Поймать солнце

ГЛАВА 31

ЭЛЛА

Дом, милый дом.

Моя спальня выглядит так же, как и прежде, все на своих местах. Переплетные принадлежности разбросаны по столу, а простыни помяты с тех пор, как я спала на них в последний раз. Даже моя лавовая лампа горит ярко, отбрасывая пурпурный отблеск на стены цвета дыни.

Я опираюсь на ходунки, обхватив пальцами ручки.

— Я оставлю тебя наедине, — говорит мама у меня за спиной, протягивая руку и сжимая мое плечо. — Не торопись и отдыхай. Я приготовлю нам горячую еду.

Я тупо смотрю на плакат с лошадьми, приклеенный к моей стене, и представляю себя скачущей под небом Мичигана.

— Я не голодна.

— Тебе нужно поесть. Тебе понадобятся силы, пока поправляешься.

— Я и так прекрасно поправляюсь. Двигаюсь, становлюсь сильнее с каждым днем. — Это правда. Моя мышечная атрофия уменьшилась благодаря неделям физиотерапии. Сегодня утром я даже сделала несколько шагов без ходунков. — Я поем, когда проголодаюсь.

— Элла.

— Что ты собиралась сказать мне в больнице в тот день, когда я очнулась? — Стискиваю зубы, не сводя взгляда с комнаты передо мной. Я слышу, как мама резко втягивает воздух у меня за спиной. — Ты больше не поднимала эту тему. Но звучало важно

Проходит несколько тихих ударов.

— Бабушка в хосписе. Я не хотела тебя беспокоить.

— Ты же говорила мне, что она больна.

— Да, но все гораздо хуже. У нее осталось не так много времени.

У меня щемит сердце. Мы с бабушкой Ширли никогда не были близки, но она — моя семья. И кроме меня, она — все, что осталось у моей мамы.

— Мне очень жаль. Я бы хотела навестить ее.

— Я знаю, милая, — говорит мама. — Я собираюсь приготовить нам что-нибудь вкусненькое…

— Но дело не только в этом, — перебиваю я.

Она замолкает, снова втягивая воздух.

— Что?

Я интуитивно чувствую, что мама что-то от меня скрывает. Я просто знаю это. Конечно, она расстроена из-за бабушки Ширли, но это не то, о чем она собиралась рассказать мне в больнице той ночью. Я медленно поворачиваюсь, опираясь на ходунки. Мама стоит там, прижав одну руку к ключице, а в ее глазах мерцают невысказанные слова.

— Расскажи мне, — призываю я ее.

Ее взгляд опускается на ковер.

— Мама… пожалуйста.

— Хорошо, — соглашается она, сглотнув. — Это… об отце Кая. Риккардо.

Я моргаю.

На то, чтобы осмыслить слова, уходит мгновение, потому что я их не ожидала.

— А что с ним?

— Ну, мы сблизились за последние несколько месяцев, пока ты была в больнице. Мы начали встречаться, — признается она. — Я не хотела тебя шокировать. Я знаю, это странно. Я ни с кем не встречалась с тех пор, как ушел твой отец, а это было больше десяти лет назад, так что, надеюсь, ты не станешь думать о…

— Мама, — прерываю я ее. — Я думаю, это потрясающе. Почему ты боялась сказать мне об этом?

Она поджимает губы, покачивает головой и пожимает плечами.

— Я… не знаю. Прости. Я подумала, что ты расстроишься и воспримешь это неправильно.

Нахмурившись, я качаю головой в ответ.

— Ни в коем случае. Я рада за тебя. Очень рада.

— Правда?

— Правда. — Прищуриваю глаза, переваривая эту неожиданную информацию. — Бринн мне не сказала.

— Я попросила ее не делать этого. Подумала, что для тебя это будет слишком тяжело. Ты была такой хрупкой, Элла. Я хотела быть осторожной.

— Ну, все хорошо. Более чем хорошо, — говорю я, впервые за последнее время ощущая радость. Маме было одиноко. Она заслуживает того, чтобы снова наслаждаться романтикой. — Я рада за тебя.

Ее улыбка становится шире, и она быстро кивает головой.

— Спасибо. Пойду приготовлю запеканку. Ты должна что-нибудь съесть.

Я начинаю протестовать, но она уже идет по коридору в сторону кухни. Вздохнув, закрываю за ней дверь и наслаждаюсь тишиной. Стою в центре комнаты, обводя взглядом небольшое пространство и нагромождение беспорядка.

