Fatal amour. Искупление и покаяние

Глава 6

После того, как лакей проводил новоиспечённого соседа, мать и дочь Ракитины остались одни. Марья Филипповна задумчиво помешивала остывший чай. Елена Андреевна поморщилась, звон серебра о фарфор действовал ей на нервы.

— Машенька, душечка, перестань, — вздохнула madame Ракитина, желая, чтобы сей звон немедленно прекратился.

Марья опустила ложку в чашку и закуталась в шаль, несмотря на жаркий день, в тени старой яблони было довольно свежо, взгляд её затуманился и обратился в сторону подъездной аллеи, по которой только четверть часа назад уехал всадник на большом жеребце вороной масти.

— Княгиня Урусова мне написала, — обратилась к дочери Елена Андреевна.

Марья промолчала в ответ. Она знала, что сей разговор неизбежен, но также знала, что не желает говорить о том. Брови madame Ракитиной сошлись к переносице.

— Маша, голубушка, да ты меня никак не слушаешь? Полно в облаках витать.

— Я и не витаю, маменька, — обернулась к матери mademoiselle Ракитина. — Больно сомнительно, чтобы Анна Николаевна снизошла до того, чтобы самой написать, ежели только не в ответ на ваше письмо.

Щёки Елены Андреевны окрасились густым румянцем. Упрёк был вполне справедливым. Урусовы не стали бы их приглашать, коли бы madame Ракитина не напомнила о себе, после чего Анна Николаевна посчитала невежливым не прислать приглашения. Елена Андреевна возлагала слишком большие надежды на этот вечер, и по опыту Марья знала, что мать не оступится не получив её согласия.

— Так что же теперь и не знаться вовсе? — не ожидая ответа на свой вопрос, оправдываясь, буркнула madame Ракитина.

В кроне над головой зашелестел ветер, осыпая на стол последние лепестки. Пахнуло сладким запахом сирени. Марья опустила ресницы. Белый с чуть розоватыми прожилками лепесток плавал в чайной чашке. Девушка аккуратно подцепила его ложкой и поднесла к глазам.

— Отчего же не знаться, — тихо произнесла она. — Вот только навязывать своё общество негоже. Так о чём княгиня писала? — осведомилась она, заранее зная, каков будет ответ.

Выцветшие голубые глаза Елены Андреевны уставились на дочь, которой, казалось, не было никакого дела до переписки между матерью и княгиней Урусовой.

— Через две седмицы у Натальи именины будут.

Марья Филипповна с трудом подавила тяжёлый вздох.

— Неужели приглашение прислали? — иронично улыбнулась она. — Вы ведь затем писали?

— Неужели забыла, о чём говорили с тобой? — осведомилась madame Ракитина.

— Разве вы позволите мне забыть о том? — поднялась с плетёного кресла девушка, обходя вокруг стола.

— Чем тебе Илья Сергеевич не угодил? — сердито осведомилась Елена Андреевна.

— Стыдно, маменька, навязываться, — подобрав юбки, зашагала Марья к дому.

Гнев, поначалу кипевший в душе, вскоре остыл. Горькое осознание правоты материнских слов камнем давило на грудь. Ведь, что ни говори, а поклонников у неё за это время не прибавилось. Даже самый преданный из всех Поль Василевский в прошлом сезоне в Москве обручился с одной девицею из Ельнинского уезда. Скоро год исполнится, как не стало отца, строгий траур остался в прошлом, а стало быть, ничто не мешало принять приглашение соседей. Ничто, кроме собственной гордости, что восставала в ней всякий раз, при мыслях о том, чтобы искать расположения князя Урусова.

