Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 14

Поутру Марья Филипповна по своему обыкновению собралась пойти в Казанский собор к воскресной службе. Настасья заплела локоны барышни в тугую косу и уложила короной на голове. Горничная вынесла из гардеробной тёмно-серое шёлковое платье с высоким воротником стойкой, отделанное чёрным кружевом. Едва глянув на него, mademoiselle Ракитина велела подать другое. Настасья робко осведомилась о том, какое именно барышня желала бы надеть? Раздражённо вздохнув, Марья поднялась с низкой банкетки и прошла в гардеробную. Взгляд её упал на чёрное, почти лишённое украшений, если не считать таковым тонкую полоску кружева у воротника стойки.

— Это, — указала она на него горничной.

Пока Настасья снимала платье с вешалки и искала в тон к нему шляпку и ротонду, Марья присела перед зеркалом, вынула шпильки, что удерживали сложную причёску в виде замысловатого узла, и распустила волосы.

— Настя, — позвала она камеристку. — Причеши по-другому.

— Как прикажете, барышня? — осведомилась горничная, взяв в руки расчёску.

— Просто косу заплети, — тихонько вздохнула Марья.

Нынче она, наконец, решилась исповедаться, а учитывая то, в чём собиралась каяться, желала бы выглядеть, как можно проще и строже. Накануне она три дня постилась, готовясь к таинству.

Спустившись в вестибюль, mademoiselle Ракитина повстречала брата. Обыкновенно по воскресеньям, когда не надобно было идти на службу, Серж спал почти до полудня, поэтому видеть его в такой ранний час было для неё удивительно. Сергей Филиппович, полностью одетый к выходу, в тёмно-синем сюртуке и цилиндре, прохаживался взад-вперёд, заложив руки за спину.

— Bonjour, Marie, — приветствовал он сестру. — Как спалось нынче? — не сдержал улыбки Ракитин при виде кокетливой шляпки и красиво уложенных локонов.

— Bien, Serge, — отозвалась Марья Филипповна, вложив пальцы в протянутую ладонь брата. — Ты куда-то идёшь? — поинтересовалась она.

— Решил, что не мешало бы и мне хоть иногда подумать о душе, — взяв сестру под руку, отозвался Сергей. — Не возражаешь, коли нынче я составлю тебе компанию?

— Буду только рада, — кивнула Марья, повесив на руку золотистый шёлковый шнурок ридикюля.

В столь ранний час прохожих почти не было на улицах. Город тонул в густом белёсом тумане, который клубился над поверхностью рек и каналов, окутывал Адмиралтейский бульвар, скрывая очертания деревьев, искажая формы и расстояния.

В этот раз Настасья не пошла с барышней к храму, поскольку сопровождать сестру вызвался сам Сергей Филиппович. Ракитины неспешно брели по улице, наслаждаясь обществом друг друга.

— Знаешь, мне это напомнило наши с тобой прогулки в Полесье, — тихо обронила Марья.

Серж тихонько кашлянул. Бетси порекомендовала ему своего поверенного, что занимался делами о её наследстве, уверив, что Яков Карлович непременно поможет вернуть поместье. Ракитин уже отдал адвокату бумаги, что подписал при продаже имения, и надеялся на благополучный исход дела.

— Не хочу загадывать, но возможно, мы ещё вернёмся туда, — улыбнулся он уголками губ.

— Мне бы очень этого хотелось, — отвечала Марья Филипповна, думая о предстоящей исповеди.

До Казанского собора Ракитины дошли в полном молчании. Они ступили под своды храма, перед самым началом службы. Стараясь не привлекать внимания и не потревожить прихожан, брат и сестра остановились неподалёку от входа. Марья обратила свой взор на протодиакона, читающего молебен, и постаралась вникнуть в слова молитвы. Но сколько она не пыталась уловить то блаженное состояние, что всегда посещало её во время службы, мысли её ныне витали слишком далеко от того, что происходило в храме. Отчего-то стало страшно открыться в своих грехах батюшке. Дождавшись своей очереди, Марья, испугавшись, растерять последние остатки самообладания, поспешила к священнику.

— Батюшка, — остановила она его. — Исповедуйте меня, — опустила она ресницы, разглядывая носки туфель.

