой не увлекался. Он иногда принимал приглашения поучаствовать так же, как в этот раз.

У Василевского была большая свора, что-то около трёхсот собак. Более всего поразило Андрея по приезду в имение генерала, что Василевский помнил почти всех собак по кличкам. С гордостью истинного любителя охоты он провёл графа по псарне, демонстрируя великолепных гончих и борзых.

Предчувствуя начало гона, собаки подняли неимоверный шум. На заднем дворе усадьбы всё пребывало в беспрестанном движении. Выводили осёдланных лошадей, трое борзятников держали каждый по две своры борзых, доезжачий распоряжался всем порядком охоты, два выжлятника выводили гончих.

С заднего крыльца легко сбежал генеральский сын Павел в хорошо пошитом охотничьем костюме, ладно сидевшем на гибком худощавом теле.

— Готовы, папенька? — улыбнулся он, протягивая в приветственном жесте руку Ефимовскому. — А, граф, рад, очень рад, ваше сиятельство. Погода нынче отличная. Самая, что ни на есть для охоты будет.

Утро выдалось туманным. Влага висела в воздухе мелкими каплями, оседала на лицах, волосах и одежде.

— Барин, пора, — подвёл к генералу крепкую круглую в боках лошадь конюх.

Генерал с трудом взгромоздился в седло и, весело сверкая серыми глазами, оглядел собравшихся. Выезд тронулся в отъезжее поле. Всадники пришпорили лошадей, ветер засвистел в ушах. Добравшись до места, остановились. Выжлятники с гончими поехали вперёд к доезжачему, туда, где была накануне обнаружили лёжку зверя. Генерал в нетерпении привставал в стременах, вытягивая вперёд сколько можно короткую толстую шею, его сын Павел, напротив выглядел спокойным и равнодушным. Вскоре послышался шум приближающегося гона. Среди кустов на опушке леса показались гончие, шедшие по следу зверя.

— О, вон он! Вон он! — пришпоривая лошадь, закричал генерал.

Серый, матёрый волк с клочками светлой шерсти по бокам выскочил прямо на охотников. Зверь прижал уши и оскалился, а потом, сделав резвый скачок в сторону, попытался оторваться от преследующих его собак. Волк пытался уйти обратно в лес. Борзятники спустили всех восьмерых борзых и те, заливаясь громким лаем, устремились в погоню.

Азарт охоты захватил и Ефимовского. Прижавшись к шее скакуна, он погонял его всё быстрее и быстрее, стараясь не упустить зверя из виду. Отчаянный рывок, и волк ушёл далеко вперёд. Всё ближе к нему была спасительная опушка леса.

— Уйдёт! — едва не взвыл генерал.

Справа послышался звук другого гона.

— Это кто ещё там? — недовольно нахмурился Василевский старший, придержав свою лошадь.

— Калитин, видимо, — отвечал барину один из охотников. — Слыхал я, Василий Андреевич тоже нынче выезжать собирались.

Волк, заслышав звуки гона, отрезающего его от спасительной близости леса, подобрался и бросился наперерез гончим, собираясь проскочить мимо них и скрыться в ближайшем овраге.

— Ату его! — едва не сорвавшись на визг, погнался за зверем Павел.

Борзые настигли хищника. Андрей во все глаза глядел на мелькающие в этой свалке покрытые пёстрой шерстью тела собак и серую с белыми клочьями шкуру волка. Самый крупный кобель из своры, вцепившись в горло зверя, изо всех своих собачьих сил пытался прижать того к земле.

Молодой Василевский спешился. В руке Павла сверкнуло длинное лезвие охотничьего ножа. Осторожно приближаясь к свалившимся в кучу собакам и волку, он выбирал удобный момент.

— Живым бери! — послышался смеющийся голос позади Ефимовского.

Андрей оглянулся. Румяный, пышущий здоровьем человек, подъехал к генералу.

— А, Василий Андреевич, и вы… — заулыбался генерал.

Подоспели охотники с другого выезда. Павел отступил, уступая место егерям. Подобравшись к сцепившимся намертво волку и собаке, борзятники оттащили в сторону других собак. Один из егерей ловко всунул в пасть серому хищнику толстую палку, другой крепко вязал лапы. Когда зверь был обездвижен, оттащили от него почуявшего запах крови и совершенно обезумевшего оттого кобеля из своры Василевского.

Зверя понесли к дрожкам, что виднелись у края поля. Андрей обернулся, провожая глазами охотников. На дороге стояли всадники из выезда Калитина. Внимание Ефимовского привлекла женщина в тёмно-серой, почти чёрной амазонке, отороченной мехом лисицы. Сердце заколотилось в груди столь часто, что стало трудно вздохнуть. "Она!" — вцепился в поводья Андрей, заставив занервничать жеребца под седлом.