После обеда madame Ракитина удалилась в свои покои отдыхать, а Марья провела остаток дня за чтением. В саду смеркалось, когда она перевернула последнюю страничку "Божественной комедии" Данте во французском издании. Гордость — есть грех и порок. Пусть так, но где взять силы переступить через себя ради блага близких людей? Претила мысль о том, чтобы флиртовать и кокетничать, пытаясь увлечь, тем паче, что отказала князю, заверив его, что никакие жизненные обстоятельства её решения не переменят. Урусов не станет дважды просить её руки, больно гордый, такой же гордый, как она сама, не такой, как Василевский, что примчался бы по первому зову. Времени, чтобы убедиться в том, было предостаточно. После похорон Филиппа Львовича Илья Сергеевич ни разу не появился в Ракитино, несмотря на то, что ехать от одной усадьбы до другой не более получаса. Ежели и виделись где, то обыкновенно случайно, встречаясь на дороге или в Можайске. А стало быть, придётся ей идти к нему с повинной головой.

Ночь выдалась бессонной. Марью Филипповну не оставляли мысли о том, каким образом ей надлежит вести себя с князем Урусовым нынче. Не хотелось даже в малой степени поступиться чувством собственного достоинства, поступить так, значит, признать поражение. Но стоило только подумать о том, что нынче в Полесье хозяйничал купец Величкин, а толстогубая купеческая дочь ныне занимала, её, Марья Филипповны, покои, как челюсти сжимались до зубовного скрежета. О, как ненавидела она всё многочисленное семейство Величкиных. И самого Семёна Семёновича, и его дородную жену с рябым лицом и тусклым взглядом водянисто-серых глаз, и весь их огромный шумный выводок от мала до велика, а особенно купеческого сынка, который в позапрошлую седмицу явился в Ракитино нанести визит.

Само собой, что молодцу отказали от дома. Наблюдая в окно, как тот удаляется по подъездной аллее на одном из лучших жеребцов из конюшни покойного батюшки, Марья насилу сдержала злые горячие слёзы, что повисли на густых ресницах. Пожалуй, ради того, чтобы вернуть Полесье, она согласится даже на замужество с князем Урусовым, да вот беда, Илья Сергеевич ни в коем случае не станет облегчать ей задачу. Мало того, наверняка её попытки завоевать его благосклонность польстят его самолюбию. Марье виделось, что князь станет насмехаться над ней, прежде чем снизойдёт до того, что милостиво повторить сделанное так давно предложение, ежели снизойдёт. Что-то подсказывало ей, что не станет Илья Сергеевич наступать на те же грабли другой раз. Она гнала от себя мысли о том, что будет после. Как она будет жить, став княгиней Урусовой? Проще было не думать о том, что ждёт её в супружеской жизни.

Можно и далее жить в Ракитино, но тогда ей придётся мириться с каждодневными упрёками матери, сетующей на упрямство и непослушание единственной дочери. Даже понимая, что вины её в том нет, что виноват отец, скрывавший от семьи истинное положение дел до той поры, пока не стало слишком поздно, что-либо исправить, и брат, проигравший в карты усадьбу, она не могла отделаться от ощущения собственной причастности к тому падению их семьи, что свершилось на глазах всего местного общества. Они более не были теми, кто задавал тон, и это задевало более всего.

Едва забрезжил рассвет, Марья поднялась. Ей всегда хорошо думалось вовремя пеших прогулок, и ныне, когда Сержа не было в усадьбе, она скучала по его обществу, по их совместным походам по окрестностям. Не изменяя привычного уклада, девушка скоро привела себя в порядок и легко сбежала по лестнице в тесную переднюю. Дом в Ракитино разительно отличался от особняка в Полесье. Здесь не было просторного светлого вестибюля, роскошной бальной залы, длинной анфилады комнат. Простой и довольно тесный, он так или иначе напоминал о том, что оказалось утраченным.

Дорожка, ведущая через сад, оканчивалась калиткой в невысокой ограде. Отодвинув задвижку, Марья ступила на едва приметную тропинку, уводившую в берёзовую рощу, за которой протекала небольшая речушка. Солнечный свет пробивался сквозь густые кроны тонкими косыми лучами, гомонили о чём-то своём птицы, капли росы сверкали в траве и на листьях деревьев подобно бриллиантам. Где-то неподалёку дятел долбил дерево, стоило только смолкнуть лесному барабанщику, и тотчас завела свою песнь кукушка.