Страшно было взглянуть в глаза священнику, но Марья Филипповна пересилила свой страх, подняла голову, да так более и не смогла отвести взгляда от понимающих тёмный очей священника. Трудно было начать, но заговорив, она уже не могла остановиться. Всё припомнила: и собственную гордыню, и тщеславие, и любование собой, и желание чужого жениха увести.

Высказав всё, Марья умолкла, внимая словам очистительной молитвы, что вполголоса читал над ней святой отец. Душа наполнялась тихой радостью с каждым его словом. Господь милостив к тем, кто раскаялся в своих прегрешениях, и покаяние это нынче шло от самого сердца, из самой души, что будто воспарила под своды храма, будто крылья выросли за спиной.

Она не стала ставить свечей после службы, а поспешила выйти, как только прихожане потянулись к выходу. Сергей Филиппович не мог отвести изумлённого взгляда от лица сестры. Настолько красивой она казалась ему нынче, несмотря на унылое тёмное одеяние и гладко зачёсанные волосы. Что-то глубоко духовное, отстранённое виделось ему в её глазах. Дорогой домой Марья Филипповна прибывала в глубокой задумчивости. Ощущение невероятной лёгкости, чистоты не покидало её после посещения храма.

Вскоре брат и сестра дошли до Адмиралтейского бульвара. Туман всё также укутывал зелёный сквер, и в нескольких саженях невозможно было разглядеть ничего.

Из тумана навстречу Ракитиным выехали несколько всадников. Они появились столь внезапно, что Марья едва успела отпрянуть в сторону, дабы пропустить их. Скользкий шёлковый шнурок ридикюля соскочил с её руки, и изящная вещица оказалась под копытами лошадей. Заметив сей неприятный инцидент, один из офицеров придержал лошадь и спешился. Его немного качнуло, когда он нагнулся за ридикюлем и поспешно выпрямился, поднимая тот. Ворот его мундира был расстёгнут, тёмные волосы взлохмачены. Господа офицеры явно возвращались по домам после хмельной пирушки.

— Ефимовский! — окликнули его товарищи, обнаружив, что он отстал от них. — Андрей!

— Mademoiselle, vous laissez tomber. (Мадмуазель, вы обронили), — протянул ридикюль офицер Марье.

— Merci, — подняла голову девушка и застыла, глядя в хмельные синие глаза.

Молодой человек застыл, вглядываясь в бледные черты. Нечто неуловимо знакомое было в этой девушке, и в то же время он мог бы поклясться, что никогда ранее не встречал её. Он удивился тому интересу, что испытывал, глядя на неё. Обыкновенно, его влекли барышни куда более привлекательные, чем эта незнакомка с головы до ног одетая во всё чёрное, будто монахиня. Но эти глаза… вряд ли можно будет позабыть сей взгляд, столь глубокий, чистый без тени кокетства.

Ракитину не понравилось столь пристальное внимание к его сестре и, недолго думая, Серж выдернул из рук офицера ридикюль сестры, окинув того недовольным взглядом. Молодой человек усмехнулся, повернувшись к нему, хотел было приподнять над головой фуражку, но вспомнил, что нынче без головного убора. Взъерошив тёмные кудри, он неуверенной рукой поймал поводья своей лошади и неловко забрался в седло. Тронув каблуками сапог бока гнедой кобылы, он поспешил догнать своих товарищей.

— Но пошла! — услышала Марья его голос, глухо отозвавшийся в тумане.

Взяв из рук брата ридикюль, Марья несколько раз оглянулась, но не увидела ничего, кроме белой мглы, лишь отдаляющийся цокот копыт, возвестил о том, что офицеры отправились прочь. Серж, подхватив сестру под локоток, невольно ускорил шаг. Лицо его приняло сосредоточенное хмурое выражение.

— Ты его знаешь? — осмелилась поинтересоваться Марья.

— Лично не знаком, — сквозь зубы отвечал Ракитин.

— Кто он? — продолжала допытываться mademoiselle Ракитина

— Граф Ефимовский, — отозвался Серж.

