Поймать солнце

ГЛАВА 46

МАКС

За окном урчит двигатель, и у меня в горле встает нервный комок.

Я разговариваю по громкой связи с Бринн и Каем, когда прохожу через гостиную, а Клондайк мечется у моих ног, высунув язык.

Мое сердце подпрыгивает.

— Она здесь.

— А-а-а! — визжит Бринн.

Кай улыбается в экран, обнимая свою девушку.

— Сильно нервничаешь?

— А какова шкала? — Я качаю головой. — Неважно. Шкала взорвались пять секунд назад.

— Все будет отлично! — говорит Бринн, широко улыбаясь. — Боже мой, Макс. Все сводится к этому моменту.

В этом она права.

Элла приехала на собеседование.

Но она еще не знает, что приехала на ферму «Солнечный цветок» не только ради работы.

Я помню, как много лет назад просматривал коллекцию сказок, романов и поэтических сборников Эллы, которые занимали десятки книжных полок в ее спальне. В те дни я пробирался к ней через окно, и мы разговаривали, и смеялись и отпускали все тяготы, которые на нас наваливались. Именно так лучше всего описать те месяцы, проведенные с Эллой, прежде чем наступила темнота и затмила наш с таким трудом добытый солнечный свет.

Невесомость.

Ничто не казалось тяжелым, когда она смотрела на меня.

Ничто не казалось слишком сложным, когда ее рука сжимала мою.

Я завел привычку выбирать цитаты и отрывки из ее книг и выделять те, которые что-то значили для меня — те, которые, как я верил, что-то значили и для нее.

Одна из этих цитат никогда не покидала меня.

«То, что мы называем началом, часто оказывается концом. А дойти до конца означает начать сначала. Конец — это отправная точка».

Это цитата из поэмы «Легкое головокружение» Т. С. Элиота. Я носил ее в своих мыслях, потому что верил в нее каждой потускневшей частичкой своего сердца. Эти слова поддерживали меня. Они позволяли заржавевшим частям продолжать функционировать, двигаться, биться в отточенном ритме.

Конец — это отправная точка.

Как только наступает конец, вы уже никогда не сможете вернуться к началу, и это кажется неизбежным. Люди цепляются за окончательность этого и не замечают более глубокого смысла, надежды, которая живет внутри.

Нет, вы не можете вернуться к началу…

Но всегда можете создать что-то новое.

Вы можете взять эти разорванные кусочки, лежащие у ваших ног, и склеить их обратно, зная, что никогда не сможете придать им прежнюю форму, но веря, что сможете создать что-то еще лучше.

Именно в этом и заключается исцеление.

Именно здесь происходит преодоление.

Мое новое начало — это десять акров земли, отремонтированный дом и маленькая белая лошадка, спящая в конюшне. Я уже больше года плету свое новое начало, и ему не хватает только одной вещи. И даже если в итоге все обернется по-другому, я все равно найду свой путь на другой берег. В этом процессе я обрел покой. В начинании появилось обновление.

Утешение от веры в то, что Элла осуществит свою мечту, даже если эта мечта не включает меня.

Бринн подпрыгивает на месте, смотря на меня через экран телефона.

— Я чуть не проболталась вчера, когда заговорила о собеседовании, о котором Элла мне так и не рассказала. — Она морщит нос. — Я ужасна в хранении секретов.

— Ты молодец, — заверяю я ее, глядя в окно. — Спасибо вам обоим. За все.

Забавный факт: Бринн ужасно умеет хранить секреты.

Она рассказала мне, где живет Элла, через неделю после того, как та поселилась на ранчо Натин.

Но не было никакого секрета в том, что мы по-прежнему чувствуем друг к другу, несмотря на все, что произошло. Бринн по-прежнему регулярно общалась с Эллой и рассказывала мне, что не было ни одного разговора, в котором она не упоминала бы мое имя, не спрашивала, как у меня дела, и в ее глазах не блестели слезы, когда она говорила обо мне.

Я был уверен, что наша история не закончилась.