Когда взгляд натыкается на мое отражение в зеркале напротив, я останавливаюсь, чтобы посмотреть. По-настоящему взглянуть на себя. И решаю, что внешне в точности отражаю свои внутренности. Больная и истощенная. Анемичная. Моя бледная кожа почти прозрачна, под глазами залегли серые круги. Некогда блестящие волосы свисают бесцветными прядями, обрамляя мое лицо, благодаря дешевым туалетным принадлежностям, предоставленным больницей и реабилитационным центром. Мама привезла мой любимый кондиционер, но он так и не покидал моего рюкзака. Здоровые волосы не казались важными в то время, когда все остальные части меня работали на износ. Больная душа и прикованное к постели сердце.

Врач сказал мне, что, скорее всего, у меня депрессия и перепады настроения. Несколько раз ко мне приходил психотерапевт, чтобы поговорить со мной, но что я могла сказать? В декабре прошлого года я была на грани того, чтобы влюбиться в парня, и этот парень жутко похож на человека, который напал на меня и оставил умирать?

Нет.

Здесь нет исцеления. Есть только зияющая рана, кровоточащая от иронии.

Хотя Бринн была для меня источником тепла и утешения, я заметила, что с некоторых пор… перестала добавлять восклицательный знак в конце ее имени. Медленно подхожу к кровати, срываю с матраса стеганое одеяло, подношу его к зеркалу и накрываю им стекло. Я не хочу видеть физических свидетельств своего упадка.

Там тоже нет исцеления.

Прежде чем вернуться в постель, я в нерешительности останавливаюсь у окна. Смотрю на сумрачное небо, окрашенное последними остатками заходящего солнца. Кроваво-оранжевый и темно-розовый. Эти цвета переливаются на крыше дома Мэннингов, отчего кажется, что она пылает потусторонним огнем. Так призрачно и прекрасно одновременно. Я наслаждаюсь видом несколько минут, прежде чем приоткрыть окно, радуясь, что оно не заедает, и забираюсь в постель.

Через час мама стучит в дверь, сообщая, что ужин готов, но я игнорирую ее и притворяюсь спящей. Ее шаги удаляются в коридоре, и все снова становится тихо. Сумерки сменяются ночью, но сон так и не приходит. Часы идут как в замедленной съемке: я ворочаюсь, сбрасываю с себя простыни, а затем натягиваю их обратно. Переворачиваюсь то на спину, то на бок, пытаясь устроиться поудобнее. Но так и не нахожу комфорт.

Всю ночь я гадаю, заберется ли он в окно.

Но он так этого и не делает.

На второй день у моего порога снова появились детективы. В первые дни после выхода из комы они приходили в больницу с блокнотами и невозмутимыми лицами, задавали вопросы и допрашивали меня о падении.

Назывались разные имена.

Я все отрицала.

У них нет никаких доказательств, кроме загадочного синяка на моей щеке, и у них связаны руки. Через тридцать минут они выходят из моего дома, не приблизившись к истине. Я выхожу на крыльцо, таща перед собой ходунки, и наблюдаю, как патрульные машины выезжают с гравийной подъездной дорожки.

Я щурюсь от солнечного света, когда шины вздымают облако камней и песка. Когда пыль оседает, с противоположной стороны улицы доносится шум газонокосилки. Макс стоит в центре лужайки и несколько раз безрезультатно дергает за веревочку стартера. Солнечный свет падает на него сверху, заставляя его кожу блестеть на фоне темно-коричневой майки. Его бицепсы вздуваются от каждого резкого рывка за веревку.

После пяти попыток он сдается, выдыхает и отходит от косилки. Я наблюдаю, как струйки пота стекают по его шее и пропитывают корни волос.

Мгновение спустя он направляется ко мне.

Я выпрямляюсь на крыльце, крепче хватаясь за ходунки, но уже не для физической поддержки. Я смотрю, как Макс пересекает улицу, разделяющую наши дома, не отрывая глаз от земли.

— Привет, — говорю я, когда он проходит через весенне-зеленую лужайку.

Не могу поверить, что уже весна.

Все еще чувствуется зима, во многих отношениях.

— Привет. — Парень останавливается передо мной, все еще почти на фут выше меня, несмотря на то, что я стою на ступеньке крыльца. — Как дела?

— Лучше. Я чувствую себя намного сильнее. — Я поднимаю руку и сгибаю бицепс, добавляя легкости в свой тон. — Но сейчас ты бы точно выиграл в армрестлинге.

