Поймать солнце

ГЛАВА 2

ЭЛЛА

Десять лет спустя

17 лет

У меня во рту член.

Не настоящий, конечно. Это рисунок волосатого пениса, нацарапанный маркером на фотографии, где я пою в караоке как-то летом. Мой рот широко открыт, что идеально для изображения фаллического предмета, торчащего между моих губ.

Тихо застонав, я делаю мысленную пометку заблокировать свой аккаунт на Facebook.

А может, вообще стоит его удалить.

Отрываю фотографию от дверцы шкафчика, прежде чем сердито скомкать и засунуть в задний карман.

Одноклассники хихикают позади меня. Ехидные перешептывания разносятся по коридорам, отчего у меня сводит живот. Опускаю взгляд на кремово-коричневый линолеум под ногами и выдыхаю.

Элла Санбери: странная новенькая, прошедшая путь от богатства к нищете. Сестра убийцы. Сломленный подросток, которого выгнали из красивого дома из кирпича и черепицы и отправили в трехчасовую поездку в маленький городок Джунипер-Фоллс, где все ее осуждают.

Где все ее ненавидят.

Вот что видят люди, когда смотрят на меня. Это то, что, как им кажется, они знают, основываясь на новостях, слухах и сплетнях.

И полагаю, они не ошибаются — я являюсь всем этим.

Но это еще не все, чем я являюсь.

Разминаю жевательную резинку между зубами и наматываю ее на указательный палец. Ученики проносятся мимо меня, бормоча под нос неприятные комментарии.

«Наверное, она была его сообщницей».

«Держу пари, она купила ему пистолет на свой еженедельный миллион долларов».

«Может, не стоит ее злить? В конце концов, у нее в семье есть убийцы первой степени…»

Прежде чем успеваю поспешно ретироваться на следующий урок, кто-то натыкается на меня сзади, и я чуть не падаю вперед, во многом благодаря лишнему весу на спине от десятков книг, засунутых в мой оранжевый рюкзак от «Вера Брэдли», который я так и не смогла продать.

Я хватаюсь за дверцу шкафчика, с силой ударяясь о нее.

— Извини, — произносит голос. Кто-то хватает меня за локоть, чтобы я не упала.

Это все, что он говорит, но его рука ощущается на моей коже как раскаленный луч лазера. Достаточно горячий, чтобы оставить шрам. Я отшатываюсь, поправляя лямку рюкзака на плече, и поднимаю глаза, встречая знакомый оттенок голубого.

— Ничего страшного, — бормочу я.

Когда он убирает от меня руку, я делаю шаг назад и почесываю зудящее тепло, оставшееся после него.

Парень не задерживается, просто бросает на меня взгляд, а затем возвращается к своему брату, который, должно быть, толкнул его на меня.

Братья Мэннинги.

Макс и Маккей.

Десять лет назад Макс стал моим лучшим другом во время незабываемого года в Джунипер-Фоллс — городе, где мои родители впервые встретились, будучи подростками. Так было до тех пор, пока отец внезапно не увез меня, не дав возможности попрощаться. Сейчас мне кажется, что прошла целая жизнь, и я понимаю, что Макс уже не тот человек, каким был тогда.

Как и я уже не та девушка с солнечным светом в сердце, которая говорила ему, что однажды выйдет за него замуж, когда лизала апельсиновое мороженое и смотрела на пухлые облака.

Сейчас он ведет себя так, будто меня не существует. Уверена, Макс видел ту историю обо мне в новостях, где я выставила себя дурой на национальном телевидении, и теперь рад, что мы потеряли связь на долгие годы.

Общение со мной сделало бы его изгоем в обществе.

Я опускаю темную вязаную шапочку ниже на лоб и смотрю на двух братьев, которые сейчас беседуют у ряда синих шкафчиков напротив меня.

— Ты должен прийти завтра, — говорит Маккей, прислонившись плечом к дверце шкафчика, повернувшись ко мне спиной. — Приведи ту цыпочку. Либби.

— Я в порядке, — отвечает Макс. Он возится с пачкой сигарет, вытаскивая одну, затем засовывая ее обратно. — Меня это не интересует.

— Тебе нужно потрахаться, чувак. В последнее время ты был настоящим засранцем.

Я морщу нос. Ни один из братьев Мэннингов почти не разговаривал со мной с тех пор, как четыре месяца назад я вернулась в Джунипер-Фоллс — небольшое поселение в Теллико Плейнс, штат Теннесси. По правде говоря, я бы не сильно расстроилась, если бы они оба исчезли с лица земли. Бринн Фишер — единственный человек, который проявил ко мне хоть унцию настоящей доброты с тех пор, как мы с мамой переехали сюда.

