Поймать солнце

ГЛАВА 15

ЭЛЛА

«Можешь пытаться сколько угодно, но уверяю тебя, я не пойду на «Осенний бал».

Это сказала я вчера, когда шла по школьному коридору с Бринн, пока она отчаянно пыталась убедить меня, что «Осенний бал» — это необходимая часть школьного опыта и обряд посвящения, который навсегда останется незавершенным пятном в моей памяти, если я не приму в нем участие.

Знаменитые последние слова, я полагаю.

Оказывается, я иду на «Осенний бал».

Но да будет вам известно, что я иду одна. Без пары. Никакого романтического спутника. Буквально никого, потому что я отказала единственному человеку, который меня пригласил.

Я должна поблагодарить Макса за то, что он изменил мое мнение — хотя я и не пойду с ним. И это нормально. Ему будет весело с Либби и ее маринованными свиными ножками. В конце концов, маринование — это искусство. Наверняка Либби знает много интересных фактов о пропорциях рассола и времени ферментации. Это будет незабываемый вечер.

В любом случае…

Я иду потому, что Макс оставил еще один стикер в одной из моих книг, когда заходил вчера после школы. Это уже стало чем-то вроде традиции. Прошла неделя с тех пор, как он появился у моего окна той ночью, окровавленный и разбитый, нуждающийся в побеге. Я до сих пор не знаю, почему он пришел ко мне, но, возможно, он чувствовал то же, что и я в тот день на озере. В тот день, когда мы запускали «блинчики» и чужеродный звук моего собственного смеха сливался с дуновением ветра.

Тот день, несомненно, был похож на побег.

Так что, возможно, я понимаю.

Книга, которую он оставил открытой для меня, была сборником стихов Т. С. Элиота под названием «Четыре квартета». Стихотворение называлось «Легкое головокружение», и следующий отрывок был подчеркнут:

«То, что мы называем началом, часто оказывается концом. А дойти до конца означает начать сначала. Конец — это отправная точка».

Эта цитата не имеет никакого отношения к «Осеннему балу», но что-то в ней заставило меня пересмотреть свои взгляды.

Я даже купила платье.

Сегодня после окончания занятий я поехала на велосипеде в город. Зашла в ближайший магазин и просмотрела ассортимент платьев, вооружившись беззаботностью и пятьюдесятью долларами, полученными от бабушки Ширли. Я сразу же заметила его, зажатое между двумя черными платьями на захламленной вешалке. Яркий оранжевый маяк. Огненный шар подростковых мечтаний.

Платье-футляр мандаринового цвета, ярко светилось среди моря унылых нейтральных оттенков.

Моя судьба была предрешена.

Я иду на дурацкие танцы.

Расстилаю новое платье на покрывале, разглаживаю складки и провожу кончиками пальцев по ярко-оранжевому переду. Это простое платье, без рукавов, с прямым декольте. Оно слегка облегает талию, а подол ниспадает чуть выше колен.

Когда я держу его перед собой и поворачиваюсь лицом к зеркалу, в дверь стучит мама.

— Элла?

— Входи.

Она открывает дверь и просовывает голову внутрь. Заметив, что я не дуюсь, а занимаюсь чем-то другим, она ахает и распахивает дверь шире.

— Дорогая, оно прекрасно. Ты выглядишь потрясающе.

Я корчу кислую мину. Потрясающе — такое странное слово.

— Хорошо, — отвечаю я, пожимая плечами, хотя улыбка дразнит мои губы.

— Это для «Осеннего бала»?

— Нет, для похорон. Кажется, я умерла и возродилась подростком, который посещает школьные танцы. — Я наклоняю голову и выпячиваю бедро, оценивая платье со всех сторон. — Мертвая я заслуживаю ярких проводов.

Мама никогда не ценила мой юмор. Она скрещивает руки на груди и прислоняется к дверному косяку. Ее каштановые волосы свежевыкрашены и волнами ниспадают на плечи. В них начали появляться серебристые вкрапления, которые чуть не привели ее к кризису среднего возраста в сорок пять лет. Наверное, самое время. К счастью, она работает в парикмахерской, так что теперь все в порядке с миром. Кризис отложен.

— Ты идешь с Максом? — интересуется мама.

Инстинктивно я бросаю взгляд на свою кровать — ту самую, на которой на прошлой неделе заснула, прижавшись к его плечу, как будто это было обычным делом. Мои щеки заливает румянец, и я отворачиваюсь от испытующего взгляда матери, чтобы убрать платье.

— Нет, я пойду одна. Можешь подвезти меня завтра вечером?

— Конечно. Почему ты идешь одна?

