input

40

*

Многим кажется, что человеческая популяция в целом делится на умных и глупых.

Типичное заблуждение юности.

Я с высоты пары сотен лет на троне могу точно сказать, что эти определения относительны. Один и тот же человек может казаться гением и идиотом с разницей в сердцебиение (или с разностью перспектив). Не говоря уж о том, что разный тип интеллекта подходит для разных сфер, и ни одно разумное существо не может преуспевать во всех.

Это я к чему. Вот возьмём, например, влюблённых баб. Пока не видела “его”, была вся такая умная. А потом…

— Ну что ты на меня смотришь? Мне тут сказали, что ты меня лю-юбишь, — тянул Гэвин издевательским, весьма мерзким тоном.

Он стоял, заложив пальцы за пояс, и излучал хорошо знакомую мне злость. Ту самую, что грызла когда-то меня. Ярость пустоты, и взросления, и непонимания; злость, которую хочется выплеснуть на мир, который не способен оценить тебя.

Не способен любить тебя.

О, я прекрасно понимаю Гэвина, да.

Жаль только, что это ничего не меняет. Повезло же нам нарваться! И Кабанодевы нет поблизости, чтобы вбить в этот кусок говна немного манер!..

Впрочем, не слишком ли удачно, чтобы быть совпадением? Или Гэвин специально искал встречи именно в таких обстоятельствах, ждал, пока девчонки закончат с тренировками и болтовнёй? Я покосился на Ке-Ша с выражением. Гончая слегка поморщился, показав клыки.

— Прости, чувак, — сказал он, — моему влетело от папаши, потом ещё и не получилось отобрать у этого парнишки Донна должность старосты общежития — проверка доказала, что малолетняя Алото просто соврала из ревности… В общем, у хозяина не лучший день. И тут всплыла эта херня про фанклуб…

Я мысленно едва не простонал. Точно, клуб почитательниц Гэвина! Мне стоило подумать о том, как это отразится на нас теперь, когда мы присоединились к его противникам! Но со всем, что вокруг происходит, у меня просто не было времени концентрироваться ещё и на этом!

Гэвин, как показала практика, оказался шустрее; впрочем, у парня, скорее всего, значительно меньше проблем в жизни.

— Я… — Ван-Ван выглядела откровенно жалкой, буквально на границе слёз. — Кто сказал тебе такое?

— Кто сказал? А разве ты не состоишь в моём фан-клубе? Что, соврали? Глава фанклуба сказала, что ты приходила на несколько собраний, пока они тебя не вышвырнули. Так что, ты любишь меня?

Я мрачно рассматривал парня, прикидывая, стоит ли мне на него напасть или нет. Это было бы тупо, да. Но как же хочется подправить эту самоуверенную рожу! Как он смеет обращаться с ней, как будто она — какая-то безродная служанка, за которую некому заступиться?!..

— Да, — сказала Ван-Ван, как будто ныряя в глубокую воду, — я люблю тебя.

“Я люблю тебя”, — другой голос, те же слова. Они следовали за мной, как бы я ни пытался от них убежать, не вспоминать, не думать. И все эти уродливые эмоции, что отразились у Гэвина на лице — самодовольство, презрение, радость того, у кого в руках власть… Мне стало мерзко. И грустно.

А ведь я и правда был таким, когда-то. Я не верил ни одному признанию в любви, считая их заблуждением, ложью, лицемерием, частью игры… И ладно, быть может, любовь Ван-Ван — не какое-то великое вечное чувство. Может быть, любая любовь суть ложь. Как и всё вокруг нас. Как и наш разум, и наши чувства, и мы сами, удобрения для деревьев, возомнившие о себе слишком много, блуждающие огни, у которых нет ничего, кроме их собственного сияния… Но каким бы оно ни было, это чувство, оно не заслуживает оказаться в руках у этого высокомерного малолетнего кретина, который не способен ценить и уважать его.

Сколько раз я сам был таким точно кретином?

— Любишь? Ну серьёзно? Ты преступница и отброс, от тебя отказались даже твои родители. Ты думаешь, хоть кто-то может на тебя посмотреть? И потом, ты себя в зеркале видела? Неужели думаешь, что я могу заинтересоваться кем-то вроде тебя?

— Нет, — ответила Ван-Ван тихо.

— Что ты сказала, прости?

— Я знаю, что ты не заинтересуешься мной.

— Хм. И поэтому ты побежала к Донну, да?.. Вот что я тебе скажу: если ты меня действительно любишь, давай попробуем. Ради такого случая я готов снизойти.

…

Нахрен что?..

Значит, снизойдёт оно. Ну что тут сказать?

Я тебе снизойду. Я тебе оторву орган снисхождения и заставлю сожрать. Никакой Моррид тебя не прикончит, потому что это сделаю я сам! Лично, с расстановкой и удовольствием. Как ты смеешь говорить такое моей ученице?!

— ..Если ты действительно меня любишь, приходи ко мне в комнату сегодня ночью, — закончил Гэвин. — Докажи, что всё на самом деле!

Ну всё, он нарвался.

