Поймать солнце

ГЛАВА 9

МАКС

Сегодня Маккей бежит со мной.

Мне редко удается оторвать его от Бринн или напряженных социальных обязательств, поэтому я наслаждаюсь часом, который мы проводим вместе, бегая по извилистым дорогам, вдоль ручьев и сквозь густые заросли деревьев, прорезанные пешеходными тропинками. Запыхавшись, мы делаем перерыв и садимся бок о бок на корявое бревно, смотрим на озеро сквозь покрытые листвой ветви.

Маккей достает из рюкзака бутылку с водой и протягивает мне. Выпив всю воду в несколько глотков, он вздыхает и смотрит на землю между ног.

— Это здорово, — говорит он. — Давненько мы вот так не проводили время вместе.

— Слишком долго, — соглашаюсь я.

— Прости, просто… мне нужно было заняться своими делами, понимаешь? Ничего личного.

Когда ты сталкиваешься с чьим-то холодным приемом, это, конечно, кажется личным. Тем не менее я легкомысленно говорю:

— Я понимаю.

— Знаю, что в последнее время я отдалился. Этот дырявый дом наводит тоску, а время, проведенное с тобой, напоминает о… — Он несколько раз моргает, когда его голос стихает.

У меня подрагивает мышца на челюсти, а взгляд по-прежнему прикован к сверкающему озеру.

— Я напоминаю тебе о том, что мама не любила нас настолько, чтобы остаться, у отца больше проблем, чем в журнале People за всю историю публикаций, а дом нашей мечты находится в шаге от того, чтобы превратиться в кучу щепок. Рад, что мы это прояснили.

— Я не это имел в виду.

— Конечно это. — Я делаю несколько глотков воды, и они обжигают горло по пути вниз. — Все в порядке.

— Макс, да ладно. Ты всегда был золотым ребенком. Даже когда мама… — Он тяжело вздыхает и взъерошивает свои лохматые волосы. — Мама и папа всегда предпочитали тебя.

— В каком смысле, предпочитали меня?

— Мама брала тебя с собой по всем делам и на счастливые, полезные обеды. Папа брал тебя на рыбалку, потому что я не умел плавать до девяти лет. Именно с тобой он беседовал о строительстве и строительных нормах. Я всегда был лишним.

— Это чушь. В детстве у нас были равные условия.

— Спроси у папы, — выпаливает он в ответ. — Давай поспорим. Спроси его по секрету, какой сын ему больше нравится, и поймешь, о чем я говорю.

Гнев проникает в меня, горячий, как солнце на моей коже.

— Ну, вини в этом только себя. Это я слежу за его безопасностью и трезвостью. Я убираю за ним рвоту и мочу, когда он напивается почти до смерти. Это я поддерживаю чистоту в доме, готовлю и стираю твою гребаную одежду. Не пытайся изображать из себя беспомощную жертву, Маккей.

Его глаза на мгновение вспыхивают яростью, прежде чем он смаргивает ее. Вздохнув, качает головой и бьет ногой по зазубренному камню.

— Ладно. Ты прав.

— Я знаю, что я прав. — Сердито смотрю на него. — Кроме того, твоя жизнь не так уж плоха. У тебя потрясающая девушка. Бринн обожает тебя до чертиков. У тебя хорошие оценки, ты постоянно занят баскетболом, и осталось меньше года до окончания школы и отъезда из этого города.

Он поджимает губы.

— Наверное.

— Я не прав?

— Ну… оценки не имеют значения в долгосрочной перспективе, баскетбол может помочь мне продвинуться, но у меня нет реальных планов после окончания школы. Я не знаю, что хочу делать со своей жизнью, — мрачно говорит он. — Бринн — приятное отвлечение, но она собирается во Флориду.

Я хмурюсь.

— Она уже поступила?

— Поступит. Она чертовски умная и хочет изучать уголовное правосудие.

Кивнув, я допиваю остатки воды и сжимаю пустую бутылку в руке.

— Ты мог бы последовать за ней.

В ответ брат равнодушно пожимает плечами.