И эта уверенность только окрепла прошлой ночью, когда она позволила мне обнимать ее, пока лучи рассвета проникали в окно ее фургона.

Бринн все еще визжит от нетерпения, подпрыгивая рядом с Каем.

— Ты должен немедленно ввести нас в курс дела!

Я делаю глубокий, успокаивающий вдох, направляясь к главному окну.

— Обязательно. Я не уверен, как она ко всему этому отнесется.

— Точно так же, как она относится к тебе, — уверенно заявляет она. — Я знаю свою лучшую подругу, Макс. Она все еще влюблена в тебя по уши.

— Настолько, что пустит новые корни на маленькой лошадиной ферме, которую я назвал в ее честь? — Я внутренне содрогаюсь при мысли о том, как она рассмеется мне в лицо и убежит в другом направлении. — Это может быть безумием нового уровня.

— Любовь следующего уровня всегда сопровождается небольшим безумием следующего уровня. — Бринн и Кай обмениваются нежным взглядом. — Ладно, иди за своей девочкой. Мы будем ждать!

Я выдыхаю.

— Хорошо. Еще раз спасибо.

— В любое время, — говорит Кай, прежде чем отключить видеозвонок.

Я колеблюсь, прежде чем убрать телефон в карман.

Оранжевый фургон катит по длинной гравийной дорожке и останавливается на полпути. Сквозь щели в шторах я наблюдаю, как Элла выпрыгивает со стороны водителя, одетая в темно-оранжевый свитер и черные леггинсы, ее медно-темные волосы рассыпаются по плечам. Солнечный свет играет на ее светлой коже, на губах нервная улыбка. Она смотрит на золотистые просторы и ее глаза светятся обещанием и надеждой.

Она надеется найти новую работу.

Я предлагаю ей новую жизнь.

Мой щенок голубого хилера подбегает к окну и запрыгивает на диван, возбужденно махая серебристым хвостом из стороны в сторону.

Я откидываю волосы назад и переминаюсь на месте, наблюдая, как Элла еще минуту оценивает обстановку, прежде чем расправить плечи и направиться к входной двери.

Клондайк начинает лаять.

— Тише, мальчик, — говорю я ему, поднимая с дивана резиновую игрушку и хватая пригоршню собачьего печенья. Он спрыгивает вниз и берет лакомство, а затем несет игрушку в свой ящик.

Черт. Это ужасно. Я понятия не имею, как Элла отреагирует на то, что я создал, и, хотя я уже смирился с возможным отказом, мое сердце все еще трепещет от надежды.

Скажи «да», Элла.

Останься.

Она дважды стучит, и я подхожу к двери.

Мои ладони потеют. В ушах звенит. В груди стучит от сдержанного оптимизма.

Я распахиваю дверь и наблюдаю, как Элла дважды моргает, смотрит на меня, налево, направо, потом снова на меня. Ее глаза широко раскрываются и становятся ярко-зелеными.

Ее глянцевые губы на мгновение раздвигаются, а затем смыкаются, и она смотрит на меня, изумленно нахмурив темные брови.

— Привет, — говорю я, расплываясь в улыбке. Нервы бьют через край, когда Клондайк проносится через гостиную и набрасывается на Эллу, радостно виляя хвостом. — Черт, прости… — Я беру щенка за ошейник и оттаскиваю назад, пока она шокировано смотрит на нас обоих, застыв на ступеньках крыльца.

— Что?.. — Она начинает быстро моргать, мотая головой из стороны в сторону. — Что происходит?

Подхватив Клондайка на руки, я отстраняюсь от его языка, скользящего по моей щеке.

— Ты пришла на собеседование.

Элла продолжает ошеломленно пялиться, оглядываясь на знак частной собственности, а потом на меня.

— Хорошо-о-о, — растягивает она. — Но это не объясняет, почему ты здесь.

— У тебя собеседование со мной.

Элла потрясенно смотрит на меня. Изумленно моргает.

— Эм… прости, что? Это твоя ферма?

Я киваю, как будто это ответ на все вопросы.

— Макс… объясни.