Марья пожала плечами. Про Ефимовских она слышала, знала, что где-то в их уезде у семьи графа имеется поместье, но господа там годами не появляются. Она чувствовала недовольство брата этой случайной встречей, но не могла понять его причины. Ежели Серж не знаком лично с этим офицером, какие у него могут быть основания вести себя с ним столь неучтиво? Он ведь ничего не сделал, только поднял ридикюль, что она выронила под копыта лошадей при неожиданном появлении всадников.

Марья не стала расспрашивать его более, и замедлила шаг, вынуждая брата сделать то же самое. Пред мысленным взором её вновь и вновь представало красивое лицо офицера, встреченного по дороге к собору. Губы её повторяли слова молитвы, а думы были там, на Адмиралтейском бульваре.

"Андрей Ефимовский", — повторяла она про себя, и глупая счастливая улыбка скользила по её губам.

Андрей догнал своих товарищей и вяло огрызнулся на шутку поручика князя Анненкова о том, что, видимо, граф растратил минувшей ночью не весь свой любовный пыл, коли поутру у него ещё хватает сил на то, чтобы обращать внимания на хорошеньких девиц. Вскоре небольшая группа офицеров въехала на Английскую набережную и, достигнув её середины, остановилась перед огромным особняком Ефимовского. Господа офицеры пребывали в том состоянии недогуленной весёлости, когда возникало желание продолжить веселье, но Андрей слишком устал и желал лишь остаться в одиночестве, а потому сделал вид, что не понимает намёков своих товарищей и, простившись с ними, въехал во двор. К барину, вернувшемуся домой, со всех ног тотчас кинулся конюх. Ефимовский сполз с лошади, отдал поводья слуге и, пошатываясь, побрёл к дверям, что поспешил растворить перед ним дворецкий.

— Вернулись, ваше сиятельство, — подобострастно поклонился тот, поддерживая под руку вошедшего.

Поднявшись с помощью дворецкого на второй этаж, граф ввалился в собственную спальню, где его уже ожидал камердинер. Прошка засуетился вокруг него, помогая расстегнуть и снять мундир. Упав в кресло, Ефимовский вытянул длинные ноги, а его слуга, покраснев лицом от натуги, принялся стаскивать со своего барина высокие сапоги. Избавившись от тесной обуви, Андрей блаженно вздохнул и пошевелили пальцами на ногах. Поднявшись, Ефимовский остановился по центру комнаты, а камердинер продолжил раздевать его.

— Откушать не желаете, Андрей Петрович? — поинтересовался Прошка.

Андрей отрицательно мотнул головой и не сдержал стона от прострелившей виски головной боли. Он шагнул к разобранной постели и повалился на белоснежные простыни, благоухавшие чистотой и свежестью. Голова его утонула в мягкой пуховой подушке, и он, наконец, позволил себе расслабиться. Сонная нега и леность тотчас овладели всем его существом, как то бывает с человеком, очень уставшим и измученным, получившим, наконец, долгожданный покой и отдых. Вытянувшись во весь свой немалый рост, Ефимовский прикрыл глаза. Прошка задёрнул тяжёлые бархатные портьеры, погружая комнату в полумрак и на цыпочках вышел из спальни.

Темнота перед глазами продолжала кружиться пьяной каруселью. Андрей во чтобы то ни стало желал уснуть, но какая-то неясная мысль не позволяла ему забыться сном. Она мучила его, настойчиво стучалась в висках, не давая погрузиться в царство Морфея. Мысли его превращались в какие-то причудливые образы, в которых трудно было понять где грёзы, навеянные подступающим сном, а где воспоминания. Постепенно эти образы становились всё более бессвязными и вскоре он всё же уснул.

Когда Андрей открыл глаза, в комнате царил всё тот же полумрак. Язык, казалось, распух и прилип к нёбу. После неумеренных возлияний Андрей всегда страдал жесточайшим похмельем. Слабой рукой он дёрнул шнур сонетки, и вскоре в спальне появился Прохор.

— Который час? — осведомился он у камердинера, с трудом ворочая языком.

— Шесть пополудни, ваше сиятельство, — отвечал Прошка.

— Болван! — злобно буркнул Ефимовский. — Отчего раньше не разбудил?