Наконец, Макс поднимает голову, и наши глаза встречаются, вызывая потрескивание электричества. От одного только зрительного контакта между нами вспыхивает неоновое пламя.

— Это здорово, Элла.

Я прикусываю губу и опускаю руку.

— Проблемы с газонокосилкой?

— Очевидно, — говорит он, засовывая руки в карманы своих шорт. — Что сказали копы?

Я пожимаю плечами, изображая беззаботность.

— Они все еще расследуют мое падение. Не знаю точно, почему.

— Некоторые парни в школе оказались под пристальным вниманием. Прошел слух, что тебя бросили в озеро в прошлом году. — Макс прищуривается, ожидая моей реакции. — Ты ведь рассказала бы мне, если кто-то причинил тебе боль?

— Конечно.

Конечно, я бы рассказала тебе, если бы какой-нибудь хулиган столкнул меня со скалы. К несчастью для нас обоих, правда куда более разрушительна.

Выдавив из себя улыбку, я заглядываю ему через плечо.

— Чем Маккей занимается? Что-то я его не видела. — Мой тон удивительно ровный. Я даже не моргаю.

— Последние несколько дней он жил у одного из своих баскетбольных приятелей. Сказал, что им нужно поработать над проектом по биологии.

Удобно.

— Понятно.

— Он передает тебе привет.

Моя грудь напрягается, когда я сдерживаю презрительный смешок. Глаза горят, в них скапливаются злые и горячие слезы.

— Как мило с его стороны.

— Да. — Он кивает. — Я хотел дать тебе пространство, пока ты устроишься, — продолжает он, взъерошивая свои всклокоченные волосы. — Не хотел тебя душить.

— Ты не душишь меня, Макс. Ты…

Мои слова обрываются.

Я хочу сказать, что он укрепляет меня, исцеляет, дает мне почувствовать, что выжить в том падении было не просто счастливой случайностью. Но не могу, потому что эти чувства воюют с парализующим образом лица его брата-близнеца. Каждый раз, когда смотрю на Макса, я вижу поразительное сходство, и это омрачает то тепло, которое он когда-то дарил мне. Мое молчание повисает в воздухе, тяжелое, нагруженное невысказанной правдой. Во мне бушует конфликт, я разрываюсь между утешением, которое он предлагает, и отголосками прошлого.

— Ты много значишь для меня, — бормочу я, отводя взгляд. — Я ценю, что ты навещаешь меня каждый день. И то, что даришь мне все эти цветы.

Я замечаю, что сегодня в его руках нет оранжевых роз. Я понимаю. Он не может позволить себе столько цветов. Не может позволить себе столько сердечных страданий, когда эти цветы завянут на моей прикроватной тумбочке, а мы не станем ближе к тому, чем были.

— Элла… — бормочет он, подходя ближе, пока носки его ботинок не оказываются на одном уровне с деревянной ступенькой крыльца. Одна рука тянется, чтобы накрыть мою, которая крепко обхватывает ходунки. — Если бы я сделал что-то не так… если бы как-то расстроил тебя… ты бы дала мне знать?

Я наблюдаю, как его горло судорожно сжимается, когда я разжимаю кулак. Я переплетаю свои пальцы с его, теряя равновесие от его прикосновения. Наши руки соединяются.

Мы идеально подходим друг другу.

— Ты не сделал ничего плохого, — шепчу я. — Ни разу. Никогда.

Боль отражается на его лице, в каждой морщинке. Он крепче сжимает мою руку, кивает, моргает и отпускает.

— Пиши мне в любое время, Солнышко. Я буду здесь. — Не дожидаясь моего ответа, он разворачивается и уходит.

Я смотрю на его удаляющуюся спину, а затем наблюдаю, как парень снова борется с газонокосилкой. Снова и снова дергает за веревку. Раз, два, двенадцать раз, с каждой попыткой дергая все сильнее. Он ругается и рычит, пот льется по его лицу.

А тут это происходит.

Гортанное урчание отдается у меня в ушах.

Макс бросает на меня взгляд, напряжение покидает его, и он толкает ее вперед по траве.

Слеза скатывается с моего глаза, и я возвращаюсь в дом.