— Заходи в дом, — приглашаю я, отходя от порога и усаживая Клондайка на место. — Кстати, Клондайк тебя не обидит. Ему только семь месяцев, так что он еще учится хорошим манерам.

И щенок доказывает мою правоту, снова прыгая на Эллу.

У нее вырывается смешок, когда она присаживается на корточки в дверном проеме, чтобы погладить его между ушами.

— Я не понимаю, — говорит она, глядя на меня снизу вверх. — Пожалуйста, объясни. Мой мозг сейчас взорвется.

— Ну, я нашел его на обочине дороги, и изо рта у него торчала обертка от батончика «Клондайк». Так он и получил свое имя. Я отвез его к ветеринару и…

— Макс.

Она продолжает гладить моего непослушного щенка, ее глаза полны вопросов.

Улыбка исчезает.

— Да, это моя ферма. Пока что, — говорю я ей. — И да… я знал, где ты живешь. Давно знал. — Ее изумрудные глаза стекленеют, а рука рассеянно гладит короткую шерстку моего щенка. — Я купил эти земли больше года назад на доходы от продажи домов, а Шеви и наша команда помогли мне с ремонтом дома. Конечно, я не очень хорошо разбираюсь в коневодстве, поэтому обратился за советом к Натин.

Клондайк отходит от Эллы и начинает кружить вокруг моих ног, позволяя ей встать. Элла смаргивает слезы неверия и проводит ладонями по передней части своих леггинсов, стряхивая собачью шерсть.

— Натин знала об этом?

— Да. — Я киваю. — Мы встретились за чашкой кофе некоторое время назад. Я рассказал ей, кто я, и спросил, считает ли она это хорошей идеей или нет. — Поджав губы, я пожимаю плечами. — Она сказала, что ты либо дашь мне пощечину, либо поцелуешь, но ей не терпится узнать о результате.

Элла поднимает обе руки и проводит ими по волосам, на ее щеках появляется розовый румянец.

— Я… я не понимаю. Как ты вообще меня нашел? — Прежде чем я успеваю ответить, ее глаза вспыхивают от осознания. — Бринн.

— Не злись.

— О, боже. Ты знал, где я была все это время?

Пожимаю плечами и засовываю руки в карманы.

— Не злись.

— Макс… ты жил в тридцати милях от меня, а я не знала? — Ее грудь вздымается от учащенного дыхания, а пальцы сжимают волосы. — Не могу поверить… Я просто…

— Эй, эй. — Я делаю шаг вперед и обнимаю ее за плечи. — Элла, послушай. Я давал тебе время и пространство, чтобы исцелиться. В этом и был смысл твоего отъезда из Теннесси. Я не имел права вмешиваться. Натин считала, что мне еще слишком рано обращаться к тебе, что ты все еще находишь свой путь, все еще уязвима, — объясняю я. — Но я никогда не переставал любить тебя. Никогда. Я думал о тебе каждый день с тех пор, как ты переехала тот холм на своем фургоне. — Сжав ее плечи, я смотрю в ее слезящиеся глаза и мягко улыбаюсь. — Все это время ты была со мной с каждым восходом и закатом солнца. Между страницами каждой книги, которую я читал. Ты была со мной на каждом мосту, и в стихах каждой песни, которая звучала, — признаюсь я. — Я никогда не отпускал тебя.

Слезы стекают по ее щекам, глаза закрываются, губы дрожат.

— Ты… купил эту ферму для меня? — полные благоговения слова срываются с ее губ, когда она наклоняется навстречу моему прикосновению.

Я поднимаю руки вверх и обхватываю ее шею, касаясь большими пальцами ее челюсти.

— Ты подарила мне и моему отцу то, за что я никогда не смогу отблагодарить тебя, Солнечная девочка. Это ничто по сравнению с твоим даром. Ничто. У меня никогда не было возможности по-настоящему отблагодарить тебя, поэтому я решил сделать это. — Я целую ее в макушку и нежно шепчу: — Поэтому, да. Эта ферма для тебя. Она твоя. В конюшне стоит лошадь, которую я купил, и ждет встречи с тобой. Сотни восходов и закатов ждут, когда ты сможешь наблюдать за ними с открытого поля. Здесь тебя ждет настоящая жизнь… если ты захочешь.