Потянувшись всем свои гибким сильным телом до хруста во всех членах, Ефимовский поднялся. Слуга торопливо подал ему мягкий бархатный халат и поднёс стакан со сбитнем. Андрей с жадностью торопливо осушил его так, что несколько капель упали на его обнажённую грудь в распахнутом вороте рубахи.

— Меня ни для кого нет, — бросил он камердинеру и прошёл в кабинет, на ходу завязывая пояс халата.

Нынче он обещался быть в клубе, но желания ехать не было. Рассудив, что он ничего не потеряет, коли останется дома, Ефимовский принялся разбирать почту. Среди приглашений, кои он откладывал, дабы прочесть потом, когда будет настроение, нашлось письмо от матери. Андрей торопливо сломал печать и погрузился в чтение. Татьяна Васильевна подробно писала о своей жизни в деревне. Письмо её было спокойным, ежели не сказать скучным, но Ефимовский жадно вчитывался в слова, изредка улыбаясь, когда представлял себе все те простые дела, что занимали madame Соколинскую на протяжении каждого дня. Странная нежность охватывала его всякий раз, когда он получал её письма. Он не стал нынче писать ответ, отложив до утра. В двери постучал Прохор, протиснувшись бочком, с ужином на подносе, он принялся сервировать стол.

Аппетита не было. Вяло поковырявшись вилкой в тарелке, Андрей отодвинул блюдо. Прежнее беспокойство вернулось. Он попытался восстановить в памяти все события ушедшей ночи. Вряд ли его беспокойство было вызвано ночью, проведённой в борделе. Он не садился за карты, не наделал долгов, так что же не давало ему покоя? В памяти всплыло бледное девичье лицо, обрамлённое русыми кудряшками. Серо-голубые широко распахнутые глаза, которые, казалось, смотрели ему в самую душу.

"Девушка!" — оживился Ефимовский. Он встретил девушку, чьё лицо показалось ему смутно знакомым, но сколько он не пытался понять, отчего она показалась ему знакомой, память его оставалась совершенно глуха. Девица была не одна. Её сопровождал молодой человек в синем сюртуке и цилиндре, и этот щеголь, что был с ней, тоже был как-то связан с каким-то другим давнишним воспоминанием. Андрей никак не мог понять, отчего эта незнакомка так запала ему в душу? Что такого было связано с ней? В одном он был совершенно уверен: они уже встречались где-то, но где и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог.

Все последующие дни девица не выходила у него из головы. Он даже стал каждое утро, направляясь на службу в полк, проезжать через Адмиралтейский бульвар в надежде вновь встретить её, но более так и не видал.

После посещения воскресной службы в Казанском соборе Марья Филипповна пребывала в тихой задумчивости. За ужином она была чрезвычайно рассеяна, а когда Елена Андреевна поинтересовалась причинами её меланхолии, казалось не поняла о чём её спрашивают. Марья Филипповна против сложившейся у неё в последнее время привычки не стала вечером спускаться в молельню, а удалилась в свои покои. Забравшись с ногами в кресло, она взялась листать не священное писание, а свой любимый французский роман, на время позабытый.

Между страниц книги она нашла письмо Соколинского и несколько раз перечитала его. Она более не плакала, лишь грустно улыбалась, перечитывая пылкие признания Мишеля. Она постаралась восстановить по памяти его образ, но вместо Мишеля пред её мысленным взором представало лицо графа Ефимовского. Сколько бы она не гнала от себя мысли о нём, они возвращались с неизменным постоянством. Его взгляд, что так запомнился ей, пробуждал в ней странные будоражащие душу ощущения. Всё то спокойствие, коего ей удалось достичь посредством смирения и молитвы, вдруг улетучилось в одночасье. Думая о случайной встрече на Адмиралтейском бульваре, она ощущала, как кровь приливала к её щекам, а в груди теснилось нечто непонятное, огромное, отчего слёзы вдруг наворачивались на глаза.

Ночью ей не спалось. Она всё никак не могла понять, отчего Серж так рассердился на эту случайную встречу и отчего он был так зол на графа Ефимовского? Ворочаясь в постели с боку на бок и, понимая, что не уснёт, пока не получит ответы на все свои вопросы, Марья поднялась, накинула на плечи капот и выглянула в будуар. Настасьи не было на кушетке, где она обычно проводила каждую ночь. Пожав плечами, Марья Филипповна, неслышно ступая, вышла в коридор. Она знала, что Серж обыкновенно почивать ложился довольно поздно и вознамерилась поговорить с ним, пока решимость её узнать ответы на те вопросы, что не давали ей покоя, не улетучилась.