— Потому что Макс попросил меня, а я отказалась. Теперь он идет с Либби. — В моем тоне нет укора. Ни капли раздражения.

— Хм, — хмыкает она в своей обычной маминой манере. — Он симпатичный.

Мое сердце слегка подпрыгивает.

— Обыкновенный. Что ты думаешь о молекулярной генетике? Мы как раз изучаем на биологии.

Она вздыхает.

— Я думаю, что ты унаследовала способность быстро менять тему разговора от своего отца… — Мама резко обрывает себя, когда я поворачиваю к ней голову. — Прости.

Я была бы лицемеркой, если бы попеняла ей за упоминание отца, учитывая, сколько раз имя Джоны срывалось с моих губ. Забавно, что два самых важных человека в нашей жизни превратились в убийц разговоров.

— Все в порядке.

— Вообще-то у меня есть кое-что для тебя. Это пришло по почте. — Выпрямившись в дверном проеме, мама достает из кармана своих черных брюк какой-то предмет. Конверты, сложенные пополам. — Вот.

Сначала я думаю, что это чеки от бабушки Ширли, ведь она единственная, кто присылает мне письма, и Господь знает, она не упустила бы возможность напомнить о пятидесяти баксах. Но когда подхожу ближе и смотрю на буквы, нацарапанные на лицевой стороне одного из них, почерк не совпадает. Совершенно.

У меня сводит желудок.

УЧРЕЖДЕНИЕ СТРОГОГО РЕЖИМА «РИВЕРБЕНД»

НЭШВИЛЛ, ТЕННЕССИ

Наши взгляды встречаются. Мои глаза расширяются, а мамины затуманиваются от слез. Моя рука дрожит, когда я тянусь к конвертам и пытаюсь обрести дар речи.

— Спасибо.

— Я не читала их. Просто хранила их некоторое время… Волновалась, как ты отреагируешь.

Я только киваю.

— Элла… я вижу прогресс за последние пару недель. — Сглотнув, она поднимает руку и крепко сжимает мое плечо. — Ты снова улыбаешься. Кажется, тебе стало лучше.

Я продолжаю бездумно кивать. Киваю, потому что если не сделаю что-нибудь, чтобы отвлечься, то разрыдаюсь и рухну к ее ногам. Я не хочу разражаться слезами. Не хочу падать. Плакать — это утомительно, а если я рухну, то сдеру кожу с коленей и пущу кровь. Я так устала от боли. Я собираю свежие раны так же часто, как новые книги.

Мама вытирает глаза и медленно отступает, следя за моим состоянием. Я киваю.

— Я здесь, если понадоблюсь, — говорит она. — Я буду на кухне.

Как только дверь спальни закрывается, я бросаюсь к своей кровати и вскрываю один из конвертов, обнаруживая внутри нацарапанную от руки записку.

Джона.

Джона, Джона, Джона.

Я закрываю рот рукой и начинаю читать.

Пятачок,

Прошлой ночью мне приснился Стоакровый лес. Я часто бываю там, когда дни становятся длиннее, а ночи еще длиннее, и там я нахожу тебя. Ты всегда ждешь меня. Но прошлой ночью все было иначе… тебя там не было. Я стоял на нашем любимом мосту с палкой в руке и смотрел сквозь деревья, ожидая, что ты придешь и присоединишься ко мне. Но лес оставался безмолвным, и палка, выскользнув из моих пальцев в реку, была унесена водой.

Я не получал от тебя вестей и понимаю почему. Ты думаешь, что я убил их. Я видел это в твоих глазах в тот последний день в суде. Ты считаешь, что я заслуживаю смертного приговора за преступление, сфабрикованное жадными прокурорами и подонками из СМИ.

Ты думаешь, что мое место здесь.

Но в своих снах я дома. С тобой и мамой. Я должен присматривать за своей младшей сестренкой, защищать ее, как когда-то поклялся.

В последнее время у меня много имен: Монстр. Убийца. Психопат. Ненормальный. Заключенный № 829. Но я надеюсь, что когда ты думаешь обо мне…

я навсегда остаюсь твоим медвежонком Винни-Пухом.

Люблю навсегда,

Джона

Письмо падает на покрывало, а из моего горла вырывается болезненный всхлип.

Я разражаюсь слезами и падаю на пол.

Письма Джоны засунуты в мою сумку-хобо, как некий талисман безопасности, когда мы подъезжаем к танцам в семь тридцать следующего вечера. Не знаю, зачем я взяла их с собой. Слова и чувства проносятся у меня в голове, пока я смотрю на освещенное стробоскопом стекло спортзала, приклеив задницу к пассажирскому сиденью.