Я напружинился… И усилием воли заставил себя застыть.

Грёбаное дерьмо. Я не могу на него броситься. Не сразу после истории с Персик; не когда над нами висят обвинения Белинды.

Слова одной ревнивой девы, даже знатной, можно проигнорировать; слова двоих родовитых учеников, обвиняющих нас в нападении, ещё и с наглядными доказательствами (которые точно будут, если я доберусь до его рожи) — это совсем другой коленкор. Как бы ни хотелось раскроить отбросу рожу так, чтобы показался череп, нельзя.

Пока.

Я бы не преуспел в политике, если бы я не умел, когда надо, быть терпеливым.

В конце концов, только наивные дети думают, что политика — это о “говорить громко и свободно”. Настоящая политика всегда была и будет ближе к “молчать вопреки всему, дожидаться подходящего момента (или создавать его) — и вот потом говорить громко.

Так что я не вонзил свои когти в Гэвина.

Вместо этого я зарычал, позволяя рокоту, что так пугал моих противников на поле боя, прокатиться вперёд, пригиная траву к земле.

Гэвин дёрнулся и отступил на шаг назад.

Слабак.

Я оскалил зубы, не сводя с него взгляда.

Я приду за тобой. Если ты посмеешь её обидеть, то умирать ты будешь долго.

— Чувак, — сказал Ке-Ша, — может не надо так нервничать, а?

Я оскалился шире.

— Держи этого своего отморозка в узде, тогда я не буду нервничать. Что непонятного?

Ке-Ша вздохнул.

— Ну вообще, это моя работа — поощрять его саморазрушительные паттерны…

— Тогда защищать его, когда я приду за его головой, тоже твоя работа, — оскалился я. — Можешь предвкушать встречу.

Гончая дёрнул ухом:

— Да, таковы издержки.

Между тем, Гэвин слегка вернул себе контроль над собой и оскалил зубы.

— Кошмар, защищать!

Ке-Ша напружинился и зарычал в ответ. Получилось у него не настолько эффектно, как у меня, но ребёнок старался, как мог.

Я ощерился.

— Через сотню годиков у тебя, может, и получится выглядеть угролжающе… Но с такими хозяевами ты вряд ли доживёшь, — и если я тебя не прикончу, то Моррид точно это сделает.

— Как же вы мне все дороги со своими драмами, — пробормотал Ке-Ша.

— Напади — и я покажу, насколько дороги, — защищая хозяйку, я много чего могу. Могу ли я в этой ситуации протянуть любые действия как “защиту”? Эх, сложный момент формулировок и интерпретаций…

— Снежечка, успокойся. Назад.

Ну вот, этого я боялся.

Гэвин, который насторожился было, слегка расслабился.

— А он у тебя совершенно долбанутый, да? — сказал он. — Держи его подальше от моего Кошмара, а то мой твоё пушистое недоразумение сожрёт и не заметит!

Мы с “Кошмаром” переглянулись, прикидывая, кто именно кого “сожрёт и не заметит”. Выводы были очевидны.

Таки сожру. Но перед тем замечу.

Ке-Ша явно не то чтобы хотел быть ни замеченым, ни сожраным. Но такая уж у него работа.

Я добавил бы пункты в потенциальный закон о демонах-контрактниках, если бы прямо сейчас не был так зол.

— Ну так что? — тянул Гэвин, — Любовь прошла, как не бывало? Не докажешь свои слова делом?..

— Докажу, — отрезала Ван-Ван, глядя на него с вызовом и очень не понравившейся мне решимостью. — Я приду.

**

— Даже не думай, — прорычал я, как только за нами закрылась дверь. — Ты не пойдёшь к нему!

Ван-Ван молчала.

Я тихонько рыкнул и забегал по полу туда-сюда.

— Я тебе запрещаю! Как твой учитель, как твой фамилиар, как старший, который за тебя отвечает!

Она вздохнула и отвернулась.

— Прости, но это всё ещё мой выбор, Снеж.

Я аж подскочил от возмущения.

— Твой выбор? Твой выбор?! Да это самая дурацкая из ошибок!

— Я знаю.

— Он — кусок говна, малолетний жестокий кретин из тех, кто не понимает ценности чужих чувств!..

— Я знаю.

— Он тебя не достоин!..

— Или я недостойна его.

— Что за дикая чушь?! — вот примерно поэтому я никогда не хотел детей, понятно? Ну, положим, не только; но и поэтому — тоже! — Как ты можешь быть недостойна его?!

Ван-Ван тоже начала распаляться:

— Но разве это не правда, Снеж? Он такой… Красивый, родовитый, могущественный. За ним столько девчонок бегает! А я… Я буду дурой, если упущу возможность побыть с ним!

— Да какая нахрен возможность?! — я очень жалел, что у меня нет возможности схватиться за голову. — Это идиотизм!

— Это моё решение!

— Ну значит, ты — идиотка!

— Согласна! Я — идиотка! Жалкая, глупая, от которой даже родители отказались! И что теперь?!

Я медленно вдохнул и напомнил себе, кто тут взрослый и ответственный (местами) император.