Генерал приветливо махнул рукой ожидающим в стороне охотникам, жестом предлагая присоединиться.

— Ну, как ваша охота сегодня? — повернулся он к Калитину.

— Двое молодых, — весело отвечал тот. — А ваш-то матёрый волчище! — с некоторой толикой зависти похвалил добычу Василий Андреевич.

— Марья, — повернулся к племяннице Калитин, — гляди, какого взяли!

Марья Филиппова верхом на небольшой каурой кобылке приблизилась к дрожкам и мельком глянула на рычащего от бессилия и злобы зверя.

— Хорош, — приблизилась она к генералу.

— Далече вы нынче забрались, — окинул пристальный взглядом Поль свою соседку.

Mademoiselle Ракитина едва заметно улыбнулась Василевскому младшему, но оглядев остальных и встретившись взглядом с Ефимовским, девушка выпрямилась в седле и поджала губы.

— Ваше сиятельство, — обратился к Андрею генерал, — дозвольте соседа моего представить. Калитин Василий Андреевич.

Калитин сдержанно кивнул в ответ на приветствие Ефимовского.

— Рад знакомству, — сухо ответил он и не смог удержаться от того, чтобы не бросить быстрый взгляд на племянницу.

— Сергей Филиппович, и вы здесь, — расплылся в довольной улыбке Василевский, завидев приближающегося Ракитина. — Господа! Прошу всех ко мне на обед! — предложил он.

Андрей заметил, что запястье Ракитина было обмотано чёрным шарфом, точно в цвет амазонки сестры. Перехватив его взгляд, Серж холодно улыбнулся:

— Ерунда, клыком зацепил, — небрежно обронил он. — В отпуск пожаловали, ваше сиятельство? — вежливо осведомился он, подъезжая ближе к Ефимовскому.

— По ранению, — глухо отозвался Андрей, стараясь не смотреть на Марью Филипповну.

— Благодарю за приглашение, — попытался вежливо отказаться Калитин, — но…

— Я отказа, Василий Андреевич, не приму, — перебил его Василевский. — Давненько не видались. Уважьте, мне приятно будет.

— Почему бы и нет, дядюшка, — повернулся к Василию Андреевичу Сергей.

— Едем! — воодушевился Павел.

Увеличившаяся на несколько всадников кавалькада повернула в сторону имения Василевских. Пристроившись рядом с соседкой, Поль завёл с ней тихий разговор, иногда перемежавшийся звуками девичьего смеха. Глядя на то, как она поворачивает голову в сторону генеральского сына, улыбается ему, как горят её щёки от лёгкого морозца, Андрей всё сильнее сжимал поводья. Радость, вызванная быстрой скачкой и возбуждением охоты, уступила место злости, что вдруг обуяла его при одном только взгляде на пару, ехавшую в нескольких саженях впереди его.

Его догнал Ракитин.

— Слышал я на Кавказе нынче неспокойно, — обратился он к Ефимовскому.

— Бывают стычки, — нехотя отозвался Андрей. — У меня большая часть отряда полегла под Новыми Закаталами.

— Вас там ранили? — продолжил расспросы Сергей.

— Да, — обронил Ефимовский, не желая продолжать разговор на болезненную для него тему. — А что в штабе слышно нового? Говорили, что Чернышёв желал реформу в войсках провести.

— Пока всё только разговоры, — вздохнул Ракитин.

— Как поживает ваша очаровательная супруга? — не зная, как продолжить разговор поинтересовался Андрей.

— Лиза умерла четыре месяца назад, — отвёл взгляд Серж.

— Простите, — обронил Ефимовский. — Не знал. Примите мои соболезнования.

Сергей Филиппович кивнул в ответ на его слова.

Ощущая неловкость, оба умолкли. Проехав ещё некоторое время рядом с Ефимовским, Серж пришпорил своего гнедого и нагнал сестру и Павла Василевского.

— Как вам охота, ваше сиятельство? — приблизился к Андрею генерал.

— Замечательно. Забыл уж, когда в последний раз, — улыбнулся в ответ Андрей, стараясь, дабы слова его прозвучали искренне.

Въехав во двор усадьбы, всадники стали спешиваться. Ракитин хотел было помочь сестре, но, видимо, пораненная рука не позволила ему снять Марью с седла.

— Я сама, Серж, — донёсся до Андрея её тихий голос.

— Позвольте помочь, — шагнул к ним Ефимовский.