Не знаю, чего я ожидал от этой импровизированной беседы по душам, но надеялся, что она не перерастет в это. Я скучаю по тем отношениям, которые у нас были раньше. Скучаю по своему брату-близнецу, который всегда прикрывал мне спину, ходил за мной по пятам, как за королем, и ни разу не взглянул на меня с горечью и негодованием.

Ненавижу то, во что мы превратились.

Проводя ладонями по шортам, я поворачиваюсь к нему, замечая его ссутуленные плечи и пусто выражением лица.

— Если тебе от этого станет легче, то у меня нет возможности уехать после окончания школы. Пока папа жив, я буду здесь.

В его глазах мелькает намек на сочувствие.

— Это необязательно должно быть так. Мы могли бы уехать отсюда вместе. Путешествовать, открыть свой бизнес, снять квартиру. Пустить корни в большом городе с яркими огнями и волнением на каждом углу. — В его словах звучит надежда. — Мы могли бы сделать все, что угодно, Макс. Увидеть весь гребаный мир, если захотим. Как мы и договаривались раньше.

Я сглатываю.

— А папа?

— Папа сам себя приговорил.

— Он был почти парализован после несчастного случая.

— И обратился к выпивке, а не к своей семье, которая помогла бы ему справиться с этим, — возражает Маккей. — Есть дома престарелых, программы, которые могут…

— Нет. — Я прерываю его. — Мы не можем себе этого позволить.

Надежда угасает, окрашивая его глаза в знакомый горьковато-серый оттенок. Он засовывает пустую бутылку из-под воды в рюкзак.

— Не могу сказать, что я не пытался. — Прежде чем подняться с бревна, он колеблется, его внимание привлекает что-то над нами и немного левее. — Это Элла?

Я прослеживаю за его взглядом. Конечно же, Элла снова стоит на мосту, ее длинные волосы в лучах солнца отливают гипнотическим красным оттенком. Они соответствуют цвету велосипеда, который я ей подарил, и который сейчас прислонен к ограждению. Я рад, что он ей пригодился.

На мгновение я ей сочувствую. У нее тоже есть брат, который изменился, с которым она больше не может связаться. Я вижу тяжесть этого бремени в ее глазах, такого же тяжелого, какое я несу по поводу Маккея. Это совсем другой вид борьбы, но я все равно не могу не принять ее.

Элла смотрит на воду, держа в руках две палочки. Я смотрю на нее несколько секунд, наблюдая за тем, как она выравнивает палочки, колеблется, а затем отпускает их. Они плюхаются в воду, и девушка переходит на другую сторону ограждения, спиной к нам.

— Да, это она, — говорю я.

— Бринн узнала от Мади, что произошло вчера за обедом, и пожаловалась директору Уолкеру. У Хита всю неделю отработки.

— Хорошо. Он придурок.

— До меня дошли слухи, что Колфилд также попала под удар из-за комментариев, которые она сделала Элле в классе. — Маккей делает паузу. — Ты видел то видео? Когда Элла плакала перед журналистами?

Моя защита резко обостряется.

— Ее брат только что убил двух человек. Я бы тоже плакал.

Он ничего не говорит.

Я задаюсь вопросом, является ли Маккей частью команды всех остальных, думая, что Элла не лучше, чем ее брат. Если так, то это дерьмово. У бедной девушки почти не было шансов после того, как ее имя опорочили в СМИ, а видео, на котором она запечатлена в самый тяжелый момент своей жизни, стало предметом насмешек по всему интернету. Ей всего семнадцать, а она уже злодейка, которая не совершила никакого преступления, кроме как питала любовь к тому, кто поступил по-настоящему плохо.

Дети нашего возраста — гребаные стадные овцы.

Общество — выгребная яма.

Человечество движется по нисходящей спирали, и будь я проклят, если приму участие в этой хрени, руководствуясь менталитетом толпы. Если мы все направляемся к одному и тому же краю пропасти, я предпочитаю живописный маршрут.

Маккей поднимается с бревна, перекидывая рюкзак через плечо. Снова бросает взгляд на мост, в то время как Элла тянется за палочками, сложенными у ее ног.