Сергей Филиппович не спал, то было понятно потому, как из-под дверей его спальни пробивался неяркий свет, стало быть, свечей ещё не гасили. Коротко постучав в двери и не дождавшись ответа, Марья ступила в комнату брата и, окинув её взглядом, замерла на пороге.

Настасья, прижав к груди шёлковое покрывало, во все глаза глядела на барышню, Серж злобно чертыхнувшись, потянулся за халатом.

— Вон пошла! — бросил Ракитин горничной, торопливо накидывая на плечи халат, пока сестра его, залившись пунцовым румянцем, отвернулась к стене.

Завернувшись в покрывало, Настасья поспешно собрала раскиданную по полу одёжу и торопливо прошмыгнула мимо барышни в коридор.

— Мари, что случилось? — шагнул к сестре Ракитин.

— Ничего, Серёжа, — ещё не оправившись от смущения, отвечала Марья. — Я пойду, пожалуй, — повернулась она к дверям.

— Постой, — удержал её за плечо Серж. — Что с тобой такое нынче? Ты сама на себя не похожа, — развернул он её к себе лицом.

— А как же Бетси? — пролепетал Марья, позабыв уже о чём желала говорить с братом.

Серж нахмурился, взъерошил густые русые кудри и густо покраснел.

— К Бетси это не имеет никакого отношения, — пробормотал он.

Марья укоризненно покачала головой. Оба испытывали неловкость от того, что произошло.

— Я всё же пойду, — шагнула к дверям Марья.

— Покойной ночи, — отозвался Ракитин.

Вернувшись в свои покои, mademoiselle застала Настасью в будуаре. Уже одетая, девка тихо всхлипывала, свернувшись калачиком на кушетке.

— Барышня, — глянула она на неё блестящими от слёз глазами, — вы меня барыне не выдавайте уж.

— Ох, Настасья, — вздохнула Марья. — Что же ты творишь, дурёха?!

— Люблю я его, — горько зарыдала Настёна.

Марья присела на кушетку и, повинуясь желанию утешить глупую, отчаянно влюблённую в её брата девушку, обняла её и привлекла к себе.

Выплакавшись, Настя шмыгнула носом и поинтересовалась не надобно ли чего барышне?

Марья отрицательно покачала головой и отправилась спать. Но вот теперь-то сон и вовсе не желал приходить к ней. Она ощущала, как кровь её быстрее бежала по жилам, а сердце билось чаще и тяжелее, стоило ей припомнить картину, что она застала в спальне брата, а более всего, когда представляла себя на месте Настасьи, а Ефимовского на месте Сержа.

Закусив губу, она уткнулась лицом в подушку. Грешные мысли смущали её покой и разум. "Как можно?! — вопрошала она саму себя. — Ведь видела его только раз! Так откуда это желание ощутить вкус его поцелуев, сладость его прикосновений?! Нет! То просто невозможно! Верно я и в самом деле распутная и порочная", — вздыхала она.

Домашние стали замечать за Марьей Филипповной некоторые странности. Она более не простаивала часами на коленях перед иконами, перестала рядиться в тёмные мрачные платья, забросила священное писание. Она то грустила, то вдруг становилась беспричинно весела, много говорила и смеялась, согласилась поехать к портнихе, дабы заказать новый гардероб. Её прогулки не ограничивались более походами в храм, теперь она с удовольствием гуляла в обществе своей тётки и матери в Летнем саду, притом Ольга Прокопьевна и Елена Андреевна замечали за ней, что она постоянно будто выискивала кого-то взглядом среди прохожих.

В середине октября в Большом театре давали оперу "Иван Сусанин". Марья, до последнего времени избегавшая всяческого участия в светской жизни столицы, вдруг изъявила желание пойти, случайно разглядев на улице афишу. Серж только руками развёл, сетуя на то, что она слишком поздно сообщила ему о своём желании.