Пятачок,

Могу ли я все еще называть тебя так? Надеюсь, что да.

Многое изменилось, но я молюсь, чтобы это никогда не стало одним из них.

Я подрался с одним из охранников, Олсеном. Он во многом никчёмный придурок, но хочешь знать, почему я сорвался?

Он неуважительно отозвался о моей младшей сестре.

Он увидел твою фотографию, которую мама прислала мне, прежде чем подробно рассказать, что он хочет с тобой сделать. И я показала ему, куда приведет его этот ход мыслей.

Мои руки в наручниках сомкнулись вокруг его шеи, прежде чем он успел сделать еще один бесполезный вдох. Я как бы отключился, но, похоже, успел нанести хороший удар, прежде чем другой охранник оторвал меня от него.

Они поместили меня в изолятор на некоторое время, и уверен, что будут еще более серьезные последствия. Говорят, Олсен поправится, но готов поспорить, что его разбитый нос будет напоминаем о том, что нужно следить за своим поганым языком.

В любом случае, я все еще защищаю тебя.

Даже находясь за сотни миль.

Даже в камере смертников.

Джона

Мама смотрит на меня, пока я пытаюсь избавиться от мрака, когда образ Джоны, избивающего тюремного охранника, снова и снова всплывает в моей голове. Когда я была моложе, мне казалось, что вспышки гнева Джона в мою честь были достойными уважения и смелыми. Теперь же это лишь леденящее душу напоминание о том, почему он сидит в камере смертников.

— Ты в порядке? — спрашивает она.

— В порядке. — Я теряюсь в его письмах, гадая, как он держался в изоляции, были ли какие-то последствия и почему меня это вообще волнует.

Перестань беспокоиться, Элла.

Жизнь станет намного проще, если ты перестанешь беспокоиться.

Маленький белый камешек зажат в моей руке, которая с каждой секундой становится все более потной. Я уже перестала задумываться, почему ношу его с собой, просто ношу. По какой-то причине он приносит мне утешение. Сосредотачивает меня, служит успокаивающей связью с той девушкой, которой я когда-то была. Девушкой, которая завивала волосы и смеялась больше, чем плакала.

Я думала о том, чтобы завить волосы сегодня, но не стала. Они выглядят так же, как и всегда: высушенные феном и распущенные, ниспадают на плечи рыжевато-коричневыми волнами. Хотя я попыталась скрыть следы бессонной ночи с помощью консилера и нескольких мазков мерцающих теней для век цвета шампанского. Мои губы блестят. Платье хорошо сидит на моей фигуре. В общем, я выгляжу не так ужасно, как чувствую себя.

Мама смотрит на меня. Краем глаза я вижу, как она изучает меня, в то время как свет фар напротив нас высвечивает мою нервную дрожь. Я крепче сжимаю камень.

— Сегодня будет весело, — говорит она мне, ставя машину на парковку, когда я не двигаюсь с места. — И ты такая красивая.

Красивая.

Макс сказал мне, что я красивая, пока мы вместе смотрели на озеро, а позади нас смеялись люди у костра. Это было самое приятное, что мне говорили за последние годы. Но я сбежала от комплимента, как и от его предложения пойти на танцы вместе. Он сказал, что мы повеселимся, и я поверила ему. Только поэтому я сейчас здесь и выгляжу красиво.

— Спасибо, — бормочу я, посылая маме слабую улыбку. — Я потом найду, на чем доехать до дома.

— Я на связи. У меня все равно полно работы. Напиши мне, если понадобится, чтобы я за тобой заехала.

Понятия не имею, какую работу она должна сделать, но заставляю себя кивнуть.

Она сжимает мое голое колено, ее глаза мерцают серовато-зеленым. Мама выглядит счастливее, чем раньше. В ее глазах мелькает неподдельная радость.

— Хорошо проведи время, — говорит она, прежде чем я ухожу.

Я открываю пассажирскую дверь и сползаю с сиденья, засовывая камень в свою старую потертую сумку-хобо. Не то чтобы это был модный аксессуар для танцев, но модные вещи мне больше не идут.

— Увидимся позже, — говорю я. Затем закрываю дверь и замираю на обочине, неловкая и одинокая, пока машина отъезжает и исчезает в ночи.

Я смотрю на фасад здания, ковыряя ноготь большого пальца. Разноцветные платья и раскачивающиеся волосы движутся в такт громкой музыке, в то время как пульсирующий свет проникает сквозь двойные стеклянные двери.

