Поймать солнце

ЭПИЛОГ

Элла

Год спустя.

Любовь побеждает все.

Так сказал мне Джона однажды вечером, когда мы готовили на кухне бок о бок, желая удивить маму пиршеством из запеченной утки и домашнего картофельного пюре. Мне тогда было всего пятнадцать, а Джоне — девятнадцать, и я решила, что он знает толк в любви. В конце концов, у него была Эрин. Любовь загоралась в его глазах, когда он говорил о ней, и любовь искрилась в ее милой улыбке, когда она смотрела на него. Мой брат был экспертом в любви, я была уверена в этом. Он был настоящим экспертом во всем.

— Элла, слушай меня, и слушай внимательно, — сказал он, сжав мое плечо, когда посыпал мясо розмарином. — Я многого не знаю, но знаю одно: любовь побеждает все. Любовь побеждает всегда. Если тебе когда-нибудь будет плохо, я имею в виду, совсем плохо, помни об этом, хорошо? Помни, что я люблю тебя. Всегда. И ты пройдешь через это.

Любовь побеждает все.

И все же я всегда задавалась вопросом: какой ценой?

Я сажусь за круглый стол, комната освещена медными лампочками, свисающими со стерильного подвесного потолка.

Он почти не изменился с тех пор, как я видела его в последний раз.

Его руки и рубашка не забрызганы красным, а глаза по-прежнему смотрят на меня с той же яростной защитой, которую я всегда в них видела. Даже в тот последний роковой день.

— Пятачок. — Взгляд Джоны останавливается на мне, его голос сочится лаской. Он сидит напротив меня, без наручников, но скованный тысячью других способов. — Наконец-то ты пришла ко мне.

Ботинки скрипят по линолеуму, пока сотрудники исправительного учреждения расхаживают по комнате для свиданий, а я смотрю на Джону, который, ссутулившись, сидит на маленьком синем стуле. Он почесывает свою густую рыжеватую бороду и ждет, пока я заговорю, раздвинув колени и покачивая ими туда-сюда, его зеленые глаза сверкают так, словно он никогда не видел ужасов и кровопролития, созданные его рукой.

В моем сердце все еще кипит гнев.

Но помимо этого… в нем есть покой.

Принятие.

Любовь.

Любовь ко мне — к моему благополучию, к моему светлому будущему и ко всем тем людям, которые подняли меня на ноги и поддерживали, несмотря на удары холодных ветров и разрушения от слишком большого количества ураганов.

Люблю ли я Джону?

Люблю ли я этого мужчину напротив, который смотрит на меня так, как будто ничего не изменилось, как будто мы все еще дети с мечтательными глазами, готовящие на скорую руку рецепты и читающие истории у камина?

Да.

Я люблю его. Люблю кусочки давно минувшей жизни, за которые все еще цепляюсь, когда мой разум блуждает, а сердце вспоминает. Я люблю человека, которым он был когда-то, человека, которого он показал мне, когда царила невинность, а душевная боль казалась чем-то таким, что случается только в книгах и фильмах.

Мне позволено скучать по мгновениям и лить слезы утраты, когда солнце скрывается и его место занимают тени.

Мне позволено любить его.

Но ключ к исцелению — это когда ты знаешь, за что держаться…

А что нужно отпустить.

Несмотря на любовь.

— Завтра я выхожу замуж, — говорю я Джоне, наблюдая, как выражение его лица меняется на удивленное.

— Ни фига себе, — выдыхает он, выпрямляясь. — Черт, Пятачок. Моя младшая сестренка нашла любовь. Я всегда хотел этого для тебя, ты же знаешь.

Я поджимаю губы, глядя на поцарапанную столешницу.

— Я выхожу замуж за брата человека, которого ты убил.

Он замолкает.

Вокруг нас раздаются голоса: близкие разговаривают с заключенными, сотрудники исправительного учреждения отдают приказы.

Я поднимаю взгляд.

Джона медленно кивает, блеск в его глазах тускнеет.

— Ну, это какая-то извращенная ирония. Полагаю, мне не стоит ожидать приглашения на рождественский ужин, как только выберусь отсюда, да?

Я сглатываю, сердце скручивается колючими узлами.

— Ты чуть не погубил нас.

Он наклоняется вперед, опираясь на стол, его глаза сужаются, предплечья сгибаются, когда он складывает ладони вместе.

— Я защищал тебя, Пятачок. Я спасал тебя от этого мерзкого куска дерьма, который чуть не убил тебя, — парирует он, и его радужки темнеют, как грозовые тучи. — Я бы сделал это снова. В мгновение ока, черт возьми.