Так получилось, что она встречается с Маккеем, и, возможно, именно поэтому братья не изводили меня так, как все остальные в этой школе.

Древняя магия школьного двора, будь она проклята.

Я заправляю волосы за ухо, подошвы моих туфель скрипят по линолеуму, когда перекладываю рюкзак на другое плечо.

Когда Макс поднимает на меня взгляд, я понимаю, что подслушиваю, как шпион. Он ничего не говорит, только хмурит свои брови цвета эспрессо, вероятно, раздраженный моим существованием, пока Маккей болтает о пиве и сиськах Либби.

Затем Макс моргает и опускает взгляд на грязный пол, который, очевидно, более привлекателен, чем мое лицо.

Волею судьбы, братья Мэннинг не просто мои одноклассники, но и соседи. Они живут через дорогу от маленького загородного дома, который моя бабушка купила для нас в мае этого года, после того как мама почти полностью опустошила свои банковские счета, оплачивая судебные издержки моего брата.

Иногда я вижу Макса на улице, подстригающего лужайку перед домом.

Курящего возле своего пикапа.

Выезжающего с гравийной дорожки, визжа шинами, когда неизбежно уносится в ночь на поиски неприятностей.

Иногда он бросает взгляд на меня через дорогу, когда я сижу на деревянном крыльце в потрепанном складном кресле и читаю роман или переплетаю книгу. Зрительный контакт никогда не длится долго, и за ним часто следует жалостливое покачивание головой или хмурый взгляд прищуренных глаз.

Ему не нравится то, во что я превратилась.

Это чувство взаимно.

Мама как-то посоветовала мне пойти к ним и снова попытаться подружиться, даже если они совсем не идут на контакт. Я ответила ей, что сначала ей нужно подружиться с отцом, а потом я подумаю об этом. На этом разговор закончился. С тех пор она больше не поднимала эту тему.

Я сглатываю комок в горле и отхожу от стены, уставленной шкафчиками. От сдерживаемых эмоций мне хочется пить, поэтому решаю взять «Доктор Пеппер» из ближайшего автомата, прежде чем отправиться на урок английского.

Коридоры в основном пусты, за исключением нескольких учеников, пробегающих мимо меня, уткнувшись носами в свои мобильные телефоны. Все вокруг — сплошное монохромное пятно. Все выглядит бесцветным. Такое ощущение, что я двигаюсь в замедленной съемке, а безликие тела проносятся мимо меня, как на старой кассете видеомагнитофона, которую перематывают вперед до самого интересного момента.

Но в моем фильме нет хорошей части.

На меня смотрит только этот торговый автомат, наполненный закусками по завышенным ценам.

Порывшись в карманах в поисках мелочи, я моргаю, возвращаясь к цвету и реальному времени. Скомканная фотография падает на пол, когда я достаю горсть долларовых купюр, и я не могу удержаться, чтобы не скривиться, когда наклоняюсь, чтобы подхватить ее.

На середине наклона раздается голос за спиной:

— Просто оставь ее там. Твоя горничная может прийти и подобрать за тобой мусор.

Я уверена, что голос и накаченное стероидами тело принадлежат футбольному придурку по имени Энди, но я могу ошибаться. Возможно, Рэнди. Все, что я знаю, это то, что на прошлом уроке он запускал мне в голову шарики из жеваной бумаги и от него пахнет отвратительным сочетанием мужского пота и ирисового пудинга из кафетерия.

— Горничная только что уволилась, — отвечаю я. — Так что вакансия открыта, если ты заинтересован.

— Да, конечно. Нужно быть чертовым святым, чтобы убирать за тобой. — Его приятели идут рядом с ним, пытаясь скрыть свой смех кашлем.

Возможный-Энди делает паузу, его бицепсы подергиваются под обрезанными рукавами белой спортивной футболки. Темно-карие глаза осматривают меня с пальцев ног до макушки, выражение его лица наполняется отвращением, как будто я какое-то низшее существо. Не более чем грязь или жеваная ириска, которую он никак не может отскрести с подошвы своих ботинок.

Он переводит взгляд на фотографию и расплывается в улыбке.

— Декор с твоего шкафчика? Это было сделано с таким вкусом.

— Это твой подарок? — Я скучающе смотрю на сколы на своих ногтях цвета мандарина. — Очаровательно.

— Ты себе льстишь, если думаешь, что я трачу свое время на поиск твоих фотографий в интернете, Санбери.