С наступлением темноты я становлюсь беспокойной и тревожной, и тревога, которую таила в себе, проникает в мой мир снов, когда я то засыпаю, то выхожу из сна. Мне снится Феникс, лошадь моего детства. Мой любимый, давно потерянный друг. Мы скачем по зеленым пастбищам, залитым золотистым свечением. Солнце светит прямо на нас, пока мы несемся галопом. Воздух теплый. Облака зефирно-белые. Все прекрасно, птицы поют, а мои волосы развеваются на ветру.

И тут из ниоткуда появляется Маккей, преграждая нам путь.

Все происходит так быстро.

Одним движением руки он перерезает ножом горло моей лошади и злобно ухмыляется, когда кровь брызжет ему в лицо. Он убивает Феникса прямо у меня на глазах. Я вскрикиваю, опрокидываясь, когда жеребец с испуганным ржанием истекает кровью и заваливается набок.

Голос Маккея преследует меня, пока я лечу к земле.

«Прекрати бежать, Элла».

Я подскакиваю в постели, обливаясь холодным потом.

Сердце колотится где-то в горле.

Пульс сбивается с ритма.

Пиши мне в любое время. Я буду здесь, Солнышко.

Хватаю мобильный телефон, чуть не сбив его с тумбочки. Ни о чем не думая, я набираю его имя и быстро, лихорадочно отправляю сообщение.

Я: Приходи. Пожалуйста.

Не может быть, чтобы он не спал. Уже два часа ночи.

Я провожу пальцами по волосам и наклоняюсь вперед, пытаясь успокоить дыхание. К моему удивлению, через несколько секунд звонит мой телефон.

Макс: Буду через две минуты

Я снова оставила окно приоткрытым, что не очень умно. Маккей все еще живет через дорогу от меня, несмотря на то, что я ни разу не видела его с тех пор, как вернулась. Я так легко даю ему возможность проскользнуть в мою спальню и разобраться со своим незаконченным делом. Чтобы навсегда похоронить свой секрет.

Все, что у меня есть, это бейсбольная бита, спрятанная под кроватью, хотя она мало чем поможет, если меня застанут врасплох во сне.

Но через две минуты окно распахивает не Маккей. Это Макс. На нем серые спортивные штаны и белая футболка, одна нога скользит в комнату, затем другая.

Я прижимаюсь спиной к изголовью кровати, колени подтянуты к груди. Я все еще дрожу и не в себе, сон еще свеж в моей памяти.

— Макс, — говорю я срывающимся голосом.

Он стоит так несколько секунд, глядя на меня сквозь стену темноты, его руки свисают по бокам. Его пальцы то сжимаются, то разжимаются, словно он не знает, стоит ли ему тянуться ко мне или нет.

Я облегчаю ему задачу. Я поднимаю руку и протягиваю ее, безмолвно прося утешения.

Макс заползает в мою кровать, сильные, надежные руки обхватывают меня и притягивают к себе.

Облегчение. Успокоение. Завершение.

У нас обоих вырывается прерывистый вздох, когда я утыкаюсь лицом в его грудь и вдыхаю его запах. Чистый, знакомый запах земли. Легкий запах дыма. Лес и хвоя. Макс зарывается носом в мои волосы, его рука обхватывает мою голову сзади, нежно касаясь моего зигзагообразного шрама на затылке. Вокруг него прорастает несколько сантиметров новых волос, которые он легонько перебирает их пальцами. Он начинает говорить, но я не хочу говорить. Мне нечего сказать.

Вместо этого я наклоняюсь и нахожу его рот, обрывая его слова.

Макс замирает, прижимаясь ко мне, когда наши губы сливаются воедино. Я не колеблюсь и не нежничаю. Мой язык проникает в его открытый рот, и его дыхание сбивается от прикосновения, пораженный. Неуверенный.

Отстранившись, он сжимает мое лицо в ладонях и хмурится.

— Элла…

Никаких разговоров.

Никаких слов.

Мои глаза становятся дикими, когда я пробегаю взглядом по его прекрасному, ошеломленному лицу.

Я снова целую его.

Поднимаю ногу и обхватываю его за талию, полностью притягивая к себе, когда мой язык проникает в его рот, и мы оба издаем стон. Его язык скользит по моему, нерешительность исчезает, поцелуй становится диким и всепоглощающим. Макс руками скользит к моей шее, большими пальцами прижимается к моей челюсти, когда тянется вниз и открывает меня шире. Наши языки отчаянно сплетаются. Голодный, влажный танец. Стоны сливаются воедино, когда наши лица наклоняются, ища все новые места, до которых мы можем дотянуться и попробовать. Прошло слишком много времени. Я изголодалась за месяцы без его поцелуев.