Вскоре в просветах между деревьями мелькнула, играя солнечными бликами, серебристая речка. Всё громче становилось журчание воды. Остановившись на высоком обрывистом берегу, Марья присела на поваленное бревно под раскидистым кустом бузины у самого края обрыва. Так покойно и хорошо было в тихом лесном уголке, ничто не нарушало её размышлений.

Вдалеке за не скошенным заливным лугом виднелась небольшая возвышенность, на которой располагалась усадьба Урусовых. Сам дом разглядеть с того места, где устроилась mademoiselle Ракитина было невозможно, но хорошо просматривались кроны парковых деревьев, окружавших особняк.

В тот день, когда нелёгкая занесла Михаила Алексеевича к Ракитиным, он так и не поехал в Овсянки, послав короткую записку с извинениями и сославшись на занятость по возвращению в Клементьево. Прекрасное настроение, что сопутствовало ему с самого утра, испарилось, не оставив следа. Соколинский хмуро оглядел леса, вокруг особняка, прошёлся по парку, наблюдая за работой садовника, и вернулся во флигель, где и уединился с бутылкой вина.

Однако ж одной бутылки показалось мало, угрызения совести и гнетущее чувство вины, будто он совершил нечто недостойное, не желали его покидать. Не будучи адептом Бахуса, Мишель весьма умеренно употреблял хмельные напитки, потому наутро его невоздержанность обернулась головной болью. С трудом преодолев желание остаться в постели при наглухо задёрнутых портьерах, Михаил Алексеевич заставил себя подняться.

Соколинский отказался от завтрака, потому, как один только вид свежей выпечки, щедро сдобренной сливочным маслом, заставил желудок взбунтоваться. Кофе показался чрезмерно горьким, камердинер раздражал своей медлительностью и неодобрительными взглядами. Впрочем, и собственный внешний вид: покрасневшие и припухшие веки, тёмные круги под глазами и нездоровая бледность, удовольствия ему не доставил.

Когда же с утренним туалетом было покончено, и Мишель вышел на крыльцо, яркий свет летнего солнечного утра больно резанул по глазам. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Соколинский хмуро вглядывался в сторону конюшен, откуда конюх уже выводил осёдланного для ежедневной прогулки жеребца.

Прошедшая ночь и неумеренные возлияние не смогли сгладить в памяти образ той, что поколебала его решимость, заставила усомниться в правильности происходящего. Ох, уж эти серо-голубые глаза, манящие к поцелую губы, да крохотная родинка в правом уголке рта. Поставив ногу в стремя, Мишель легко взлетел в седло. Оказавшись за воротами, он пустил вороного галопом. Бес словно только того и ждал. Ветер свистел в ушах, но дробный топот копыт болью отдавался в затылке. Вскоре показались владения Урусовых. Соколинский придержал коня, разглядывая открывшийся ему вид. Время для визитов было неподходящее, да и, положа руку на сердце, ехать в Овсянки не хотелось. Пустив жеребца шагом, он и вовсе отпустил поводья, предоставив тому самому выбирать дорогу.

Бес направился к речке, что манила, обещая прохладу. Спешившись, Мишель шагнул к воде, стянул перчатки и зачерпнул полную пригоршню, дабы остудить пылающее лицо. Прохладная вода принесла облегчение. В том месте, где он остановился речка на вид была довольна глубока. Оглянувшись на жеребца, щиплющего траву, Соколинский развязал галстук, пальцы пробежали по пуговицам сюртука, он повёл плечами скидывая его наземь. За синим сюртуком последовал серый атласный жилет, белоснежная рубаха, сапоги и брюки, осталось только нижнее бельё. Босые ступни заскользили по каменистому дну. Течение оказалось довольно быстрым и сбивало с ног. Сделав шаг, другой, Мишель с шумом окунулся в воду. Вынырнув у противоположного берега, он ухватился рукой за тонкий ствол ивы, что росла в изобилии у самой кромки воды. Отдышавшись, Соколинский поплыл обратно, к тому берегу, где оставалась его одежда, и бродил вдоль воды вороной.