Она прижимается ко мне, пряча лицо у меня на груди. Из нее вырываются рыдания. Ее руки вцепились в мою футболку, сжимая серую ткань, а слезы пропитывают мою кожу.

Я обхватываю ее затылок рукой и глажу по волосам.

— Это моя благодарность, Элла Санбери. Ты дала моему отцу шанс на жизнь. Ты дала нам обоим возможность начать все сначала, когда мне совершенно не для чего было жить, — говорю я ей, и эмоции проникают в каждое слово. — Ты как то сказала мне, что это твоя мечта, и я дарю ее тебе. Без всяких условий. Она твоя.

Девушка дрожит в моих объятиях, уткнувшись лицом мне в грудь.

— Я не знаю, что сказать…

— Скажи, что принимаешь ее, — говорю я ей в волосы. — Скажи, что останешься.

Она поднимает голову, нос ярко-красный, а глаза влажные.

— Макс, я… — Всхлипывая, она делает глубокий вдох и сглатывает. — Это для нас обоих?

Я замираю, стискивая зубы, пока мое сердце трепещет от неизвестности.

— Я не поэтому это сделал. Прошло много времени, поэтому я ничего не жду. Это для тебя, Элла. — В груди щемит, потому что я больше всего на свете хочу прожить эту жизнь с ней. Я хотел этого с того самого дня, когда встретил ее на залитом солнцем школьном дворе. — Никакого давления. Несмотря на то что для меня это никогда не заканчивалось, я пойму, если ты не чувствуешь того же самого. Я принял меры на случай, если у нас ничего не получится, и могу…

— Макс. — Элла поднимает руки, чтобы обхватить мое лицо. Зажав мои щеки между ладонями, она удерживает мой взгляд и шепчет в ответ: — Для меня тоже никогда не было все кончено.

Гейзер надежды врывается между моих ребер. Я прижимаюсь лбом к ее лбу, закрываю глаза и улыбаюсь, чувствуя облегчение. Мне пока не нужен прямой ответ. Нам необязательно сразу же съезжаться и строить грандиозные планы. С возрождением приходит и восстановление, и я буду собирать нас по кирпичику, даже если на это уйдет целая жизнь.

Я отодвигаюсь на дюйм и встречаюсь с ее взглядом, по-прежнему улыбаясь.

— Я хочу показать тебе все вокруг.

Элла смахивает слезы и кивает сквозь недоверчивый смех.

— Покажи мне.

Клондайк неуклюже топчется рядом с нами, прежде чем устроиться в своей клетке с игрушкой, пока я провожу Эллу из комнаты в комнату. Дом в стиле ранчо небольшой, но уютный, с новым ковром и свежей краской. Все просто, но со вкусом, это чистый холст для ее вещей и индивидуальности.

Единственная комната, которую я рискнул обставить, это спальня.

Широко улыбаясь, Элла изучает каждую деталь мебели, каждый элемент декора, каждую деревянную балку и высокий потолок. Когда я веду ее в главную спальню, мы держимся за руки, и мое сердце замирает, когда я переступаю порог.

Она замирает с легким вздохом.

Стены выкрашены в цвет дыни. Двуспальная кровать застелена белоснежным постельным бельем, а на ней — коллекция ярко-оранжевых подушек. В углу комнаты стоит небольшой письменный стол, на котором разложены переплетные инструменты и безделушки. Высокие книжные полки заставлены ее любимыми романами и сборниками рассказов. На прикроватной тумбочке стоит терракотовый горшочек с морковью, торчащей из земли.

А всю дальнюю стену, прямо напротив кровати, занимает нарисованная вручную фреска с изображением восходящего солнца.

Взгляд Эллы скользит по комнате, задерживаясь на солнечной картине.

— О, боже… — выдыхает она, потрясенная и озадаченная.