— Наверное, я переоценила твою способность к многозадачности. Полагала, что ты найдешь немного времени между гуглением себя и просмотром низкобюджетных порносайтов.

Подняв палец вверх, он оживляется, словно его озарило.

— Кстати, это не тебя я видел в том видео…

— Пойдем, Энди. Она странная, — говорит жующий жвачку брюнет, хлопая его по плечу.

Подтвержденный-Энди подмигивает мне, прежде чем юркнуть в один из оживленных классов и скрыться из виду.

Я не могу сдержать внутреннего содрогания, когда его слова проникают сквозь мою броню, но стараюсь не обращать на это внимания, хватаю фотографию с пола и бросаю ее в ближайшую мусорную корзину.

Я уже собираюсь повернуть обратно к торговому автомату, когда мимо меня проносится блондинка в ярко розовом сарафане. Бринн Фишер с визгом бросается в объятия Маккея, и они вдвоем отступают назад, когда ее парень ловит ее за бедра, и они страстно целуются у нас на глазах, устраивая сцену.

Я неловко переминаюсь с ноги на ногу. Меня никогда не целовали подобным образом, и я втайне задаюсь вопросом, каково это.

Забудьте об этом: Меня вообще никогда не целовали, и точка.

Снова забудьте: Мне все равно.

Осыпав его бесконечными поцелуями, Бринн опускается на свои белые кроссовки и наклоняется за рюкзаком, который уронила у своих ног. Когда поднимается, ослепительно улыбается в мою сторону.

— Привет, Элла!

Она как жевательная резинка к моей черной лакрице.

Я стягиваю с головы шапочку и приглаживаю волосы, удивленная тем, что она назвала меня по имени. Все зовут меня Санбери, или новенькая, или как-там-ее. И это самые добрые варианты.

— Привет, — бормочу я, поднимая руку в нерешительном взмахе.

— Ты пойдешь на вечеринку у костра у обрывов завтра вечером?

Я абсолютно уверена, что пропустила это приглашение.

— Не планировала. Все считают меня неудачницей, так что это, наверное, будет неловко.

— Ты не неудачница.

— Вся школа так считает, Бринн. Если верить этому городу, то я умру неудачницей. На моем надгробии будет написано: «Она была неудачницей. И проиграла». — Я пожимаю плечами, изображая безразличие, хотя мое сердце немного замирает. — Все в порядке.

— Это так драматично, — отвечает Бринн сквозь смех. — Да пошли они все. Я думаю, ты классная.

Робкая улыбка появляется на моих губах как раз в тот момент, когда раздается звонок.

Бринн перекидывает сумку с учебниками через плечо и направляется ко мне.

— Начало в восемь. Я могу заехать за тобой, если тебя нужно подвезти. — Прежде чем убежать в класс, она достает гелевую ручку, берет меня за запястье и нацарапывает семь цифр на внутренней стороне моего предплечья. — Это мой номер. Пиши мне в любое время!

Я настолько ошеломлена этим жестом, этим знаком дружбы, что ответ не идет у меня с языка, поэтому я лишь киваю.

Ее улыбка становится еще ярче, прежде чем девушка разворачивается, взмахивая волосами, и тащит Маккея за собой по коридору.

Макс не смотрит на меня, запихивая пачку сигарет в карман, хватая охапку учебников и устремляясь за ними.

Пока остальные ученики расходятся по классам, я разглядываю надпись, написанную на моей коже фиолетовыми чернилами. Наклоняю руку из стороны в сторону, наблюдая, как цифры мерцают блестящими крапинками под флуоресцентными лампами.

Друг.

У меня их не было уже больше года. С тех пор как все бросили меня после того, как стало известно о Джоне. Моя мать, Кэндис Санбери, владела популярной конноспортивной фермой и была очень уважаемым инструктором по верховой езде, пока весь Нэшвилл не поместил мою семью под пресловутый микроскоп и не вымазал наше имя в грязи. И все же это было ничто по сравнению с тем, что нам пришлось пережить в последующие месяцы.

Вандализм. Угрозы.

Даже насилие.

Мне пришлось носить перцовый баллончик в сумке, когда я ходила по школьным коридорам до конца года обучения, после того как друг, ставший врагом, толкнул меня на школьной беговой дорожке с такой силой, что я вывихнула лодыжку.

Мы не стали выдвигать обвинения. Мама была слишком занята тем, что пыталась вытащить Джону из тюрьмы, чтобы беспокоиться о сломанной лодыжке.

И это меня вполне устраивало. Меньше всего мне хотелось привлекать к себе еще больше негативного внимания.