Мое сердце бьется, как гвоздь в крышку гроба.

Джона лежит в этом гробу. Я засыпаю его землей навечно.

Я должна.

Должна, даже если это больно. Даже если люблю его.

— Поэтому мы больше никогда не увидимся после сегодняшнего дня, — признаюсь я, голос срывается от боли. — Я больше не буду тебя навещать.

В этот момент буря в его глазах превращается в печальный, медленный моросящий дождь, а дыхание сбивается и срывается.

— Не говори так.

— Я не мама, — шепчу я в ответ. — Я люблю тебя, но моя любовь не побеждает все. Она не отменяет тех ужасных вещей, которые ты сделал, того, как ты разрушил жизнь, которую я создавала, которую я только начала восстанавливать с нуля. Ты разрушил все это и оставил меня разбитой.

— Да ладно, Элла, — рычит он в ответ, и по его лицу пробегает боль. — Ты говоришь так, будто я гребаный монстр, а я всего лишь оберегал тебя. Я поклялся, что сделаю для тебя все, что угодно, что буду защищать тебя до самой смерти, и не жалею, что сдержал это обещание. Ни капельки. — Он наклоняется еще ближе, удерживая мой взгляд. — И я надеюсь, что тот мужчина, за которого ты выйдешь замуж, сделает то же самое.

Моя нижняя губа подрагивает.

— Макс не такой, как ты. Он хороший, чистый и благородный. Он сражается за меня. Он защищает мою честь, но также защищает и мое сердце. — Не отрывая глаз от блестящего о пола, я сжимаю руки в кулаки на коленях. — Ты сказал, что сделаешь для меня все. Ты поклялся в этом.

— Ты знаешь, что сделаю, — подтверждает он. — Думаю, я это доказал, не так ли?

Я скрежещу зубами, глядя на него, наблюдая, как его медные брови нахмурились в ожидании моей просьбы.

— Я хочу попросить тебя сделать для меня последнюю вещь. Ты должен пообещать, что сделаешь это.

— Обещаю, — бормочет он, обхватывая руками край стола, сжимая его все крепче в ожидании.

Я расправляю плечи, делаю глубокий вдох и говорю:

— Никогда не ищи меня.

Проходит мгновение.

Напряженные, молчаливые секунды, когда мои слова долетают до его ушей, а черты его лица медленно опускаются от душевной боли. Джона словно сдувается, его борьба иссякает, все следы света исчезают из его взгляда.

— Пожалуйста, — умоляю я, и слезы катятся ручьем. — Ты поклялся, что всегда будешь защищать меня, и вот так ты защитишь меня. — Мои губы дрожат, руки дрожат. — Защитишь меня… от себя.

Он качает головой туда-сюда, неверие затмевает зеленый цвет его глаз.

— Элла, этот ублюдок чуть не убил тебя. Он мог снова причинить тебе боль, и я…

— Дело не в нем, — говорю я сквозь боль. — Дело в тебе. Дело в том, на что ты готов пойти, какие границы переступить, невзирая на последствия. Я не могу жить в страхе, гадая, что ты сделаешь в следующий раз или как можешь перевернуть мой мир с ног на голову. Я люблю тебя, Джона, люблю… но мне нужно любить тебя издалека.

В его глазах стоят слезы, а челюсть подрагивает от напряжения.

— Нет, — шепчет он. — Нет, Пятачок.

— Да, — сокрушенно говорю я. — Когда ты выйдешь за двери тюрьмы через шесть, восемь, десять лет… ты будешь жить без меня. Притворись, что у тебя нет младшей сестры, если это потребуется. Мама никогда не привозила меня из больницы в розовом одеяле, мы никогда не играли в палочки Винни-Пуха на деревянном мосту, и ты никогда не стрелял человеку в грудь во имя братской любви. — Я выдавливаю из себя слова, с каждым слогом все больше ломаясь. — У меня никогда не было оранжевого рюкзака, который я носила с собой каждый день, мечтая, чтобы ты был рядом и нес его за меня. У нас не было ни шуток, ни любимых рецептов, ни приключений в Стоакровом лесу за ранчо. Все это было сном. Сказкой.

Из его измученных глаз катятся слезы.

Маленькие капельки одна за другой скатываются по его щекам, пока он молча смотрит на меня, его горло сжимается, а костяшки пальцев белеют на столе.

— Обещай мне, — заканчиваю я с тихим плачем. — Обещай, что сделаешь это.

Джона смотрит на меня еще одну томительную секунду, прежде чем вдохнуть и провести рукой по лицу, стирая следы своей боли, той ужасной боли, которую он привел в движение нажатием на курок. Он смотрит, моргает, его губы раздвигаются, но из них не вырывается ни слова.