— Тебе нравится? — Нервы и неуверенность пронизывают меня насквозь, скручиваясь где-то внизу живота. — Это Кай нарисовал. Если это слишком, мы можем закрасить. Я знаю, что это смело, но она напоминает мне о тебе и…

Элла бросается в мои распростертые объятия, как тогда, посреди гравийной дороги, перед тем как старый фургон увез ее почти на три мучительных года.

Наши губы соединяются, прежде чем я успеваю сделать следующий вдох.

Это инстинкт.

Я подхватываю ее под бедра, ее язык проникает в мой рот, встречаясь с моим. Мы оба стонем. Сладкая знакомость окутывает меня теплом, молниеносный жар пронизывает меня с ног до головы. Я веду ее назад и прижимаю к солнечной стене. Она обхватывает мои щеки, наши лица наклоняются, чтобы глубже почувствовать вкус, мои бедра оказываются между ее раздвинутыми ногами, плотно обхватывающими мою талию.

Никаких колебаний.

Никаких медленных и плавных движений.

Никакого забвения.

Одной рукой я откидываю ее волосы назад и провожу губами по ее тонкой шее, ее бедра сжимают меня. Я становлюсь твердым как сталь, когда она одной рукой перебирает мои волосы, а другой сжимает мой бицепс. Девушка хнычет, и я покусываю зубами ее челюсть, ее голова откидывается назад, а волосы сливаются с солнечными красно-оранжевыми лучами на стене. Элла прижимается ко мне, пока я языком ласкают ее горло, пробуя на вкус нежную кожу.

Прикусываю мочку ее уха, затем снова нахожу ее рот, и мы поглощаем друг друга.

Это как вернуться домой.

Ее руки дрожат, когда она опускает их к моему ремню, дергая пряжку, жаждая большего.

— Макс… — с отчаянным вздохом произносит она мое имя. — Пожалуйста.

Это все, что мне нужно. Я разворачиваю ее и несу к кровати, опускаю на белое покрывало и наблюдаю, как она снимает с себя одежду, не отрывая от меня глаз. Я расстегиваю ремень и пуговицу на джинсах, затем молнию. Джинсы и боксеры падают на пол, а я стягиваю футболку через голову, страстно желая оказаться в ее объятиях.

Полностью обнаженная, Элла без малейшего стеснения откидывается на кровати, широко раздвигая колени. Солнечный свет проникает сквозь кружевные шторы, заливая ее золотистым светом.

Боже, солнце ей к лицу. Всегда так было.

Пряди медно-рыжих волос рассыпаются позади нее, когда она приподнимается на локтях, большими зелеными глазами наблюдая за мной.

— Боже, — со стоном выдыхаю я. — Я думал о тебе каждый день на протяжении двадцати восьми месяцев.

Элла прикусывает нижнюю губу, когда я устраиваюсь у нее между ног и осыпаю поцелуями ее шею и ключицу.

— Ты представлял меня такой? — с придыханием спрашивает она, обхватывая одной ногой мою поясницу.

— Иногда, — признаюсь я. — Иногда я представлял тебя именно такой. — Я обхватываю ее между ног, а затем просовываю внутрь два пальца. Мы оба стонем. Я сжимаю челюсть, а глаза закрываются. — Боже, я так скучал по тебе.

— Макс… — Ее голова запрокидывается, прежде чем она полностью ложится на спину, обвивая руки вокруг моей шеи. — Ты мне нужен.

Я снова прикусываю мочку ее уха, а затем нахожу ее рот, и наши губы соединяются. Языки сталкиваются, жар кружится и бурлит между нами, пока я пальцами ласкаю ее, продвигаясь выше, глубже, пропитываясь ее желанием.

Лениво улыбаясь, я, не теряя времени, хватаю ее за талию и ползу вверх, пока не оказываюсь между ее ног. Я прижимаюсь к ней и опускаю лицо, чтобы поцеловать ее. Нежно и мягко. Никакой спешки, никакой торопливости. Никакого неизбежного разбитого сердца, маячащего на горизонте.

Горизонт яркий, солнечный и теплый.

Есть только мы и этот момент.