Пытаясь отогнать шквал горько-сладких воспоминаний, я вздыхаю, опускаю руку и направляюсь к торговому автомату за «Доктором Пеппером».

Опустив в автомат несколько долларовых купюр, делаю свой выбор и бросаю взгляд на настенные часы, уже зная, что опаздываю на занятия. Ничего страшного — уверена, никто и не заметит.

Я наблюдаю, как банка с газировкой дергается вперед, готовясь упасть.

Но затем останавливается, издавая скрежещущий звук и застревая, прежде чем её можно будет вытащить.

Конечно же, застревает.

Я несколько раз пинаю автомат, умоляя, что бы банка выпала. Бью по нему рукой. И даже рычу на банку, надеясь, что она почувствует мой гнев и от страха выскользнет на свободу.

Ничего.

Отлично.

Даже «Доктор Пеппер» не хочет связываться со мной.

Закрыв глаза, прижимаюсь ладонями и лбом к стеклянной поверхности и делаю долгий усталый вдох, прежде чем выдохнуть жалобным стоном.

Затем ненадолго останавливаюсь у фонтанчика с водой, прежде чем отправиться на следующий урок.

«Монстр».

Это книга Уолтера Дина Майерса, которую мы читаем на уроке английского языка, и именно так я чувствую себя, когда на меня смотрят в эти дни.

Даже у моей учительницы, миссис Колфилд, в глазах-бусинках читается карающий огонь, когда она замахивается метафорическим молотком и направляет его прямо на меня. Мои мысли разбегаются, и я представляю, как она, облаченная в судейскую мантию, с размаху опускает молоток на свой стол, и стопки заданий разлетаются в разные стороны.

«Виновна по всем пунктам», — объявляет она классу.

Все хлопают и аплодируют, затем на меня надевают наручники и уводят в оранжевом комбинезоне.

Принимается; я люблю оранжевый цвет, и приговор обоснован.

Я виновна.

Виновата в том, что не верю в невиновность брата, как мама.

Я виновата в том, что все еще люблю его, несмотря ни на что.

Больше всего я виновата в том, что не любила его достаточно сильно, чтобы не дать ему нажать на курок. Он, должно быть, не чувствовал силу моего сердца и не знал, как сильно я буду по нему скучать. В ту ночь Джона сделал выбор, и это были не мы.

Он не выбрал нас, и иногда мне кажется, что это моя вина.

— Мисс Санбери.

Я подпираю подбородок рукой и тупо смотрю влево, мой разум все еще заперт в тюремной камере. И не сразу слышу миссис Колфилд. А также не понимаю, что смотрю прямо на Макса Мэннинга, а из уголка моего рта стекает слюна.

— Мисс Санбери, — повторяет она, на этот раз громче. — Мне говорили, что мистер Мэннинг просто нарасхват в школе Джунипер, но для этого и существует Instagram. Пожалуйста, проявите уважение и смотрите на него в личное время, вне школы.

Все смеются.

Я выпрямляюсь за столом и начинаю судорожно тереть подбородок. Мои измученные глаза встречаются с кристально-голубыми в другом конце класса, и мое лицо раскаляется до уровня инферно, имитируя мой личный ад.

— Извините, — лепечу я. — Я отвлеклась.

Макс продолжает наблюдать за мной со своего места, откинувшись на спинку пластикового кресла цвета сепии, обеими руками бесцельно крутя карандаш. Его джинсы порваны, темные волосы взъерошены. Он высокий и худощавый, более шести футов ростом и на голову выше парня, сидящего позади него. На правом бицепсе у него татуировка, выполненная черными чернилами, а кожа загорела от солнца Теннесси.

Парень много бегает, остается недосягаемым и загадочным и в совершенстве владеет искусством очарования. Я бы сказала, что Макс выделяется на фоне остальных учеников… вот только у него такой же взгляд, как у всех, когда они смотрят на меня.

Взглядом, полным жалости, потому что я ничтожество.

Взглядом, полным раздражения, потому что мне не место в этом городе и в этой школе.

Взглядом, полным отвращения, потому что в моих жилах течет та же кровь, что и у Джоны Санбери.

В конце концов, Макс один из них.

Я отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на миссис Колфилд, которая теперь полусидит на краешке своего тщательно убранного стола. Ее льняные светлые волосы с проседью собраны в тугой пучок, подчеркивающий ее вытянутый, остроконечный череп. Она «миссис», а не «мисс», что означает, что она кому-то понравилась настолько, что он женился на ней. Рада за нее, потому что мне она точно не нравится. Она единственная учительница, которая вела себя со мной ужасно, и, если бы я не хотела привлечь к себе больше негативного внимания, чем уже привлекла, я бы, наверное, заявила на нее в школьный совет.