Я медленно обернул лапы хвостом и посмотрел ей в глаза.

— Ван-Ван, — сказал я мягко, — он — пустоголовый малолетка, неспособный ценить хрупкость чужих чувств. Он… Ему постоянно больно. Он молод. Он состоит отчаяния, и сомнений, и огня, и желания доказать миру собственную значимости. Он полон ненависти, и желания бросить вызов устоям, и отрицания всего и всех. Такие, как он, не верят в любовь. Такие, как он, презирают её. И готовы на что угодно, только бы доказать себе и прочим…

Я запнулся.

Дерьмо, я совсем не подхожу для этой работы. Почему в этой ситуации должен был оказаться именно я?! Почему тут нет кого-то, кто действительно, на самом деле сможет найти правильные слова?!

— ..Он готов на всё, чтобы доказать себе и прочим свою правоту. Что любви не бывает; что все вокруг им лгут; что всем нужны только власть, или деньги, или секс — нужное подчеркни. В этом проблема, понимаешь? Такие, как он, во всём мире вокруг способны видеть только их собственное отражение. Именно потому любить они не способны!

“Я люблю тебя.”

Слова, сказанные мне леди Шийни, множились, не желали оставлять меня. Я так и не ответил ей; и теперь Ван-Ван…

— Но это поправимо, Снеж! — воскликнула она. — Любовь творит чудеса, и они могут измениться! Эту боль, о которой говоришь, её можно исцелить! Так часто бывает в книгах, что они меняются силой любви. Всё начинается вот так, как у нас с Гэвином, и потом…

— Они не меняются! — рявкнул я так громко, что по комнате прошёлся порыв ветра. — Сколько малолетних дурочек должно обжечься об эту ложь, чтобы до вас дошло?! Твои книги лгут, понимаешь?! Они написаны, чтобы ты верила в сказку, которой нет! Любовь не спасает, она не перевоспитывает ублюдков, которые способны только ломать других, которые не способны ответить на чужое признание хоть сколько-то искренне!..

Я замолчал.

Мы оба тяжело дышали.

— Ты… очень хорошо понимаешь Гэвина, Снеж, — голос Ван-Ван дрожал.

О да.

Я ненавижу то, насколько хорошо я его понимаю.

— Он причинит тебе боль, — сказал я тихо чистейшую правду.

— Я знаю, — ответила она едва слышно.

— Он не оценит ни одного дара из тех, что ты ему преподносишь; он не будет бережен, не будет понимающ, не будет даже благороден. Любовь к таким мужчинам хуже болезни, она не ведёт ни к чему.

— Ты не можешь знать наверняка…

— Но я могу. Я намного старше тебя. И, как ты сама справедливо сказала, я очень хорошо понимаю Гэвина.

Ван-Ван помолчала, а потом посмотрела на часы.

— Орди не пришёл. А ведь говорил, что зайдёт забрать и обсудить тезисы о любви. Я составила их.

— Воспользовавшись твоими любимыми книгами?

— И ими тоже. Но знаешь что, Снеж? О любви довольно много написано в истории Аннэ. Знаешь, что мне больше всего запомнилось?

— И что же?

— Аннэ пришла к волшебнику, чтобы тот подсказал, как ей расколдовать кота. И волшебник, в числе прочего, сказал вот что: “И вот в чём секрет: коль уж любишь, тебе понадобится много смелости. Этот мир полон ловушек, зеркал и замочных скважин, как тут отважиться открыть сердце нараспашку? А решиться надо, если уж угораздило влюбиться; и для этого как раз нужно быть храбрым. Потому что ты ошибёшься наверняка, такова уж она, эта игра. Зато, когда придёт момент, твои ошибки будут — только твои. И, быть может, ты и поплачешь из-за сказанных слов, но это ничего. Это потом пройдёт, над этим потом посмеёшься… Главное — не жалеть из-за несказанных. А ведь хуже них нет, знаешь, Аннэ? Потому что времени так мало, хоть плачь. Все они думают, что впереди “целая жизнь”, но эта “целая жизнь” на поверку — всего одно мгновение. Завтра, этим вечером, через полчаса — как знать, быть может, ты будешь уже не ты, и жизнь не твоя? Как знать, кто в том новом миге останется, а кто уйдёт?.. Нет уж, у тебя есть только эта секунда; пока ты любишь, пока ты дышишь, пока всё не изменилось непоправимо. У тебя есть лишь секунда, чтобы выбрать быть собой… Смотри, не опоздай.”

Я моргнул, и по шкуре пробрало морозом. Где-то в глубине души поселилась тоска, она взгрызалась когтями в сердце… Я отряхнул дурацкое чувство, как воду.

— Это отличные слова, — сказал я, — но в данном случае…

— Если я не приду, я всегда буду гадать: что случилось бы, если бы я пришла. Если не приду, потеряю свой шанс смягчить его сердце, доказать ему, что мои чувства настоящими…

— Он не оценит этого, глупая ты девчонка!..

— Скорее всего. Это уже его выбор, так?.. Но я хотя бы про себя буду знать, что сделала всё, что могла.