— Она тебе нравится? — интересуется он, кивая в сторону моста. — Как раньше, когда мы были маленькими? Помню, ты всегда говорил, что собираешься жениться на ней.

Я хмурю брови.

— Нет. Мы были просто детьми. Это просто глупость.

— Я видел, как вы двое мило общались у костра.

— И что? Она классная. Забавная и умная. — Я сглатываю, проследив за его взглядом. — Может, ей просто нужен друг?

Он качает головой.

— Оставь эту дружелюбную хрень Бринн. У нее это хорошо получается.

— Возможно, я хочу быть ее другом.

Это правда.

Поначалу я избегал Эллу, потому что в моей жизни не было места для новых дружеских отношений. Не то чтобы меня волновало ее интервью для СМИ. Меня не волновала ни ее репутация, ни моя.

Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое.

Но… не думаю, что сейчас хочу этого.

Маккей бросает на меня озадаченный взгляд, несколько раз моргает, прежде чем медленно кивнуть.

— Тогда ладно. Удачи. Пойду домой и проверю папу.

Я скрежещу зубами, наблюдая, как он уходит. «Проверю папу» — это кодовое обозначение для «сяду на задницу и послушаю подкасты, пока Макс не вернется домой, чтобы проверить папу». Я бормочу: «увидимся», чего он не слышит, а затем снова смотрю на мост. Элла снова стоит ко мне спиной и смотрит вниз, на воду, наполовину перевалившись через ветхие перила. Любопытство подталкивает меня встать, а жгучее желание снова узнать эту девушку заставляет пойти к ней.

Я поднимаюсь по оврагу, пока не оказываюсь в пределах слышимости. Мост скрипит под моим весом, заставляя девушку резко обернуться, и в ее глазах читается страх.

Поднимаю руки ладонями вперед.

— Я пришел с миром.

Элла немного расслабляется, когда узнает меня. Окидывает меня беглым взглядом, словно проверяя, нет ли спрятанного оружия, прежде чем оторваться от перил.

— Мир, — бормочет она. — Недостижимая концепция, такая же неуловимая, как конец радуги. Всегда в пределах видимости, но вечно вне досягаемости.

— Как-то мрачно.

— Такова жизнь. — Оглядев меня еще раз, она возвращается на противоположную сторону моста и берет две палочки из своего запаса. — Ты здесь, чтобы дать мне еще один список?

Я засовываю руки в карманы, изучая ее. Понятия не имею, что она делает, но выглядит сосредоточенной. Элла перегибается через ограждение, осторожно вытягивает обе руки и бросает тонкие ветки в воду. Затем подбегает на другую сторону моста, чтобы посмотреть, как они плывут вниз по течению.

— Я могу, если хочешь.

— Конечно, — отвечает она без всякого интереса.

Я не знаю, что сказать, чтобы изменить ситуацию.

— Ладно. Этот список будет называться «Что мы должны делать вместе теперь, когда стали друзьями».

Элла усмехается и качает головой, не отрывая взгляда от текущей речной воды.

— Первое: пускать «блинчики» по воде. Ты бросаешь палки, но, держу пари, я могу научить тебя заставлять камни скользить по поверхности. Я в этом профессионал.

Она бросает на меня взгляд, в котором мелькает любопытство.

Прогресс.

— Второе: любоваться звездами. Недалеко отсюда есть открытое поле, которое идеально подходит для ясной ночи. Мой отец водил меня туда, когда я был маленьким, и мы пытались сосчитать звезды. — Я поднимаю вверх безымянный палец. — Третье: посетить местный музыкальный фестиваль.

Я замолкаю, вглядываясь в ее лицо в поисках реакции, и вижу проблеск внимания.

Что-то заинтересовало ее.

— И четвертое… — Я прочищаю горло и делаю неуверенный шаг к ней. — Сходить на «Осенний бал».

Выражение ее лица скисает быстрее, чем молоко, пролитое в жаркий летний день.

Мне следовало остановиться на трех.

— «Осенний бал»? — повторяет она, и в ее голосе столько энтузиазма, сколько в кошке, которую собираются искупать. — Каким-то образом я заставила тебя поверить, что мне нравятся танцы, общественные мероприятия и ношение платьев? Прошу прощения за это.