Все, что он делает, это кивает.

Один кивок.

Последнее обещание.

— Спасибо, — хриплю я, кивая ему в ответ и закрывая рот рукой, чтобы сдержать рыдание. — Спасибо, Джона.

Прежде чем я успеваю отодвинуть стул, чтобы уйти, его уходящие слова наконец-то прорываются наружу, попадая мне в уши и пронзая сердце.

— Как же мне повезло, — тихо выдыхает он, горло сжимается от горя. — Иметь что-то, из-за чего так чертовски тяжело прощаться.

Я смотрю на него еще раз. Последний взгляд на своего старшего брата.

Затем отвожу глаза, встаю с кресла и выбегаю из комнаты.

Прощай, медвежонок Винни-Пух.

Вместо того чтобы зажигать свечи или наполнять вазы цветами, мы бросаем палочки с моста. Ветки выскальзывают из наших пальцев, прежде чем мы перебегаем на другую сторону ограждения, и я поднимаю подол своего оранжевого платья — того самого, которое купила в эконом-магазине и надела на «Осенний бал». Макс рядом со мной, его рука в моей, и мы вместе перегибаемся через перила и смотрим, как обе палки скользят вниз по течению и появляются под нами.

Ноздря в ноздрю.

Бок о бок.

Как всегда, моя берет верх и опережает на сантиметр.

Я расплываюсь в улыбке, празднуя свою победу, а Макс одаривает меня дразнящим взглядом.

— Когда-нибудь Вселенная сжалится над тобой, — поддразниваю я.

— Может быть, это просто способ Вселенной выровнять ситуацию, — отвечает он.

— Как это?

Прежде чем мы поворачиваемся лицом к нашим друзьям и семье, Макс наклоняется, что бы прошептать мне на ухо:

— Ты побеждаешь в каждом раунде с палочками Винни-Пуха, — шепчет он. — Но я завоевал тебя.

Поздний июньский ветерок накатывает с воды, и мои волосы взлетают вместе с сердцем.

Шеви сложил руки перед собой, ожидая, пока мы снова подойдем, готовый официально объявить нас мужем и женой. Макс всегда говорил, что Шеви — мастер на все руки, и он не ошибался. Этот парень делает все. Он занимается дрессировкой собак и держит питомник в своем доме, играет на губной гармошке, как опытный блюзовый музыкант в прокуренном джаз-клубе, а в ясные ночи устанавливает телескоп на заднем дворе и приглашает нас полюбоваться звездами под молочной луной.

Когда Макс попросил его поженить нас на этом старом мичиганском мосту, который мы полюбили так же сильно, как наш мост в Теннесси, Шеви, не теряя времени даром, получил сан священника.

Макс переплетает наши пальцы и ведет меня обратно к Шеви, и мы заканчиваем простую церемонию клятв, скрепляя каждое идеальное обещание поцелуем под летним солнцем. Я смеюсь, когда он наклоняет меня назад, почти роняя, руками цепляюсь за костюм, доставшийся ему от отца, волосы рассыпаются по спине, а букет ярко-оранжевых цветов возносится к небу.

Все аплодируют.

— Ура! — Позади нас появляется Бринн, ее букет цветов тоже взмывает ввысь, розовые лепестки сочетаются с ее помадой цвета жевательной резинки. — Ты сделала это!

Мэтти и Пит обнимают друг друга, голова Мэтти лежит на плече Пита, а тот прикладывает платок к глазам.

— Да, черт возьми! — кричит Натин, вскидывая кулак в воздух, ее огромные золотые серьги ловят солнечный луч. — Это моя девочка!

Макс поднимает меня в вертикальное положение и нежно целует в лоб.

Как только покидаю объятия мужа, я попадаю в мамины. Мама отпускает руку Риккардо и обнимает меня, прижимаясь лицом к изгибу моей шеи. Слезы увлажняют мои глаза, когда знакомый аромат гардении омывает меня и наполняет ностальгическими воспоминаниями.

— Я люблю тебя, — говорю я, гладя ее по волосам. — Очень сильно.

— Люблю тебя больше всех, милая.

Я больше не сомневаюсь, что она любит меня больше всего — больше, чем бесчисленные испытания, которые подбрасывает нам жизнь, или больше, чем блеклые воспоминания о нашем прошлом.

Больше, чем Джону.