Я тянусь вниз и стягиваю шорты с бедер, а вслед за ними и нижнее белье. Не разрывая поцелуя, беру одну из его рук и тяну ее ниже, пока его ладонь не оказывается между моими бедрами. Его язык перестает двигаться, когда парень вздрагивает от стона.

Я вся мокрая.

Его пальцы исчезают внутри меня, погружаясь глубоко и быстро, и звук моей потребности скользким эхом отдается в тихой комнате.

Но этого недостаточно. Мне нужно больше.

— Презерватив, — шепчу я, задыхаясь, отрываясь от его тщательно зацелованных губ.

Макс вытаскивает из меня свои пальцы и кружит по клитору, пока я не выгибаюсь дугой.

— Я не взял с собой, — говорит он.

Мои глаза закрываются, мои губы приоткрывается в беззвучном стоне, когда я отталкиваюсь от его руки.

— Неважно. Ты просто нужен мне.

Так безрассудно. Так беспечно.

— Элла. — Его пальцы продолжают двигаться, доводя меня до исступления, когда он лбом прижимается к моему. — Ты уверена?

— Я… — Мое тело уверено. Так чертовски уверено. Но моя нерешительность повисает между нами, и его пальцы перестают двигаться.

— Элла, — повторяет он, замирая и нежно обхватывая мое лицо ладонями. — Мне нужно, чтобы ты была уверена.

— Не останавливайся, — бормочу я, зарываясь руками в его волосы.

— Посмотри на меня.

Мои глаза остаются закрытыми. Я не могу. Не могу их открыть.

Его рука исчезает у меня между ног, и я слышу, как он вздыхает, когда отстраняется. Вслепую я тянусь к нему, притягивая к себе и зарываясь лицом в его шею.

— Ты не причинишь мне вреда.

— Это не единственное, о чем я беспокоюсь, — отвечает он, прижимаясь поцелуем к моему виску.

За закрытыми веками собираются слезы, и я прижимаюсь к нему так крепко, как только могут позволить мои ослабевшие мышцы.

— Пожалуйста, — шепчу я. — Ты мне нужен.

Его сердце бьется рядом с моим. Его руки обвиваются вокруг меня, обхватывая мою голую попу, а затем пробираются под подол майки.

Теплое, ровное дыхание бьется о мои волосы.

— Черт. — А потом он скользит вниз по моему телу, нежно перекладывает меня на спину, устраиваясь между моих ног и раздвигая колени. Сердце бьется где-то в горле. Запускаю пальцы в его волосы, когда он просовывает руки под мои бедра, чтобы удержать меня, прежде чем опустить голову.

Я вскрикиваю, когда его язык проникает внутрь меня.

— О, боже… Макс. — Все мое тело дрожит, я инстинктивно выгибаю спину, отрываясь от матраса. Любая боль или сопротивление, которые я могла бы почувствовать, исчезают, подавляемые его ртом, поглощающим меня. Кончики его пальцев впиваются в мои бедра. Я с силой сжимаю его волосы. Если я и причиняю ему боль, то он не замечает. Ему все равно.

Я уже близко. Жаждущая, нуждающаяся, полная сдерживаемых чувств.

Бедрами сжимаю его лицо, дрожь пробегает по мне, захватывая меня одним движением языка за другим. Прижавшись ко мне ртом, он усердно сосет, пока двумя пальцами скользит внутрь меня.

Он входит и выходит. Снова и снова.

Ритм.

Идеальный ритм, рецепт детонации.

Его рот создан для меня. Он знает, что мне нужно. Знает, чего я жажду, и неустанно доводит меня до исступления.

Сердце разрывается от того, что этот мальчик — все, чего я только могу пожелать, и даже больше, и все же… я едва могу смотреть на него.

Я опускаю взгляд, мои шорты и нижнее белье свисают с одной лодыжки. Я обхватываю ногами его верхнюю часть спины и впиваюсь ногтями в кожу головы, цепляясь изо всех сил. Цепляясь за момент, за ощущения, за остановившееся время, когда все остальное не имеет значения. Все отступает, кроме него. Остаемся только мы… только Макс и я.

Я прижимаюсь к его лицу, чувствуя, как мурашки пробегают по коже. Хриплый крик вырывается у меня из груди. Парень быстро поднимает руку, чтобы прикрыть мне рот, заглушая мой крик, способный разбудить мертвого, и прикусываю губу, когда два пальца проникают в мой рот.