Глубоко вздохнув, шагаю вперед в своих поношенных туфлях на высоком каблуке и вхожу в здание. Диджей врубает попсовую версию «Поехали ко мне вечером» Эдди Мани, пока я сжимаю ремень своей сумки и пытаюсь не споткнуться и не упасть лицом в море наполненных блестками воздушных шаров. К счастью, в углу спортзала стоит стойка с пуншем, и я направляюсь к ней, чтобы отвлечься.

Я как раз допиваю вторую порцию, когда рядом со мной появляется парень из моего художественного класса. Кажется, его зовут Брэндон.

— Элла, верно? — говорит он, протягивая руку за пластиковым стаканчиком с пуншем. — Я Лэндон. Мы вместе занимаемся искусством.

— Круто. — Не думаю, что это так уж круто.

Он кивает, лениво окидывая меня взглядом от моих потертых абрикосовых туфель на каблуках до небольшой ложбинки, выглядывающей из декольте.

— Ты выглядишь потрясающе, — говорит он.

Я моргаю.

Потрясающе.

«Потрясающе» — одно из тех слов, которые становятся менее значимыми, чем больше вы их произносите. Не знаю, почему. Каждый раз, когда слышу это слово, я морщу нос и насупливаю брови, а потом повторяю его в голове снова и снова, пока оно не превращается в не-слово.

Я понимаю, что выражение моего лица противоположное тому, что оно должно выражать в ответ на комплимент, поэтому компенсирую это безумными глазами, ухмылкой во весь рот и вялым кивком, что делает меня похожим на Джека Николсона из «Управления гневом», который жутко кивает на гифке.

Лэндон медленно отступает.

Минус один.

Я беру еще один стаканчик пунша в надежде, что мой мочевой пузырь спасет меня от этого кошмара и я смогу спрятаться в туалете на некоторое время. Отойдя к дальней стене, где нет людей, откидываюсь назад и верчу стаканчик в пальцах. Спортивный зал заполнен вспышками света и шумом, пока я перевожу взгляд с одного танцующего тела на другое в поисках кого-нибудь знакомого, за кого я могла бы зацепиться.

Бринн.

Кай.

Даже Маккей.

Но в основном я ищу…

Макса.

Я выпрямляюсь у стены и крепче сжимаю стаканчик, когда замечаю его у одного из круглых столиков. Бринн — это видение в платье цвета розового фламинго, она что-то шепчет Маккею на ухо, и они оба ухмыляются. Либби стоит рядом с Максом в платье с серебряными блестками и с коротким блондинистым бобом, пряди частично заколоты шпильками с блестками. Рукой с маникюром девушка обхватывает его бицепс и наклоняется к нему, пока он оглядывает комнату, заметно нервничая. Возможно, ему скучно.

Одетый в скромную белую рубашку на пуговицах, заправленную в темные брюки, он все же умудряется выглядеть сногсшибательно. Волосы слегка уложены гелем, рукава закатаны до локтей. Макс проводит рукой по лицу и почесывает щетину вдоль челюсти.

Он продолжает смотреть по сторонам.

Сканирует. Ищет, как и я.

Мои инстинкты кричат мне, чтобы я бросилась бежать, скрылась из виду, пока он меня не заметил. Мне вообще не следовало приходить. Либби — его спутница, а я — странная девчонка, глазеющая на него из другого конца комнаты после того, как отклонила его многочисленные приглашения. Если быть честной с самой собой, это довольно жалко, и я не хочу добавлять это к списку своих вопиющих недостатков.

Но мои ноги по-прежнему твердо стоят на линолеуме.

Мое тело не двигается.

Жалкость побеждает.

Я замираю еще больше, когда замечаю, что Макс замешкался, а потом моргнул. Он поворачивается ко мне, как будто каким-то образом почувствовал меня. Его внимание сначала сосредоточено на полу, взгляд устремлен на мои туфли, затем он медленно скользит по моим ногам, пока, наконец, не оказывается на моем лице.

Наши глаза встречаются.

Мы смотрим друг на друга через освещенный стробоскопом танцпол, и мой пульс учащается, а сердце скачет.

Я вижу, как на его лице появляется выражение. Что-то, что я не могу описать. Это почти как остановившийся во времени миг чистого благоговения.

Сглотнув, я оглядываюсь по сторонам, думая, что, возможно, он смотрит на одну из сексуальных чирлидерш в платье-слипе, трясущую попкой слева от меня. Но когда мой взгляд возвращается к нему, я понимаю, что это не так. Макс смотрит прямо на меня. И выражение его лица не изменилось. Парень смотрит на меня и видит нечто такое, что вызывает у него благоговейный трепет.

На меня с усталыми глазами и повседневными волосами, которые не завиты.

На меня в неоново-оранжевом платье, взятом с вешалки в комиссионном магазине.

Меня…

И смотрю на него точно таким же взглядом.