Марья взглянула на него сверху вниз. На мгновение в серых глазах её мелькнуло непонятное Андрею выражение, а после она опустила ресницы и положила руки ему на плечи. Ефимовский позабыл о собственной застарелой ране и едва сдержал стон от боли, прострелившей мышцу, когда снимал с седла mademoiselle Ракитину. Поставив девушку на землю, Андрей коротко вздохнул.

Генеральша встречала гостей на пороге столовой, тут же шёпотом отдавая приказания прислуге, дабы на стол поставили дополнительные приборы.

— Ах, Марья Филипповна, вы всё хорошеете, — целуя в обе щёки mademoiselle Ракитину, улыбалась она.

Заметив перевязанную руку Сергея Филипповича, генеральша тихо охнула и распорядилась, чтобы принесли бинты.

— Надобно перевязать, как следует, — взяла она Сергея за руку и повела в диванную.

Мать генерала, высохшая, словно мумия старушка, что-то неодобрительно пробормотала себе под нос, заметив, каким влюблённым взглядом её внук провожает первую уездную красавицу. Молодая жена Павла, будучи на сносях, едва взглянула на Марью Филипповну и поспешила сесть за стол, дабы скрыть от взглядов гостей располневшую фигуру. Повинуясь взгляду супруги, Поль сел подле неё, а Андрею вновь выпало сидеть рядом с Марьей Филипповной.

Mademoiselle Ракитина за обедом была весела и приветлива со всеми, но Ефимовский поймал себя на мысли, что нынче она обращается к нему, как к человеку малознакомому. Отчего-то такое обращение его задело. Она не пыталась кокетничать или флиртовать с ним, уделяя ему внимания ровно столько, сколько и остальным.

Ефимовский же за обедом сидел, словно на иголках. Он весьма остро ощущал её присутствие столь близко, ему казалось, что он даже ощущает тонкий едва заметный аромат её духов, тот самый, что он так хорошо помнил, но старался забыть.

После сытного обеда переместились в гостиную. Младшая madame Василевская, извинившись, покинула небольшое общество и ушла к себе, сославшись на усталость. Мужчины вновь заговорили о прошедшей охоте, а Марья и генеральша уединились у окна на низкой оттоманке. Ефимовскому вспомнился зимний сад императрицы, схожая низкая оттоманка, бледные девичьи плечи в тусклом освещении, алые зацелованные губы. От воспоминаний бросило в жар, не удержавшись, он взглянул на Марью Филипповну и, встретившись с ней взглядом, тотчас отвернулся.

Генерал обратился к нему, вновь расспрашивая о Кавказе и, желая вовлечь в мужской разговор. Андрей принялся рассказывать о том, что было ему известно, о передвижении войск и планах командования. Всё чаще звучала фамилия генерала Засса, отличавшегося особой жестокостью в войне с горцами. Ефимовский неохотно говорил о нём, считая подобную жестокость неоправданной. Постепенно он всё более увлекался и даже на какое-то время забыл о Марье Филипповне.

Вечерело. Прислуга стала зажигать свечи в канделябрах.

— Дядюшка, пора бы уже и честь знать, — неслышно ступая, подошла к разгорячённым разговорами мужчинам Марья Филипповна.

— Да-да, пора, — поднялся с дивана Калитин. — Благодарю вас Алексей Михайлович, — потряс он руку генерала. — Пора бы. Смеркается.

Пленительная многозначительная улыбка скользнула по губам Марьи при взгляде на Ефимовского. Склонившись к брату, она что-то шепнула тому на ухо. Серж поднялся, и, взяв под руку сестру, отошёл попрощаться с генеральшей.

Глядя на то, как изогнулся стройный гибкий стан Марьи Филипповны, Андрей ощутил сухость во рту.

— Ах! Хороша! — поглаживая седые усы, проводил её взглядом Василевский, но вспомнив историю с дуэлью, смутился, покраснел и отвернулся.

Василевскому не было дела до "бабских" сплетен, как он сам говорил. С Калитиным он всегда был дружен, весьма уважал покойного Филиппа Львовича, а потому не видел ничего предосудительного в том, чтобы принимать в своём доме его детей, к тому же нынче, когда Ракитин, благодаря женитьбе, сделался одним из самых богатых землевладельцев.

— Останетесь, ваше сиятельство? — обратился он к Ефимовскому, после того, как уехали Ракитины и их дядька Калитин.

— Нет, благодарю за честь, но лучше домой поеду, — вежливо отказался Андрей.

Дорогой он то и дело вспоминал нынешний вечер, быстрые взгляды из-под ресниц, что иногда позволяла себя Марья Филипповна, сидя в гостиной Василевских, да лукавую улыбку, коей она одарила его напоследок, словно знала о том, что творится в его сердце.