— Так что же тебе нравится? Все еще любишь книги, бабочек и апельсиновое мороженое?

— Хорошая попытка. — Она снова смотрит на воду, хотя ее решимость, кажется, поколеблена. — И, к твоему сведению, я не соглашалась на дружбу.

«Осенний бал» — это конечно перебор, я знаю. У меня тоже не было намерения идти туда, но я также не собирался идти и на ту вечеринку у костра. Элла упростила мой выбор.

С ней было весело.

Я продолжаю продвигаться вперед, пока не подхожу достаточно близко, чтобы почувствовать запах цитрусовых и жимолости. Девушка поднимает на меня взгляд, когда я подхожу, и ее большие зеленые глаза всматриваются в мое лицо. Я улыбаюсь, чтобы смягчить ее жесткий взгляд.

— Мне показалось, что мой список сработал, нет? Конечно, он не был таким подробным, как те пункты, которые ты перечислила на поляне на днях, но я вполне был им доволен.

Элла моргает, глядя на меня, прежде чем выдохнуть, что звучит как капитуляция.

— Ты невыносимо настойчив, — бормочет она. — Умеешь бросать «блинчики», да?

— Профи, — подтверждаю я.

— Джона пытался научить меня, как это делается, но у меня так и не получилось. В итоге мы начали собирать палочки, чтобы бросать их с моста. — Она поднимает две сучковатые ветки. — Палочки Винни-Пуха.

Я корчу гримасу.

— Звучит отвратительно.

Ее губы подергиваются, что является прелюдией к смеху, который я отчаянно хочу услышать. Элла на самом деле не смеется и почти никогда не улыбается. Я несколько раз замечал, как она ухмыляется, но настоящую улыбку — никогда. Не было ни ямочек на щеках, ни сверкающих зубов. Только проблеск скрытого счастья, пробивающийся на поверхность.

И, возможно, это глупо, но я твердо намерен стать причиной этой улыбки с ямочками на щеках и сверкающими зубами.

Настоящий, искрений смех от души был бы плюсом.

— Это из истории про Винни-Пуха, — объясняет Элла. — Каждый участник бросает палку с моста, расположенного выше по течению и тот, чья палка плывет первой, становится победителем. Мы с братом играли… — Она отводит взгляд и сглатывает. — Когда была маленькой.

Я бросаю взгляд на две палочки в ее руке.

— Но ты играешь одна.

— Да.

— Это же невесело.

Она вскидывает голову, нефритовые глаза сужаются.

— Это необязательно должно быть весело, — говорит она. — Веселье — это привилегия и результат хорошей, полноценной жизни. — Она перегибается через перила моста и смотрит вниз, на воду, и все следы ее потенциальной улыбки пропадают из-за сладкой жизни пошедшей прахом. — На данном этапе я просто пытаюсь выжить.

Меланхолия угрожает хрупкому моменту, поэтому я делаю все возможное, чтобы сохранить легкомыслие. Протягивая руку вперед, я раскрываю ладонь.

— Можно мне поиграть с тобой?

Девушка смотрит на мою ладонь, прежде чем взгляд скользит вверх по всей длине руки и останавливается на моем лице.

Я улыбаюсь.

— Хорошо. — Элла не улыбается в ответ, но протягивает мне палку. — Нам нужно правильно их выровнять, а затем одновременно отпустить.

— Понял.

Я придвигаюсь к ней вплотную, пока наши плечи не соприкасаются. На ней облегающий топ цвета мандарина с V-образным вырезом и шорты из линялой джинсовой ткани. Наши бедра соприкасаются. Я смотрю на нее сверху вниз, на то, как двигается ее горло, и как девушка слегка напрягается, но ни на дюйм не отодвигается от меня. Солнце все еще окрашивает ее волосы в красный цвет, из-за чего мне трудно сосредоточиться на простой задаче — отпустить палочку.

Я прочищаю горло и перегибаюсь через ограждение, вытягивая руку.

— Хорошо. Скажи, когда.

Она повторяет мою позу, носом к воде.