Выбравшись на берег, Михаил Алексеевич растянулся во весь рост на траве, подставив тело ещё не столь горячим поутру солнечным лучам. Довольно холодная в начале июня вода быстро вернула ему бодрость духа. Соколинский уставился в небо. Белые пушистые облака плыли в неизведанной вышине, высоко в небе чёрными точками носились стрижи, день обещал стать погожим и жарким. Дыхание его успокоилось, и молодой человек прикрыл веки. Согретый ласковым солнечным теплом, Мишель едва не задремал.

Марья во все глаза глядела на нового знакомого. Всё то время, пока он раздевался на берегу и после плавал в холодной речке, она не могла отвести взгляда и сидела тихо, боясь шелохнуться, выдать своё присутствие. Никогда ещё в своей жизни ей не доводилось видеть мужчину раздетым. Даже своего брата она видела иногда в нижней рубахе, но, чтобы так…

Соколинский был прекрасно сложен и напоминал античную статую Аполлона, что она видела в усадебном парке Урусовых. Не тронутая загаром кожа была почти также бела, как мрамор, из которого когда-то изваяли ту самую статую, что пришла ей на ум. У Марьи Филипповны запылали щёки и уши, дыхание сделалось частым и прерывистым, грешные мысли о том, как было бы хорошо коснуться его, провести ладонью по гладкой коже, напугали и одновременно взбудоражили сознание.

Стараясь не шуметь, mademoiselle Ракитина попыталась подняться на ноги, дабы уйти, чтобы не искушать судьбу. Тонкая гладкая подошва её туфелек заскользила по сухой глинистой почве у самого края обрыва, пытаясь удержаться на ногах, Марья ухватилась за ветки бузины, но тщетно, обрывая листья, и громко охнув, девушка скатилась прямо в холодную речку. Вода накрыла её с головой, от холода тотчас свело руки и ноги.

Услышав громкий крик и треск ломающихся веток, Михаил Алексеевич открыл глаза и сел на берегу. Каково же было его изумление, когда в девице, барахтающейся в речке, он узнал mademoiselle Ракитину. Не размышляя долго, он вскочил на ноги и в несколько широких шагов достиг берега. Второй раз вода показалась ему куда более холодной, нежели в первый, но он оттолкнулся ногами от дна и поплыл к той, что сносило в самое глубокое место заводи.

Сильное течение мешало встать на ноги. Юбки намокли и отяжелели, утягивая девушку на дно. Отчаянно барахтаясь, Марья пыталась уцепиться за ивовые ветки, низко свисавшие к самой воде, но ей никак не удавалось ухватиться за них. Она уже не думала о том, что не одна на берегу, все её мысли были о том, как спастись. Речка была неглубока, но намокшая ткань платья мешала двигаться. Сильные руки обхватили её со спины, выталкивая из воды. От ужаса mademoiselle Ракитина завизжала и попыталась вырваться.

— Тише, — послышался мягкий голос за спиной, — не то и себя, и меня утопите.

Соколинский, что было сил, толкнул её на мелководье и сам выбрался следом из заводи. Совсем неделикатно подхватив её по мышки, Мишель помог девушке подняться. Марья Филипповна закашлялась, мокрая одежда облепила весьма соблазнительные округлости. Соколинский вместо того, чтобы отвернуться, как сделал бы любой другой воспитанный молодой человек, во все глаза уставился на спасённую им девицу. Отдышавшись, Марья Филипповна повернулась к нему спиной и негромко заговорила.

— П-п-простите меня, — трясясь в ознобе, обхватила она себя за плечи. — Я не думала, что сюда ещё кто-нибудь придёт. Я сидела на берегу, когда вы появились, и хотела уйти, но поскользнулась.

Соколинский молча шагнул в сторону и принялся натягивать рубаху на мокрое тело. Прислушиваясь к шороху одежды за спиной, Марья не утерпела и обернулась. Михаил Алексеевич заправлял в брюки полы рубахи. Влажные пятна от мокрого белья проступили на светлой горчичного цвета ткани его бриджей.