Макс и Элла.

Я тянусь вниз, чтобы прижаться кончиком члена к ее входу, и дрожу от этого прикосновения. Меня пьянит осознание того, что я буду в ней, заполняя ее, наконец-то полностью соединенный с ней.

— Пожалуйста, — снова умоляет она, проводя руками по моей спине. — Займись со мной любовью.

Я прижимаю ее колени к груди, поднимаюсь, затем опускаю взгляд и смотрю, как вхожу в нее, медленно, дюйм за дюймом. Элла сжимает в кулаках простыни, откинув голову назад от удовольствия, когда я вхожу в нее до конца.

Единственный раз, когда она была так со мной, это было на пороге расставания, когда мы оба промокли от дождя и сожалений.

Это было похоже на конец. Суровое завершение.

А сейчас это возвращение домой. Прекрасное начало.

Я переношу свой вес на предплечья, мое лицо оказывается в сантиметре от ее лица. Наши взгляды не отрываются друг от друга. Даже несмотря на всплески удовольствия, ее всхлипы, наши низкие стоны, сливающиеся воедино, наш зрительный контакт не разрывается, не ускользает. Я убеждаюсь, что она со мной, и медленно двигаюсь внутри нее, растягивая момент, ощущая связь.

Когда Элла кончает, из уголка ее глаза скатывается слеза, а в горле застревает вздох, и она трепещет подо мной, сжимая руками мою шею. Я следую за ней, упиваясь ее раскрасневшимися щеками, приоткрытыми губами и блестящими глазами, пока нахожу свою разрядку. Волна за волной тепла проносятся сквозь меня, наполняя меня так же, как я заполняю ее.

Затем я падаю на кровать, увлекая ее за собой, все еще находясь внутри нее. Я обхватываю ее руками, а она прижимается головой к моей груди.

— Я люблю тебя, — шепчу я ей в волосы, целуя в макушку. — Боже, Солнышко, я никогда не останавливался. Ни на секунду. Я люблю тебя с того самого дня, как увидел. Даже в семь лет на школьной площадке я знал… я знал, что ты должна быть моей.

Элла обхватывает мои щеки обеими руками, когда приподнимается, чтобы поцеловать меня. Скользит языком по моей нижней губе, затем шепчет:

— Я тоже это знала. Даже будучи маленьким ребенком, я чувствовала это.

Я улыбаюсь, смахивая слезинку с ее виска. На этот раз все так по-другому: мы вдвоем целуемся под теплым солнечным светом, а не тонем в дождевых тучах и холодной мороси.

— Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — признаюсь я, притягивая ее ближе. — Я хочу, чтобы так было всегда.

— Я тоже этого хочу, — говорит она, слова срываются на тихий плач. — Боже… но что, если нам суждено потерпеть неудачу? Что, если звезды никогда не сойдутся? — В ее глазах м ужас. Настоящий страх, что мы никогда не найдем свой счастливый конец. — Говорят, в любви и на войне все справедливо, но это чушь. Это полная чушь, Макс. Нет никакой справедливости в любви. Абсолютно…

— Ты права, Солнышко. Это полная чушь, — говорю я ей, обхватив ее лицо ладонями и заставляя посмотреть мне в глаза. — Ты права, потому что не бывает любви и войны. Любовь — это и есть война. Ты сражаешься, пока не победишь, или пока не проиграешь. Представь себе победу после всей этой боли и борьбы, после всех этих боевых ран. — Я сглатываю, прижимаясь лбом к ее лбу, носы соприкасаются. — Война никогда не предназначалась для миротворцев. Здесь нет места белым флагам и нежным сердцам. Она шумная, дикая и жестокая. Любовь — убийца, но не все умирают кровавой смертью. Некоторые в конце концов выстоят. — Я сжимаю ее щеки между ладонями и умоляю: — Пусть это будешь ты, Элла. Пусть это будем мы.

Ее тихий стон переходит в рыдание, когда она кивает, обхватывая мои запястья руками.

— Борись со мной, — умоляю я, закрывая глаза. — Победи вместе со мной.