— Хорошо… сейчас.

Мы бросаем палочки и смотрим, как они падают в воду внизу. В тот момент, когда они с тихим всплеском плюхаются на поверхность, Элла хватает меня за запястье и тащит к противоположной стороне моста. Ее пальцы обвиваются вокруг меня, и ощущение ее изящной ладони на моей коже заставляет меня, спотыкаясь, последовать за ней. Мы добираемся до другой стороны и выглядываем из-за перил, наблюдая, как через несколько секунд появляются обе палочки. Они плывут бок о бок. Наверное, мне следовало бы продолжить наблюдение, чтобы увидеть, которая из них победит, но Элла все еще держит меня за запястье, поэтому вместо этого я смотрю на нее. В ее глазах светится предвкушение, когда девушка смотрит вниз. Она слегка сжимает свою хватку, и мне кажется, что даже не осознает это.

Я вздрагиваю, когда она указывает вниз свободной рукой и объявляет:

— Я выиграла!

В ее тоне сквозит энтузиазм.

Волнение скользит по ее лицу, как искусно брошенный камень по воде.

Я не обращаю внимание на соревнующиеся палки, слишком заворожённый тем, как на лице Эллы расцветает улыбка. Я очарован солнечными бликами в ее волосах и тем, как они смягчают и согревают ее. От этого девушка выглядит так, словно создана для этого, точно так же, как я, помнится, думал в тот день в парке.

Тихо, не задумываясь, я бормочу:

— Отличная работа, Солнышко.

Она несколько раз моргает, задумавшись. Наконец, отпускает мое запястье и поднимает на меня взгляд.

— Солнышко?

— Да. — Я почесываю голову, удивляясь, почему у меня вырвалось это прозвище, а также почему мои внутренние мысли резко свернули в эту сторону. — Твоя фамилия Санбери², — пожимая плечами, объясняю я, поднимая взгляд к ясному небу. — Кроме того… солнце придает твоим волосам рубиновый оттенок. Это довольно мило.

Элла переминается с ноги на ногу, похоже, у нее аллергия на комплименты. Затем начинает играть со своими волосами, пропуская красно-каштановые пряди между пальцами.

— Уверена, что есть более подходящие прозвища. — Она обдумывает их. — Мог бы называть меня понедельником. Никто не любит понедельники.

— Так уж получилось, что я люблю понедельники, но я немного нонконформист³.

На ее лице мелькает еще одна крошечная улыбка, когда она снова смотрит на меня из-под длинных, черных ресниц.

— Знакомо.

— Наверное, у нас все-таки есть что-то общее.

Сначала я боюсь, что она замкнется в себе. Убежит. Запрыгнет на свой красный велосипед и оставит меня в пыли, превращая нашу зарождающуюся дружбу в простую тень, которая исчезает в свете ее стремительного бегства.

Но все, что она говорит, это:

— Хочешь сыграть еще один раунд?

Мое сердце замирает от перспективы провести с ней больше времени, от осознания того, что она впускает меня, пусть даже таким незначительным образом. Потому что я знаю, что это не пустяк — не для Эллы. Она запрограммировала себя на то, чтобы не подпускать людей. Я распознаю признаки, потому что также хорошо обучен уклоняться от эмоций. Как две стороны одной медали, мы оба овладели искусством держать мир на расстоянии вытянутой руки, превратив одиночество в свой щит.

Но ее броня ослабла. Ее щит приопущен.

Я проник внутрь.

Подхожу к куче палок и вытаскиваю еще две из уменьшающейся кучки.

— Хорошо, Солнышко. Лучший из десяти. Если я выиграю, ты пойдешь со мной на «Осенний бал». — Затем добавляю, на всякий случай: — Как друзья.

Она поджимает губы.

— Ни за что.

— Отлично. Значит пойдешь со мной на музыкальный фестиваль. Моя любимая группа играет в Ноксвилле. — И снова добавляю: — Как друзья. Мы можем пригласить Бринн и Маккея и сделать это совместным мероприятием.

В ее глазах мелькает задумчивость, когда она изучает меня, обдумывая условия. Затем со вздохом уступает.