— Занятная у нас с вами встреча вышла, Марья Филипповна, — позволил он себе короткую усмешку.

Взгляд его скользил по её мокрому платью, подмечая все пленительные изгибы и округлости. Шагнув к ошеломлённой девушке, Михаил Алексеевич развернул её к себе спиной и принялся расстёгивать крючки на платье.

— Господи, Боже! Да что вы себе позволяете?! — пришла в себя Марья Филипповна и попыталась воспротивиться столь бесцеремонному с ней обращению.

— Снимаю с вас платье, mademoiselle. Оно мокрое, и вы замёрзли, — невозмутимо произнёс Мишель.

Марья опустила руки, платье соскользнуло с её плеч бесформенной кучей и упало к ногам. Охнув, Марья тотчас прикрыла руками грудь, что отчётливо виднелась сквозь намокший батист сорочки. Соколинский поднял с травы свой сюртук, встряхнул его и накинул на плечи Марьи Филипповны. Девушка торопливо просунула руки в рукава и застегнулась на все пуговицы, из-под ресниц наблюдая за молодым человеком. Тонкий аромат кёльнской воды достиг её обоняния, нагретая солнцем ткань приятно согрела озябшее тело.

Мишель поднял мокрое платье, и словно только тем и занимался всю жизнь, выжал из него воду, как заправская прачка отжимает бельё. Оглядевшись, он повесил его сушиться на низко свисающую ветку клёна и только после того обернулся к девушке.

— Вот теперь можно и говорить, — улыбнулся он. — Как поживаете, Марья Филипповна? — отвесил он ей церемонный поклон.

Марья не смогла сдержать смех, что так и рвался из груди, и расхохоталась звонко и задорно. Соколинский широко улыбнулся в ответ.

— Позвольте принести свои извинения. Ведь это я невольно нарушил ваше уединение. Но знайте, я вовсе не жалею о том, — приложился он губами к её руке, будто бы они не стояли полуодетые на берегу реки, а находились в светской гостиной.

— Невозможный вы человек, — попыталась нахмуриться Марья Филипповна, но губы её дрогнули и сложились в очаровательную улыбку. — Право слово, ни капли раскаяния, — попеняла она ему.

Искренняя весёлость, вызванная необычайными обстоятельствами встречи, уступила место неловкости и всё по той же самой причине. Марья опустила голову, чувствуя, как стыдливый румянец заливает лицо и шею.

— Я надеюсь на вашу порядочность, monsieur Соколинский, — отступила она на шаг от него.

— Я не собираюсь покуситься на вашу добродетель, сударыня, — сглотнув ком в горле, отозвался Мишель. — Даже не смотря на то, что мне этого чертовски хочется, — ещё тише добавил он, пытаясь поймать её взгляд.

— Полагаю, я должна вас поблагодарить за своё спасение, пускай вы и стали причиной моего падения в речку.

— Хорошо, что не грехопадения, — себе под нос пробормотал Мишель. — Не стоит благодарности, добавил он уже громче.

Несомненно, Марья Филипповна расслышала и первую фразу и оттого смутилась ещё больше. Но больше не от смысла сказанного Соколинским, а от собственных мыслей, в которых она совершала это самое грехопадение в объятьях Михаила Алексеевича. Ведь ещё раньше, прежде чем он сказал о том, она думала о том же самом, представляя себе, каково это будет коснуться его обнажённой кожи.

— Присядем? — широким жестом указал на траву под ногами Соколинский.

Марья кивнула и, стараясь сделать то грациозно, опустилась на траву. Мишель присел подле, согнув в коленях длинные ноги. Стараясь отвлечься от мыслей о том, что рядом с ним сидит самая красивая девушка их тех, что ему доводилось видеть, Соколинский сорвал тонкую былинку и, зажав её между зубами, уставился на противоположный берег.

— Ужасно, — вздохнула Марья Филипповна. — Я не собиралась задерживаться. Меня искать будут, — печально сообщила она.

