Поймать солнце

ГЛАВА 13

МАКС

Звук ложек, стучащих о тарелки, заполняет крошечную кухню, пока мы с Маккеем поглощаем суп недельной давности хлебом и водой из-под крана. Папа вырубился на диване позади нас, одна рука свисает с края, волосы торчат во все стороны, делая его похожим на сумасшедшего ученого, у которого был взрывной день в лаборатории.

Маккей время от времени поднимает взгляд от своей тарелки, и между каждой ложкой проскальзывают невысказанные слова. Когда наши взгляды наконец встречаются, он прочищает горло, смахивая каплю бульона, стекающую по подбородку.

— Я пригласил Либби на «Осенний бал» вместе с нами.

Моя ложка замирает в воздухе, а недожаренная морковка застревает в горле. Я хмуро смотрю на него.

— Зачем?

Он пожимает плечами.

— Она симпатичная, а у тебя нет пары.

— Если бы я хотел пойти с Либби, я бы попросил ее.

— Ты идешь с Эллой?

Морковка медленно скользит в мое горло, как дрейфующая коряга в сиропообразном море.

— Нет. — Я фыркаю. — Она мне отказала.

Кивнув, Маккей продолжает есть свой суп.

— Мы заскочим к Либби после того, как заберем Бринн. Я оставил несколько презервативов на твоей тумбочке.

— Какого хрена, Маккей?

— Отлично. Тогда трахайся без защиты. Мы с Бринн перестали пользоваться презервативами в прошлом месяце. Она принимает таблетки. Так намного лучше.

Я отодвигаюсь от стола, и скрежета ножек стула достаточно, чтобы разбудить папу, который пробормочет что-то про горчицу.

— Я собираюсь на пробежку. — Одинокая лампочка качается над головой от силы моего бегства, а розовая изоляция торчит из недостроенных деревянных стен, дразня меня, когда я двигаюсь к передней части дома. Это не совсем та цветовая гамма, которую можно было бы найти в блоге о дизайне интерьера, и это только заставляет меня двигаться быстрее.

— Я пойду с тобой. — Маккей встает и огибает стол, чтобы последовать за мной.

— Нет.

— Да.

— Я лучше пойду один.

Он фыркает у меня за спиной, когда я иду в прихожую, где оставил свою обувь. Я бросаю взгляд на отца, который теперь растянулся на животе, уткнувшись лицом в диванную подушку.

— И кстати, пошел ты.

— Что? — Маккей обиженно усмехается. — Я думал, ты скажешь «спасибо».

— Нет. Я говорю «пошел ты». Я не пойду на танцы с Либби и не буду заниматься с ней сексом. Не лезь в мои дела.

— Она хочет тебя, чувак, и она чертовски симпатична. Может, если бы ты потрахался, то не был бы таким раздражительным в последнее время. — Маккей обувается в свои кроссовки и выходит за мной через парадную дверь.

Я бегу впереди него, мельком бросая взгляд на дом Эллы, расположенный на другой стороне улицы. Девушка сидит со скрещенными ногами на крыльце с огромной книгой на коленях и катушкой ниток между зубами. Этот вид заставляет меня замедлить шаг и застыть в нерешительности на краю подъездной дорожки. Наши взгляды встречаются через грунтовую дорогу, и я машу рукой.

Она машет в ответ, выплевывает катушку и прикладывает обе ладони ко рту в виде рупора.

— Привет, Макс!

Я ухмыляюсь, как дурачок, когда Маккей подходит сзади и толкает меня в плечо.

— Мы бежим? — спрашивает он нетерпеливо.

Я не отвечаю и вместо этого перебегаю улицу, направляясь к дому Эллы.

— Привет, — говорю я ей в ответ. — Занимаешься переплетом?

— Ага. Я купила копию той книги, которую мы читаем на уроке английского. Мне нравится. — Она переводит взгляд налево от меня.

Маккей стоит рядом со мной, ковыряя носком кроссовка землю.

— Привет, Санбери.

— Привет.

— Мы с Максом как раз обсуждали «Осенний бал» на следующей неделе. Я пригласил с нами Либби. Если тебя нужно подвезти, мы с радостью возьмем тебя. В грузовике есть место, если ты не против потесниться с девчонками.

Моя кровь закипает. Каждый мускул напрягается, когда я сжимаю челюсть и закрываю глаза. Когда медленно открываю их, делая успокаивающий вдох, проблеск улыбки, которая была на лице Эллы, исчезла.

Ее глаза потускнела, но она быстро приходит в себя.

— Я не пойду, но спасибо за предложение. Развлекайтесь. — Она возвращается к своему переплетному процессу, как будто нас здесь нет.

Я не знаю, что сказать. Я всегда ненавидел ходить на эти дурацкие танцы, но Маккей каждый год тащит меня с собой. Прошлый «Осенний бал» был полным провалом. Я пошел с Либби, которая была милой, но навязчивой, и от нее пахло маринованными огурцами. Я не собирался идти в этом году, пока идея пойти с Эллой не пробудила во мне интерес.