— Договорились.

Я улыбаюсь от уха до уха, протягивая ей палочку.

Мы проводим вторую половину дня, бросая палочки с моста, бегая туда-сюда от перил к перилам и наблюдая, как вода решает нашу судьбу. Каждый раз, когда мы отпускаем ветки, Элла хватает меня за запястье, чтобы перетянуть на другую сторону моста, как будто это инстинкт — как будто я не знал бы, куда идти, если бы она не вела меня за руку, — и каждый раз от ее прикосновения по моей коже пробегают мурашки.

Мы играем в палочки Винни-Пуха, пока солнце не опускается ниже и не пролетает час.

Это глупо.

Это просто.

Думаю, как раз то, что нам нужно.

Элла умудряется выходить победительницей в каждом раунде, ее палочки всегда в последнюю секунду отрываются от моих, что заставляет девушку победно вскидывать руки, пока солнечные лучи освещают ее в новом свете.

В итоге она побеждает.

И все же, когда я ухожу с моста, чтобы пойти поплавать, с ее легкой улыбкой запечатленной в моей памяти… такое чувство, будто это я выиграл.

Я не хотел засыпать.

Приоткрываю веки, на ресницах трепещут блики заходящего солнца. Розовый, золотой, оранжевый.

Оранжевый.

Я сразу же думаю о ней.

Приподнимаюсь на локтях и поднимаю взгляд к мосту надо мной. Ее велосипед все еще стоит там, прислоненный к потертым перилам. Прошло по меньшей мере два часа с тех пор, как мы сбросили палочки с моста, но ее велосипед все еще там.

Проблема в том, что я не вижу Эллу.

Голоса проникают в мое затуманенное сном сознание, когда я полностью сажусь и провожу обеими руками по лицу. Я отключился после купания, глядя в небо и считая облака. Иногда я дремлю у озера, поскольку ночные кошмары отца часто мешают мне спокойно спать по ночам.

Но сегодня я дремал здесь слишком долго. Папа будет волноваться, если, конечно, он трезв и в здравом уме. Маккей скоро придет за мной.

А велосипед Эллы все еще стоит на мосту.

Когда налетает легкий ветерок, до меня снова доносятся голоса, возвращая к реальности. Я оглядываюсь по сторонам. Вдоль кромки воды растут большие деревья, но в нескольких ярдах есть небольшой причал, где иногда собираются ребята из школы, чтобы выпить и покурить травку.

Потянувшись за своей брошенной футболкой, я натягиваю ее через голову и морщусь, когда ткань соприкасается с солнечным ожогом на моей коже. О чем я думал, решив вздремнуть под прямыми солнечными лучами?

Но солнечный ожог становится наименьшей из моих забот, когда я слышу крик.

Я вскакиваю на ноги, оглядываюсь на мост, потом на брошенный велосипед.

Сердце бешено колотится в груди.

— Отпусти меня!

И я, черт возьми, бегу со всех ног.

Рыхлая земля и сорняки взметываются в воздух, когда я продираюсь сквозь кустарники, убирая с пути ветки и листья. До причала совсем недалеко. В последних лучах заката видны четыре фигуры, борющиеся на выступе старого пирса. Энди и несколько его футбольных приятелей.

И Элла.

Элла.

Они издеваются над ней. Бросают ее оранжевый рюкзак туда-сюда друг другу, над головой, в недосягаемости.

— Отдай! — кричит она, безрезультатно подпрыгивая на цыпочках.

— Эй! — кричу я, сложив ладони рупором у рта.

Головы поворачиваются в мою сторону. Энди замечает меня и смеется, салютуя мне. Я ускоряю шаг. Еще двое одноклассников топчутся у начала причала, с ликующим видом развлекаясь. Чертовы животные. Я бросаюсь вперед, несколько раз поскальзываюсь, спускаясь по крутому склону, и оцарапываю заднюю часть голени о колючие заросли. Но мне все равно.

— Пришел насладиться зрелищем, Мэннинг? — окликает меня Энди, наблюдая за моим приближением.

— Оставь ее в покое, черт возьми, — рычу я в ответ.