Оргазм обрушивается на меня, словно молния, пронзающая черное небо. Мне хочется выть, кричать, рыдать и смеяться. Это чувство электризует, освобождает, разбивает душу. Я лечу…

И падаю.

Ветки деревьев рвут мою кожу. Холодный ветер врывается в мои легкие. Сверху вспыхивают фейерверки, а Маккей смотрит на меня сверху вниз, наблюдая, ожидая, умоляя, чтобы я умерла.

Блаженство проходит, и в душу прокрадывается ужас. Я оседаю на матрас, превращаясь в обвисшую, жалкую кучу поражения.

Макс сначала не замечает этого, медленно продвигаясь вверх по моему телу и проводя кончиками пальцев по шраму на нижней части живота, оставшемуся после операции по перелому таза. Длинный, изогнутый, розовый, спускающийся к линии бикини.

Наклонившись, он нежно целует поврежденную кожу, останавливаясь только тогда, когда чувствует, что я дрожу. Его губы отрываются от меня, когда он поднимает голову и смотрит на мое дрожащее тело, в то время как мои тихие рыдания нарушают интимный момент.

Наслаждение исчезло, его заменили воспоминания, пропитанные горем.

— Солнечная девочка, — выдыхает он, тяжело дыша, и поднимается вверх, пока мы не оказываемся лицом к лицу. — Элла… Боже. Пожалуйста, не плачь. Ты в безопасности. Я здесь.

Я обхватываю его за шею и притягиваю к себе, прижимая его лицо к изгибу своей шеи и обвивая ногами его талию. Минуты проходят в тишине, и мои слезы высыхают, а боль уходит в свою темную, мрачную дыру, высасывая из меня силы, как паразит у своего хозяина.

Мгновение проходит. Время тянется, и на кончике моего языка вертится одно единственное слово.

Остаться.

Я хочу сказать это, прокричать, выжечь его на его сердце.

Останься, останься, останься.

Но все, на что я способна, это самая страшная ложь.

— Уходи.

Макс замирает на мне, у него перехватывает дыхание. Когда он снова выпускает воздух, по моей шее пробегает призрачный холодок.

Парень приподнимается и смотрит на меня сверху вниз.

У меня дрожат губы, когда я говорю:

— Тебе пора.

Я вижу, как Макс озадаченно хмурится, освещенный мягким лунным светом, просачивающимся в комнату.

Он сглатывает.

— Ты не хочешь, чтобы я остался?

— Мама будет проверять меня. Это неразумно.

— Элла, мне все равно…

— Спасибо, — выпаливаю я. Слово звучит ужасно и грубо. Эгоистично. Как будто он оказал мне услугу, а теперь я отправляю его восвояси. — Прости. Я просто… думаю, мне нужно попытаться заснуть. Я напишу тебе завтра.

Опустив голову, прижав подбородок к груди, он выдыхает еще один тяжелый вздох, переваривая мой отказ. Затем кивает и отстраняется от меня.

— Да, — бормочет он. — Конечно.

Больше ничего не произносится, пока он слезает с матраса и ступает по полу к моему окну. Недолго колеблется, всего секунду, проводит рукой по волосам, прежде чем вылезти в окно и раствориться в темноте.

Эта рутина продолжается в течение следующих двух ночей.

Макс проскальзывает в мою спальню через открытое окно после полуночи и ласкает меня языком и пальцами. Затем я дрожу от слез в его объятиях, а он гладит меня по волосам, заглушает моих демонов и говорит, что все будет хорошо. Я позволяю ему обнимать меня несколько минут, наслаждаясь его прикосновениями. Его теплом. Его любовью. Наслаждаясь теми несколькими драгоценными секундами, которые я даю нам.

Но проходит несколько секунд, и я отсылаю его прочь под предлогом, что мама обнаружит его в моей постели на рассвете. Он знает, что причина не в этом. Макс не знает, в чем истинная причина, но знает, что не в этом.

Макс не может остаться, потому что я боюсь слов, которые сорвутся с моих губ.

Я боюсь правды, которая вырвется из моих уст, когда я погружусь в жуткие кошмары. Боюсь, что, проснувшись ночью, я подумаю, что он — кто-то другой.

И буду бояться его.

А я никогда не хочу его бояться.

Поэтому я не позволяю ему остаться.

Я заставляю его уйти. Отталкиваю его, хотя это ломает нас обоих.

И отсчитываю мучительные минуты до его возвращения.