— Знаете, мисс Санбери, — говорит миссис Колфилд, приподнимая одну из своих рыжеватых бровей в притворной задумчивости. — В книге, которую мы сейчас читаем, есть поразительные параллели с вашей личной историей.

Ее слова поражают меня, как серебряная пуля в грудь.

У меня перехватывает горло. Мне трудно дышать.

Ерзая на скрипучем стуле, я приоткрываю губы и издаю беззвучный шепот. Качаю головой, зная, что все взгляды устремлены на меня. Чувствую их осуждение, преследование, грохот молотков, бьющих по столам из ДСП.

Виновна, виновна, виновна.

Я бросаю еще один быстрый взгляд в сторону Макса и не удивляюсь тому, что он все еще сверлит меня взглядом. Буравит во мне дыры. Держу пари, он мечтает, что если будет достаточно долго смотреть на меня, то мои трещины и щели станут настолько широкими, что от меня ничего не останется.

Пуф.

Иногда я тоже этого хочу. Особенно сейчас.

Уверена, Макс жалеет, что вообще подружился со мной.

Я прочищаю горло и обретаю голос, поднимая взгляд на миссис Колфилд.

— Откуда мне знать, — лгу я. — Мы только начали читать.

Это правда, но я точно знаю, о чем эта книга. На обороте есть аннотация.

— Да, и что же, вам уже удалось что-то выделить? — спрашивает она, и я почти вижу ухмылку на ее лице. — Что-нибудь, что вы хотели бы обсудить и рассказать классу, опираясь при этом на свой собственный реальный опыт?

— Не совсем. Это личное.

— Это попало в национальные новости. Суд над вашим братом транслировался на всю страну.

У меня в груди все сжимается так, что я едва не задыхаюсь.

Это нелепо. Жестоко и агрессивно.

Сердце колотится от негодования, я начинаю запихивать книги и карандаши в рюкзак, а затем застегиваю его, готовясь к бегству.

— Для этого и существует Instagram, — бросаю я в ответ, используя ее собственные слова против нее. — Пожалуйста, проявите уважение и суйте нос не в свое дело в личное время, вне школы.

Вокруг меня раздаются шокированные вздохи, когда я вскакиваю со стула и закидываю рюкзак на плечо. Я не смотрю на учительницу, но на долю секунды ловлю взгляд Макса, прежде чем выбежать из класса.

Он все еще смотрит на меня.

Все еще наблюдает.

Только на этот раз, клянусь, на его губах мелькает призрак улыбки.

Выбегая за дверь, зная, что после уроков меня ждет наказание, я направляюсь к дальнему концу коридора, где торговый автомат все еще дразнит меня неуловимым «Доктором Пеппером». По сути, он держит его в заложниках, и эта мысль усиливает мой гнев до нездорового уровня.

Я хочу эту газировку.

Она моя, я заплатила за нее, я хочу ее.

В основном, я хочу хоть раз разозлиться не на Джону, а на что-то другое.

Рычащий звук вырывается из моего горла, когда я шагаю вперед и грозно смотрю на автомат. Снова пинаю его. Бью по нему обеими руками, затем сжимаю руки в яростные кулаки и бью еще.

Банка не двигается.

Не сдвигается.

Я почти уверена, что слышу смех, но это может быть мой собственный внутренний голос.

В последний раз стукнув ногой по основанию, я кричу:

— Да пошел ты, «Доктор Пеппер»!

Мои слова эхом разносятся по пустым коридорам, рикошетом отскакивая от стен и увековечиваясь в уродливых синих шкафчиках и еще более уродливой плитке. Я неловко близка к слезам, когда…

Хлоп!

С моих губ срывается вскрик.

Я отпрыгиваю назад, когда кулак проносится мимо меня и ударяется о переднюю панель торгового автомата. Мое сердце подскакивает, и широко раскрытыми глазами, я смотрю на то, как банка «Доктор Пеппер» покачивается и падает в щель автомата.

Бух.

Я поднимаю голову.

Мой взгляд встречается со взглядом Макса Мэннинга.

Парень ничего не говорит. Не улыбается, не моргает и кажется даже не дышит. Просто пристально смотрит на меня, его темно-шоколадные волосы спадают на лоб, бледно-голубые глаза пусты и нечитаемы.

Затем он делает шаг назад.

Разворачивается.

И исчезает в коридоре.