Элла выглядит испуганной. Слезы текут по ее раскрасневшимся щекам, волосы растрепаны. Она бросает на меня быстрый взгляд, прежде чем наброситься на Энди и ударить его обоими кулаками.

— Ты засранец! — Она колотит его по спине, пока тот не разворачивается и не подхватывает ее прямо под зад.

Когда добираюсь до дна оврага, два придурка-футболиста останавливают меня, блокируя попытку спасения. Хит хватает меня за одну руку, а его друг, Лисбон — за другую. Оттаскивая меня назад. Удерживая.

Энди взваливает Эллу на плечо. Она все еще бьет кулаками по его спине, царапает ногти, ее протесты эхом разносятся в тишине сумерек. Другой парень с громким всплеском бросает ее рюкзак в озеро. Элла вскрикивает. Энди топает к краю пирса, девушка извивается и брыкается на его массивном плече.

Я пытаюсь вырваться из захвата двух человек, но они сжимают меня еще крепче, ногтями впиваются в мои бицепсы. Ублюдки. Я убью их за это.

— Смотри, как я убираю мусор, Мэннинг, — говорит Энди, насвистывая и подходя ближе к воде. — Этой сучке здесь не место. Видел ее интервью, когда она защищала того больного ублюдка? Она ничем не лучше этого подонка. Туда ей и дорога.

Затем он швыряет ее в озеро, как тряпичную куклу. Мешок с рисом.

Мешок с мусором.

Ее крик разносится по лесу.

У меня сжимается сердце.

Энди отряхивает руки, словно очищая их от грязи.

— Пора очистить этот город от мусора.

Я рычу, как бешеная собака, борясь с двумя идиотами-качками, наблюдая, как Элла плюхается о поверхность и исчезает в мутном озере. Она всплывет в любую секунду, и эти ублюдки отпустят меня, чтобы я мог высушить ее и отнести домой. А потом я уничтожу их. Так или иначе. Пока не знаю как, но они точно за это заплатят. И будут чертовски сожалеть, что вообще к ней прикоснулись.

— Элла! — кричу я, чувствуя, как толстые пальцы впиваются в мою кожу.

Все смеются, кроме меня.

Все смотрят, как вода рябит и пузырится в том месте, где девушка ушла под воду.

Все ждут.

И ждут.

Я тоже жду.

Секунды превращаются в минуты, и страх пронзает меня, словно кинжал. Хит и Лисбон наконец ослабляют хватку. Их смех стихает, когда Элла не всплывает на поверхность.

Она тонет? Она не умеет плавать?

Черт!

Я вырываюсь из схватки, замечая настороженное выражение лица Энди, который тупо смотрит на слишком спокойную воду.

— Я… я не знал, что она не умеет плавать… — заикается он. — Я просто хотел… Черт…

Я пролетаю мимо него и его друзей-идиотов, мои кроссовки развязаны и стучат по шатким деревянным доскам, пока я мчусь к озеру. Сбрасывая обувь, я набираю полные легкие воздуха. И, не задумываясь ни секунды, бросаюсь вперед, когда достигаю края платформы, и ныряю в воду.

Прохладная вода окружает меня, поглощая. Я погружаюсь в нее. Работая ногами, заставляю себя открыть глаза и сквозь серую муть ищу Эллу. Мир мерцает надо мной, искаженный и похожий на сон, когда волна тишины наполняет меня. Все вокруг приглушено, тихо, знакомо.

Затем я вижу ее сквозь мутную стену воды, ее волосы развеваются вокруг нее темно-коричневыми лентами. Девушка в нескольких футах от меня, и я плыву и плыву, и чем ближе подплываю, тем отчетливее она становится видна.

Ее глаза открыты, руки вытянуты по бокам, лениво и левитирующе. Элла смотрит на меня, и легкий блеск ее взгляда говорит мне, что она не тонет. Нет.

Она выбирает.

Я не могу не смотреть на нее. Это кажется вечным мгновением, застывшим во времени, когда я наблюдаю за ней, а она наблюдает за мной, и что-то пронизывающее и мучительно общее возникает в водянистом пространстве между нами. Связующая нить.