Мое сердце бешено колотится, когда она прижимается ко мне, и ее слезы капают мне на кожу. Я обнимаю ее, лелею, безмолвно умоляю никогда не сдаваться, несмотря ни на что.

Это того стоит.

Мы того стоим.

Мой взгляд падает на солнечную фреску, когда она обмякает в моих объятиях, нас обоих охватывает умиротворение. Тишина и покой. И я знаю. Я чувствую это в тот момент, когда она делает следующий вдох в моих объятиях. Я чувствую, как она сдается… но не до конца.

Она сдается всему, чем мы могли бы стать.

Всему, чем мы являемся и всегда были.

Нашему новому рассвету.

Элла прижимается щекой к моей груди, а наши ноги путаются в покрывалах.

— Ты редко побеждаешь, — хрипло говорит она, чертя пальцем узоры на моем сердце, и смотрит на горшочек с морковью, стоящий на тумбочке, — но иногда это случается.

Я улыбаюсь, прижимаясь губами к ее лбу и закрываю глаза, когда солнечный портрет заполняет мое сознание и погружает в абсолютную безмятежность.

— Да, Солнышко, — бормочу я. — Иногда да.

— Боже мой, она восхитительна! — Позже, днем Элла подбегает к молодой кобыле, поднимая сапогами облака пыли. — Она молодая?

При нашем приближении лошадь раскачивает хвостом из стороны в сторону, в ее темно-карих глазах читается любопытство.

— Ей чуть больше двух лет, — говорю я ей. — Она послушная. Не слишком энергичная и легко поддается дрессировке.

Лицо Эллы светится удивлением.

— Она идеальная. Фениксу тоже было два года, когда мы его взяли, когда я была еще ребенком.

Я смотрю, как она заботливо прижимает ладонь к гриве кобылы, поглаживая ее по носу.

— Натин помогла мне с выбором. В мифологии белые лошади часто ассоциируются с солнечной колесницей, — говорю я, мягко улыбаясь. — Это напомнило мне о тебе.

Ее глаза вспыхивают, когда она смотрит на меня.

— Я этого не знала. — Она улыбается в ответ, а ее взгляд возвращается к лошади, которая ржет, наслаждаясь вниманием.

— Она будет готова к верховой езде примерно через год.

— Я уже люблю ее. — Элла проводит еще несколько минут, разговаривая с лошадью, шепча ей добрые слова и осыпая ласковыми прикосновениями. — У нее есть имя?

Я качаю головой.

— Пока нет. Я решил, что позволю тебе выбрать.

Она кивает, затем убирает руку и поворачивается ко мне лицом, нахмурив брови.

— Макс… где твой отец? Он все еще в Теннесси?

— Нет. Я перевел его в учреждение в Эсканабе, где сейчас живет Шеви и где мы управляем нашим бизнесом. Это примерно в сорока пяти минутах езды отсюда, так что я регулярно навещаю их обоих, — объясняю я. — У папы все хорошо, там хорошо о нем заботятся.

— Я бы хотела навестить его с тобой как-нибудь, если ты не против.

— Он будет очень этому рад. Мы оба будем рады.

Папа иногда спрашивает об Элле в моменты просветления. Он не помнит ее имени, просто спрашивает о красивой девушке с рыжими волосами, которая готовила ему грудинку, и интересуется, все ли у нее в порядке. Я отвечаю ему, что да. И тогда он требует, чтобы я принес ей цветы.

Мы бок о бок выходим из конюшни, воздух прохладный, но солнце греет. Коричневые сапоги Эллы утопают в земле с каждым медленным шагом, а послеполуденное сияние падает ей на лицо.

— Ферма «Солнечный цветок», — бормочет она, глядя в небо, и ее глаза закрываются от ярких лучей. — Мне нравится это название.

— Тебе подходит, — говорю я, касаясь ее плеча своим.

Элла прислоняется ко мне, ее голова опускается мне на плечо.

— Не могу поверить, что ты сделал это ради меня. Это слишком, Макс.