Тепло ее голоса, нежность ее объятий, годы жертв и молчаливых сражений, которые она вела ради нашей семьи — все это подтверждает ее любовь ко мне. Возможно, когда-то Джона стоял на переднем крае ее усилий, как ее способ удержать контроль в, казалось бы, безвыходной ситуации, но в этот момент, окутанная ее объятиями, я чувствую ясность в словах моей матери.

Затем Риккардо обнимает меня, говоря, как он мной гордится, а Кай уводит меня, чтобы покружить и крепко обнять, благодаря за то, что я увидела его много лет назад, когда никто другой не видел.

Хотя Бринн видела.

Бринн видит всех, какими бы маленькими, тихими и незаметными они ни были.

Это все ее глаза Кристофера Робина.

И я тоже вижу ее — ее невозможно не заметить, она подходит ко мне, воплощение ярко-розового счастья.

— Элла! — щебечет она, бросаясь ко мне с одной из тех лучезарных улыбок, которые долгие годы радовали мое сердце. — Я так рада за тебя. Ты знаешь, что это значит?

Я вырываюсь из ее объятий, по моим щекам текут слезы. Мой взгляд падает на ее сверкающее обручальное кольцо с бриллиантом грушевидной формы, усыпанным бледно-розовыми камнями.

— И что же?

— Мы все-таки станем сёстрами! — визжит она. — Как я и предполагала.

Я выдыхаю очарованный смех.

В каком-то смысле она права.

Мама и Риккардо сказали «к черту все» несколько месяцев назад и сбежали на частный пляж в Мексике, чтобы официально закрепить свою любовь. А в следующем году Кай и Бринн поженятся, и мы, так сказать, станем сестрами.

Не то чтобы нам нужен этот титул.

Я вспоминаю, как однажды стояла на таком же мосту и рассказывала Максу об отрывке, который часто вырывают из контекста: «Кровь завета гуще вод чрева».

Оглядывая своих избранных близких, я понимаю, что эта цитата звучит как никогда правдиво.

Отец Макса сидит в своем инвалидном кресле у края моста, рядом с ним медсестра, его глаза остекленели, глядя на радостный хаос вокруг, а тонкие волосы цвета перца развеваются на ветру. Я бегу к нему, задирая платье и шлепая кроссовками по доскам моста.

— Мистер Мэннинг, — окликаю я, наблюдая, как он медленно моргает, прежде чем перевести взгляд на меня. — Я так рада, что вы смогли прийти сегодня.

Медсестра приветливо улыбается, отступая в сторону, чтобы дать нам минутку поговорить.

— Привет, — говорит Чак, расплываясь в широкой улыбке, и что-то похожее на узнавание появляется в его глазах. — Посмотри на себя. Ты напоминаешь мне мою покойную любовь Вивиан.

— Вивиан? — Я уверена, что мать Макса звали не Вивиан. — Вашу жену?

— О, нет, — бормочет он, и на мгновение его взгляд снова становится стеклянным. — Моя жена ушла от меня добровольно. Вивиан никогда не уходила.

Я придвигаюсь ближе, отпускаю платье и сжимаю стебли цветов.

— Я никогда не слышала, чтобы вы говорили о ней раньше.

— Разве?

— Нет, — говорю я.

Он ласково улыбается, погружаясь в невидимые грезы.

— Она была со мной всего одно лето, прежде чем озеро забрало ее у меня, — говорит он. — У нее были рыжие волосы, цвета вишни в конце лета. Она обещала мне, что мы всегда будем вместе… и я не могу не задаваться вопросом, ждет ли она меня до сих пор.

Медленно моргая, я смотрю на него, не зная, что сказать. Я не знаю, была ли Вивиан реальной, или она просто плод его больного разума… надежда на лучшие дни.

В любом случае, думаю, это неважно.

Я тепло улыбаюсь и присаживаюсь перед ним на корточки. В кармане моего оранжевого платья лежит знакомый белый камень. Засовываю руку внутрь и достаю его, взвешиваю на ладони, а затем передаю отцу Макса.

— Я хочу, чтобы это было у вас, — говорю я ему. — Он очень много значит для меня. Он поддерживал меня на протяжении многих лет, когда мои мысли были мрачными, а разум беспокойным. Может быть, это поможет и вам. — Я беру его руку, разжимаю пальцы, сжимая маленький камень в его ладони. — Может быть, это сблизит вас с Вивиан.

Он смотрит на нее затуманенными глазами, проводя большим пальцем по гладким граням.

— Спасибо, — шепчет он, крепко сжимая камень. — Это очень мило с твоей стороны. Жаль, что мне нечего дать тебе взамен.

Макс подходит ко мне сзади и кладет ладонь мне на поясницу.