Звук ее смеха на озере на днях не выходил у меня из головы с тех пор, как он вырвался из нее, вся эта неприкрытая радость и необузданные чувства. Эхо того смеха не дает мне покоя, вызывая желание снова стать тем, кто заставит ее так смеяться.

По-дружески, конечно.

Потому что я уверен, что мы теперь друзья, настоящие друзья. А у меня уже чертовски давно их не было.

Провожу рукой по волосам и смотрю, как она возится с ниткой и что-то напевает себе под нос.

— Ты уверена, что не хочешь пойти? Маккей пригласил Либби. Я не пойду с ней. — Что-то заставляет меня уточнить это. — Это может быть весело.

— Может быть, — пренебрежительно отвечает она. Когда девушка поднимает голову, улыбка вернулась. Она не достигает ее глаз, но она есть. — Если бы кто-то наслаждался огромными арками из воздушных шаров, спортивным залом, пропахшим потом, и сомнительной честью делить танцпол с взмокшими подростками, кружащимися под переоцененную музыку восьмидесятых, пока сопровождающие родители следят за ними, словно агенты под прикрытием, ожидающие своего часа, то это, безусловно, может быть весело.

Так чертовски драматично.

Уголок моего рта приподнимается, и я скрещиваю руки.

— Мы сделаем это веселым.

Элла колеблется.

Она знает, что так и будет.

Тем не менее девушка морщит нос и опускает глаза.

— Я в порядке. Мне нужно сделать кучу домашней работы, чтобы наверстать упущенное после встречи со смертью. Дай мне знать, как все пройдет.

Меня охватывает разочарование.

Я бы на многое пошел, чтобы увидеть, как эта девушка танцует в красивом платье, смеется, запрокинув голову и наслаждается жизнью. Увы, в этот момент я буду звучать так, будто умоляю, поэтому с достоинством отступаю.

— Хорошо, Солнышко. Увидимся завтра.

— Увидимся. — Она не поднимает глаз.

— Солнышко? — спрашивает Маккей, повторяя прозвище, как будто это что-то нецензурное, пока идет следом за мной со двора Эллы. — Ты ей не нравишься, брат.

Я стискиваю зубы.

— Спасибо, что просветил.

— Просто говорю тебе, как я это вижу.

— С Эллой все не так, — вставляю я, переходя на ленивую пробежку. — Мы просто друзья.

— Да. Потому что ты ей не нравишься.

Ускоряю темп, надеясь, что брат найдет себе занятие поинтереснее, и я смогу спокойно побегать. Обычно я наслаждаюсь редкими моментами нашего общения, бегом и походами, плаванием или кемпингом, но в последнее время его присутствие, как тупой шип в моем боку. Не настолько острый, чтобы пустить кровь, но, тем не менее, раздражающий.

— Я просто волнуюсь за тебя, чувак, — продолжает Маккей, когда мы сворачиваем на более оживленную улицу перед тем, как направиться к тропинке. — Я не хочу видеть, как ты увязнешь в драме этой девушки.

Я ничего не отвечаю.

Элла — не дополнительный вес, она — передышка. Пускание с ней «блинчиков» на озере лечило душу не меньше, чем свежий воздух Теннесси. Ее смех был лекарством, а не помехой. Ее улыбка заставляла меня чувствовать себя так, будто лечу ввысь, точно так же, как я чувствую себя, когда бегу сквозь высокие деревья и кусты, пытаясь убежать от всего этого.

Но я не знаю, как сказать ему об этом без лишних вопросов.

А ответов на эти вопросы у меня определенно нет.

— И не забудь, — добавляет Маккей, устремляясь к началу тропинки. — Презервативы у тебя на тумбочке.

Покачав головой, я игнорирую комментарий, и остаток пробежки мы проводим в тишине, слушая только шлепки наших подошв по земле и ритмичное дыхание.

Я выбрасываю презервативы в мусорное ведро, как только возвращаюсь домой.

Грохот.

Я подскакиваю на кровати, сердце бешено колотится. Поднявшись с матраса, пытаюсь влезть во вчерашние джинсы, пока по маленькому дому разносятся взволнованные крики отца. Не застегивая ремень, я выбегаю из спальни и сворачиваю за угол, с голой грудью и затуманенным взором.

Отец бесцельно расхаживает кругами возле своей кровати, качая головой туда-сюда и выкрикивая что-то нечленораздельное. В этом нет ничего нового. У него часто бывают ночные кошмары, и из-за этого я плохо сплю. Маккей ложится спать с наушниками в ушах, пребывая в блаженном неведении.

Я читал о ночных кошмарах, поэтому знаю, что подходить к отцу нужно очень осторожно. Я делаю все возможное, чтобы не испугать его. Мой тон всегда мягкий и нежный, слова успокаивающие. В большинстве случаев мне удается уложить его обратно в постель без происшествий, и он засыпает, ничего не помня об этом на рассвете.