— А я, напротив, очень рад, что судьба подарила мне шанс провести с вами чудесное утро, — накрыла её пальцы тёплая мужская ладонь.

Марья не отняла руки, но в то же время Мишель ощутил, как они сжались в кулачок под его ладонью.

— Я вовсе не жалею о том, что нахожусь в вашем обществе, однако, надеюсь, что никто не узнает о том, иначе моей репутации будет нанесён непоправимый ущерб, — тихо заметила она.

— Можете положиться на меня. Ни одна живая душа о том не узнает, — отозвался Михаил Алексеевич, чуть повернув голову и глядя на тонкий профиль Марьи Филипповны. — Можно мне поцеловать вас? — неожиданно для самого себя спросил он.

Марья повернула голову, уставившись на него изумлённым взглядом. У неё и прежде спрашивали разрешения поцеловать, но никогда ранее ей не хотелось ответить согласием. Более того, целоваться ей не нравилось. Вспоминая о том, как однажды её целовал Поль Василевский, она невольно нахмурилась. Поцелуй ей показался чем-то отвратительным, мокрым и ничуть не вызвал желания продолжать подобные опыты.

Взгляд её переместился на губы Соколинского, а её молчание было воспринято, как согласие. Мишель едва коснулся её губ своими и отодвинулся. Она сама потянулась за ним. Высвободив свою ладонь из его руки, Марья приникла к его груди, вдруг испугавшись потерять точку опоры. Другой поцелуй вовсе не был таким, как прежде. Голова её закружилась, и девушке показалось, что она падает, но остановить это падение не было ни сил, ни желания. Стало жарко, но вовсе не от солнечных лучей, казалось, что кровь вскипела в жилах, сметая остатки разума. Губы Соколинского переместились на её шею, к тому самому местечку, где бился пульс, длинные пальцы ловко расстегнули пуговицы сюртука, и большая ладонь накрыла грудь под мокрым батистом сорочки.

Тихий стон сорвался с зацелованных губ. Марья открыла глаза и поняла, что ей вовсе не привиделось, что она падает, она на самом деле, лежала на траве, тогда как Соколинский склонился над ней. Золотистая прядь уже подсохших волос упала на его лоб, синие глаза глядели на неё неотрывно, испытывающее, словно вопрошая.

Приближающийся стук копыт вырвал их из дурманящей неги, вызванной столь непозволительной близостью.

— Нам не стоило делать того, — пробормотал Соколинский и отпрянул от неё, после чего протянул руку, помогая подняться.

Взгляд Мишеля метнулся к платью, развешанному на ветке клёна, но уже через мгновение стало понятно, что им ни за что не успеть привести свою одежду в надлежащий вид. Спрятаться тоже было негде: берёзовая роща находилась на том берегу реки, а с этой стороны был только луг и единственный клён у самой воды. К ним приближался всадник верхом на красивом тонконогом гнедом жеребце.

— Марья Филипповна, Михаил Алексеевич, вижу, вы успели свести знакомство, — от тона, которым заговорил князь Урусов, у Марьи по спине пробежал озноб.

Соколинский смутился, высокие скулы запылали жарким румянцем.

— Глупая история вышла, Илья Сергеевич, — осмелился он поднять взгляд на его сиятельство. — Марья Филипповна упала в речку.

— Я вижу, — насмешливо изогнул бровь князь, кивнув на развешанное на ветке платье. — Что ж, нынче мне ясна причина, по которой вы перестали бывать у нас, — холодно добавил он. — Не смею более докучать вам своим обществом, Михаил Алексеевич. Надеюсь, вы хорошо провели время, и оно стоило разбитого сердца моей сестры.

— Вашей сестры? — ахнула Марья, осмелившись, подать голос. — Объяснитесь, Илья Сергеевич.

— Право слово, Марья Филипповна, что же вам объяснять? Думаю, Михаил Алексеевич и сам в состоянии объяснить мои слова. Прощайте, — тронул он каблуками бока жеребца, посылая того в галоп.