Я поднимаю взгляд на своего мужа, прежде чем мое внимание снова переключается на Чака.

— Вы дали мне кое-что, — мягко говорю я. — Вы дали мне больше, чем думаете.

Отойдя в сторону, я наблюдаю, как двое мужчин пожимают друг другу руки, отец Макса берет ладонь сына обеими руками и притягивает его к себе для долгого объятия. Я не слышу слов, но чувствую ощутимую любовь между ними, преданность. Макс никогда не отказывался от своего отца. Ни разу.

И я никогда не откажусь от них.

Мы заканчиваем церемонию на двух лошадях: я верхом на Заре, а Макс — на нашем новом члене семьи, Фениксе II, с лентой «Молодожены», свисающей с хвоста каждого, и мы машем на прощание нашим друзьям и родственникам, которые подбадривают нас на расстоянии. А через час мы снова на ферме «Солнечный цветок», ведем наших любимых лошадей к пастбищу и танцуем под мерцающим небом.

Макс включает знакомый солнечный плейлист, и «Верный путь» группы «Вильдерадо» наполняет воздух, а те же эмоции, которые я испытывала в грузовике Макса морозным осенним днем, захлестывают меня слезливым эмоциональным вихрем.

Жизнь.

Чистая, здоровая жизнь.

Я поняла, что некоторые люди умеют заставить вас почувствовать, что жить — это больше, чем просто быть живым. Быть живым — это, конечно, привилегия, но это базовая биология. Существование — это автоматический ритм вдохов и выдохов. Но когда ваши легкие дышат восторгом, а сердце бьется со страстью, и вы полностью присутствуете в каждом драгоценном моменте?

Вот где вы находите истинный ритм жизни.

А жизнь, как я поняла, это бесценный дар.

Песня плавно переходит в другую солнечную мелодию, когда я обнимаю своего мужа и утыкаюсь носом ему в грудь, закрываю глаза и позволяю ему разморозить остатки моих замороженных кусочков.

Мы стоим так несколько блаженных мгновений, прежде чем Макс с улыбкой смотрит на меня.

— Я уведу лошадей, а потом встретимся внутри, чтобы… заключить это вечное обязательство. — Он целует кончик моего носа и добавляет: — Жена.

Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его в ответ.

— Я буду ждать с «Доктором Пеппером», муж.

Мгновением позже я впервые ступаю в нашу спальню в качестве Эллы Мэннинг, солнечная фреска освещает дальнюю стену, заставляя меня сиять также ярко. Направляясь к своему рабочему столу, я достаю книгу в кожаном переплете, которую Макс подарил мне на Рождество много лет назад. Книгу, которую он создал, предсказав наше счастливое будущее на страницах с милыми словами и яркими рисунками.

Я провожу пальцами по лицевой стороне, улыбаясь названию.

«Счастливый конец Ушастика».

Положив книгу обратно на стол, я перевожу взгляд направо и обнаруживаю старый потрепанный блокнот, лежащий на видном месте, который был положен для того, чтобы я его нашла. Должно быть, Макс достал его из одной из не распакованных коробок, все еще хранящихся в шкафу нашей спальни.

Я хмурюсь. Я не открывала эту тетрадь уже много лет. С того самого дня на поляне, когда была всего лишь угрюмой семнадцатилетней девчонкой.

С комом в горле я перелистываю старую тетрадь, воспоминания окрашивают мой разум и согревают меня с ног до головы. Каракули, рисунки, заметки и пожелания. Кажется, что все это было целую вечность назад, и прерывисто вздыхаю, понимая, как далеко я продвинулась с тех пор.

Но прежде чем вернуть блокнот на стол, я останавливаюсь, когда что-то привлекает мое внимание.

Я возвращаюсь назад, перечитываю.

Мои глаза наполняются слезами, а сердце скачет, как гладкий камень по поверхности озера.

На меня снова смотрит мое незаконченное письмо Джоне, то самое, которое я начала на поляне в тот солнечный полдень, когда Макс прошел сквозь деревья и изменил всю мою жизнь.

Я так и не закончила это письмо. И не собиралась.

Но…

Кто-то дописал его.

Мой взгляд скользит по странице, пробегая по блестящим розовым чернилам, нацарапанным на мятой бумаге прошлых лет.

У меня перехватывает дыхание.

По позвоночнику пробегают мурашки, слезы заливают глаза.

И любовь пронзает меня прямо в сердце, когда я перечитываю написанное почерком Макса внизу:⁸

Дорогой Джона,

Сегодня я влюбилась в мальчика, который

наконец-то поймал солнце.

И он никогда не отпустит меня.

Конец.