Марья капризно надула губы, напомнив ему ту прежнюю Марью, которую он знал ещё в Полесье. Выручила Ракитина Бетси. Воспользовавшись своей дружбой с княгиней Гагариной, Елизавета Алексеевна устроила этот выход. Княгиня милостиво разрешила воспользоваться своей ложей, поскольку сама планировала в этот вечер быть в другом месте.

Вечером, облачённая в новое платье из сиреневого бархата, Марья с жемчужными серёжками в маленьких аккуратных ушках, спустилась в вестибюль, где её уже ожидал брат в, одетый в парадный мундир. Калитин позволил воспользоваться своим выездом и, заехав по пути за madame Боровской, брат и сестра Ракитины отправились в театр.

По дороге, когда экипаж проезжал по улицам, освещённым тусклым светом масляных фонарей, mademoiselle Ракитина украдкой разглядывала зазнобу своего брата. Бетси произвела на неё неизгладимое впечатление. Рядом с этой роскошной красавицей, Марья сама себе казалась блеклой и невзрачной, хотя, собираясь к выезду, она была вполне довольна тем, что видела в зеркале.

Марья впервые выезжала в театр и была очень взволновала сим фактом. В помещении театра вечером было довольно многолюдно. Зрительный зал постепенно заполнялся, и вскоре почти не осталось свободных мест. Дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках и парадных мундирах, блеск драгоценностей, золото и серебро эполет. От всего этого рябило в глазах. "Ярмарка тщеславия", — вспомнились Марье слова князя Урусова, сказанные когда-то очень давно. И он был совершенно прав. Сюда приходили вовсе не для того, чтобы посмотреть действо, что развернётся на сцене, но более для того, чтобы показать себя во всей красе.

Знакомые, встречаясь взглядами, улыбались и раскланивались друг с другом. Иногда улыбки эти были искренним проявлением радости от встречи, а иногда насквозь фальшивыми. Пока Марья, Серж и Бетси пробирались к ложе, что им предстояло занять этим вечером, Ракитина несколько раз останавливали. Серж охотно представлял сестру своим знакомым. Не счесть сколько раз Марье довелось услышать, сколь очаровательная сестра у Сергея Филипповича, и как рады знакомству с ней.

Ложа княгини Гагариной располагалась довольно близко к сцене и из неё просматривался почти весь зал. Расположившись в кресле, Марья Филипповна опёрлась локтями на мягкий бордюр из бархата. Представление всё не начиналось, и Марья принялась рассматривать нарядную публику, выискивая глазами того, ради кого, собственно, и предпринимался сей поход в театр.

Серж, увлечённый беседой со своей дамой, не замечал её беспокойства. Взглянув в соседнюю ложу, Марья смутилась, покраснела и более уже не осмеливалась повернуть головы. Он был так близко, совсем рядом с ней, всего каких-то несколько шагов разделяли их. Со своего места она явственно слышала его голос, тихий смех, когда он рассмеялся шутке своего приятеля.

Ефимовский не любил театр, но поддавшись на уговоры князя Анненкова, составил ему компанию. Рассматривая публику, Андрей позабыл о своей нелюбви к театру, как только разглядел в соседней ложе девушку, что вот уже две седмицы не выходила у него из головы. Она неотрывно глядела на сцену, хотя представление ещё не началось, даже не поворачивая головы в его сторону.

Заметив, что друг его вдруг умолк и пристально смотрит в соседнюю ложу Борис Анненков легонько толкнул Ефимовского в плечо.

— Сдаётся мне, что в соседней ложе представление, куда более увлекательное, чем то, что обещали нынче на сцене, — прошептал он ему на ухо.

— Коли она повернётся сейчас, — так же шёпотом отвечал Ефимовский, — она станет моей.

— Ба! — удивлённо воскликнул Анненков. — Да ты никак влюблён, Mon cher ami?

Андрей неестественно натянуто рассмеялся, чем, кажется, привлёк внимание девушки в соседней ложе. Она повернулась и, встретившись с ним взглядом, поспешно отвернулась, заливаясь ярким румянцем.

— Она повернулась, — шепнул Борис.

— Вижу, — улыбнулся в ответ Ефимовский.