Девушка выглядит умиротворенной. Бесплотной.

Отстраненной.

Я мысленно переношусь в прошлые годы и вспоминаю, что уже бывал здесь. Мы с Маккеем задерживали дыхание и смотрели друг на друга под поверхностью озера, точно так же, как сейчас — битва воли и сильных легких. Соревновались, кто дольше продержится.

Мне всегда было интересно, кто сдастся первым. Кто уступит. Кто покорится и уйдет на дно навсегда. Но мы были трусами. Просто детьми. Мы отталкивались ногами, когда запас кислорода был на грани истощения, и стремились обратно к свежему воздуху и солнечному свету, но, когда всплывали на поверхность, это никогда не казалось достижением. Как ни печально, казалось, что победителя нет.

Мы оба проигрывали.

Я вырываюсь из задумчивости, когда Элла закрывает глаза, и понимаю, что этот момент не вечен. Он не вечен, но может быть таким. Черт. Что я делаю, пялясь на нее, когда должен ее спасать? Мои инстинкты снова срабатывают, и я гребу вперед. Грудь болит, легкие горят от недостатка кислорода. У нее мало времени, она умирает прямо на моих глазах. Она поддается тихому моменту, а я не хочу этого допустить.

Я тянусь к ней, хватаю за переднюю часть ее мандаринового топа и тяну вверх, когда кислорода становится все меньше и я начинаю видеть звезды. Девушка не сопротивляется, не вырывается. Она невесома и дрейфует по течению. В бессознательном состоянии, где-то в другом месте. Я поднимаюсь выше и выше, пока эта печальная оболочка девушки болтается рядом со мной, и думаю, не возненавидит ли она меня за это… не будет ли спасение восприниматься ей как трагическая потеря?

Мы выныриваем на поверхность, и я вдыхаю воздух.

Большой, глубокий, жадный вдох.

Элла прижата ко мне, бескостная, безжизненная. Она не дышит, не вдыхает теплый осенний воздух, как я.

Нет, нет, нет.

Перетащив ее на выступ причала, я поднимаюсь и укладываю ее на спину, выпрямив ноги и откинув голову назад.

Падаю на колени рядом с ней.

Всех остальных уже нет. Сбежали с места происшествия.

Я прижимаю обе сцепленные ладони к ее груди и качаю, ужас захлестывает меня, мокрая челка падает мне на глаза.

Дыши, дыши, дыши.

Я дрожу, в отчаянии, в неистовстве.

Продолжаю качать. Продолжаю пытаться. Продолжаю умолять.

— Давай, Элла. Давай же.

Я наклоняюсь, уже собираясь прижаться губами к ее губам, дать ей свежий воздух и новую жизнь, но тут она поднимается с палубы и задыхается, широко раскрыв глаза.

Изо рта вырывается озерная вода.

Девушка переворачивается на бок и отхаркивается, выкашливая желчь и прозрачную жидкость.

Она кашляет и кашляет, захлебываясь и отплевываясь, прежде чем снова лечь на спину и с хрипом вдохнуть. Я убираю пряди спутанных волос с ее глаз, проводя по ее лбу подушечкой большого пальца. Это интимный жест, но спасение чьей-то жизни — интимное событие. Сейчас это не кажется неуместным.

Элла тяжело дышит, ее легкие очищаются, тело конвульсивно содрогается, возвращаясь к жизни. Мокрый топ прилипает к ее изгибам, а волосы разметались по причалу мокрыми темными прядями. Я продолжаю гладить ее по лбу, говоря, что с ней все в порядке, нависая над ней, пока взгляд ее затуманенных глаз не переходят на меня. Она смотрит на меня, ее грудь все еще вздымается. Конечности дрожат. Губы приоткрываются, в попытке что-то сказать.

Я не даю ей заговорить. Слишком боюсь, что это могут быть за слова.

Я ненавижу тебя.

Как ты посмел?

Ты должен был дать мне утонуть.

Вместо этого я наклоняюсь и тихонько шепчу ей на ухо, как раз, когда солнце исчезает за горизонтом и небесный огонь гаснет.

— Привет, Солнышко.