Я смотрю на нее сверху вниз, наблюдая, как эмоции отражаются на ее лице.

— Этого никогда не будет достаточно. Ты спасла жизнь моему отцу. И мою тоже. Я бы никогда не смог позволить себе уход за ним… никогда.

— Это меньшее, что я могла сделать, — шепчет она. — Я рада, что смогла помочь.

— Это было бескорыстно. Храбро. Это свидетельство того, какая ты замечательная девушка и такой всегда была.

Она берет мою руку и сжимает, испуская долгий вздох.

— Было время, когда я считала себя чудовищем, — признается она. — Прямо как он.

Боль пронзает мое сердце, когда я качаю головой при одной только мысли об этом.

— Нет, Солнышко. — Я обхватываю ее рукой и крепко прижимаю к себе, целуя в макушку. — Никто из нас не виноват в ошибках брата. Так не бывает. Их поступки повлияли на нас, но это не делает нас виновными в их грехах, понимаешь?

— Да, — говорит она. — Ты прав. — Сдерживая эмоции, Элла смотрит на низко висящее солнце и мягко улыбается, наши пальцы переплетаются, когда мы стоим вместе в открытом поле. Затем она добавляет: — Думаю, я хочу назвать ее Заря.

Спустя несколько часов Заря крепко спит, свернувшись калачиком рядом с Клондайком, который грызет косточку. Мы с Эллой лежим на спине на обширном поле, плечом к плечу, и смотрим на мерцающее небо. На ферме «Солнечный цветок» наступила ночь, и я вспоминаю тот момент, когда много лет назад мы с Эллой вместе наблюдали за метеоритным дождем Таурид после школьных танцев.

Но не это приковывает наше внимание сегодня.

Это не полумесяц, не сверкающий звездный свет и даже не идеальный момент, когда мы отдыхаем рядом с белой лошадью и молодым щенком.

Это нечто гораздо более мистическое. Более волшебное.

— Посмотри вверх, Солнышко, — говорю я ей, как тогда, когда метеоры раскрашивали небо причудливыми мазками.

Ее веки приоткрываются.

Глаза расширяются.

У нее перехватывает дыхание, а на глаза наворачиваются слезы.

Медленно, почти дразняще, по черному небу начинают расползаться зеленые и розовые ленты.

Танец северного сияния.

Желание Эллы.

Мы не разговариваем, разговор теряется из-за светового шоу наверху. Сияние тянется и извивается по горизонту, двигаясь волнами, каждый всплеск цвета очаровательнее предыдущего, освещая ферму мимолетными вспышками яркости.

Мои глаза затуманиваются слезами.

Этот момент, эта женщина, этот новый танец между нами, разворачивающийся вместе с небом.

Я делаю глубокий вдох, мое будущее становится намного яснее.

Все наконец-то идеально правильно.

Когда небо окрашивается в зеленый цвет, как изумруды в ее глазах, я встаю, расцепляю наши соединенные ладони и говорю ей, что скоро вернусь. Она смотрит, как я бегу к дому, и через минуту возвращаюсь, сжимая в ладони знакомую книгу.

Я протягиваю ей роман — тот самый, который стащил с ее стола, прежде чем покинуть фургон накануне вечера.

«Черная красавица».

Элла смотрит на меня, указательным пальцем скользит по корешку, в ее сияющем взгляде читается вопрос. У нее перехватывает дыхание, когда она медленно моргает, затем переводит взгляд на обложку книги, где изображена черная лошадь с белым бриллиантом на лбу. Затем начинает перелистывать страницы, искать, предвкушая великое открытие. Она знает, что там я оставил ей частичку своего сердца.

Когда находит это, у нее вырывается тихий стон, она кивает головой, на глаза наворачиваются слезы.

Там, на самой последней странице, она находит то, что искала.

Последняя строка частично выделена.

Послание от меня ей.

Послание из нашего прошлого, из нашего настоящего, из нашего будущего, написанное так, будто предназначено для нас. Слова под сверкающим небом, подсвеченные неоново-оранжевым стикером:

«Все мои беды позади, и я дома».