Я не чувствую запаха спиртного в его дыхании, когда делаю шаг вперед, и это уже плюс.

— Папа. Все в порядке, — говорю я тихим голосом.

Отец не любит темноту, поэтому спит с включенной настольной лампой. Мама ушла от него посреди ночи, когда небо было полуночно-синим, а луна затянута дымкой. Он проснулся один и безуспешно искал ее во тьме. Но она давно ушла и никогда не вернется.

Теперь темнота — это спусковой крючок, напоминание о том, что он потерял.

— Давай вернем тебя в постель, — говорю я ему.

— Ты трахаешь мою жену, Рик, — орет он на меня, его безумные глаза устремлены куда-то за мое плечо. — Я выпотрошу тебя своим рыболовным крюком.

У меня мурашки по коже от дурного предчувствия. Подумываю о том, чтобы оставить его в покое, но однажды он пытался выскочить в окно с кофейной кружкой, думая, что дом горит. И порезал руку в трех местах.

Он может пострадать. Может умереть.

— Папа, все в порядке. Все хорошо. Это я. Макс.

Я не ожидаю того, что происходит дальше.

Все происходит слишком быстро.

Когда я делаю еще один шаг, отец хватает настольную лампу, прыгает вперед и бьет меня глиняным основанием по голове. Прежде чем я успеваю осознать удар, он оказывается на мне, повалив меня на пол спальни и обхватив обеими руками за шею.

За левым виском вспыхивает боль.

Кровь затекает в глаз.

Мой затылок бьется о грубые деревянные доски, когда мой собственный отец пытается меня задушить.

Я застигнут врасплох.

Мой отец слаб. Я мог бы легко справиться с ним. Но мой разум затуманен, мои инстинкты разрываются между выживанием и любовью. Бессознательность дразнит меня, угрожая поглотить целиком.

В комнате темно, и я с трудом различаю его остекленевшие глаза, когда он рычит и плюется.

— Ты чудовище, — рычит отец, сильнее сжимая мое горло. — Ты разрушил мою чертову жизнь.

В коридоре загорается свет. Шаги стучат по деревянному полу.

Боковым зрением я вижу, как в дверном проеме появляется брат.

— Макс… Какого черта? — Маккей бросается вперед, падает на колени рядом с нами и тянется к отцу, дергая его за волосы. — Отвали от него!

Руки отпускают меня.

Руки, принадлежащие моему гребаному отцу.

Он плохо соображает. У него галлюцинации. Он не знает, кто я.

Я тяжело дышу, подтягивая одно колено и массируя горло. Я смутно вижу, как Маккей тащит нашего отца по полу, пока свет из коридора освещает мой личный ад. Я приподнимаюсь на локтях, чувствуя, как раскалывается голова, а висок пульсирует от боли.

Отец приходит в себя и начинает карабкаться к дальней стене, как только Маккей отпускает его.

— Что… что происходит?..

Маккей в ярости, угрожающей тенью нависает над измученным мужчиной.

— Ты чуть не убил собственного сына. Вот, что происходит.

— Нет, я… я бы никогда… — Глаза отца расширяются в тускло освещенной комнате, и он качает головой, проводя обеими руками по своему изможденному, поросшему густой щетиной лицу. — Максвелл.

Я потрясен. И с трудом перевожу дыхание, пока кровь продолжает сочиться по бокам моего лица. Сглатываю, мое горло так сильно болит, что я не могу произнести ни слова.

Я не могу находиться здесь.

Меня охватывает пронзительная паника, мне нужно выбраться. Бежать, спасаться. Никогда не оглядываться назад. Может быть, Маккей все это время был прав. Может, наш отец действительно безнадежен. Я должен начать искать программы и ресурсы — не то чтобы мы могли себе что-то позволить, выживая исключительно на папины пособия по инвалидности и дополнительный доход по страховке. Каждый месяц нам едва хватает на жизнь.

Я не устроился на работу, потому что, по сути, постоянно ухаживаю за ним. Из-за учебы и заботы о нем у меня почти не остается времени ни на что, кроме небольших минут свободы, которые получаю, когда бегаю или плаваю — необходимых вещей, которые помогают мне оставаться в здравом уме и позволяют справляться со своими обязанностями.

Блядь.

Я заставляю себя подняться с пола на дрожащие ноги. Маккей все еще вибрирует от напряжения, наблюдая, как я, спотыкаясь, выхожу из комнаты.

— Макс! — зовет он. — Куда, черт возьми, ты собрался?

Я не отвечаю ему, позволяя хоть раз разобраться с папой.

Я не могу оставаться здесь.

Иду в прихожую и ищу свои кроссовки, мое равновесие колеблется, как лист, цепляющийся за ветку во время урагана. Я нахожу пару чьих-то ботинок. Развязанные и на один размер меньше, они выносят меня за дверь в прохладную ночь.

Я ковыляю по лужайке перед домом с кровавой раной на голове.

Растерянный и с разбитым сердцем.

Дрожу без рубашки.

И через две минуты я уже стучусь в окно Эллы.