Поймать солнце

ГЛАВА 45

ЭЛЛА

— Привет, Солнышко.

Это прозвище.

Этот голос.

Это лицо.

Знакомые черты материализуются, когда человек подходит ближе, руки засунуты в карманы, волосы развеваются от ветра.

Я не могу дышать. Не могу говорить, не могу двигаться. Я примерзла к земле с банкой «Доктора Пеппера», зажатой в кулаке с такой силой, что алюминий грозит треснуть.

Мои глаза обманывают меня.

Темнота нарушает мое рациональное мышление.

Меня начинает трясти, колени едва не подгибаются. Это не может быть он.

Его здесь нет.

Я закрываю глаза и трясу головой, горло перехватывает.

— Макс, — выдыхаю я.

Может, я все еще танцую? Может, я так сильно представляла его, что материализовала?

Прежде чем успеваю повернуться, две сильные руки обхватывают меня, притягивая к теплой груди. Сначала меня поражает запах. Сосновые иголки, лес, природа, нотки мяты.

Макс.

«Доктор Пеппер» выпадает у меня из рук, я сжимаю в кулак переднюю часть его пальто и зарываюсь лицом в пуговицы.

— Ты настоящий? — выдыхаю я, слезы текут по щекам.

Он тяжело выдыхает, как будто только что пробежал марафон и наконец пересек финишную черту.

— Я настоящий, — шепчет он, обхватывая мой затылок, его пальцы без перчаток скользят под мою шапочку, поглаживая кожу головы. — Я настоящий, Солнечная девочка.

— Как? Как… как ты здесь оказался? — Я качаю головой из стороны в сторону, слезы пропитывают ткани его пальто. — Ты знал, где я буду? Бринн сказала тебе? Мама? Ты…

— Ты сама сказала мне, — говорит он, обхватывая мое лицо ладонями и смотря мне в глаза. — Рассказала. В ту ночь, когда я влез в твое окно с сотрясением мозга и ты обработала рану. Ты сказала, что будешь здесь.

Мои глаза широко раскрыты и остекленели, когда я ошеломленно смотрю на его красивое, заросшее щетиной лицо.

— Ты запомнил?

Улыбка расцветает на его лице.

— Я помню все, что ты мне говоришь.

Я все еще не могу в это поверить. Почти три года без его прикосновений, и я не могу представить, как вообще без них выжила.

Наклоняю голову, глаза закрываются, парень большим пальцем скользит по моей замерзшей нижней губе.

— Макс…

— Я рискнул, — говорит он мне, голос хриплый. — Не было выбора. Никто не сказал мне, где ты, сколько бы я ни просил и ни умолял. Это был мой единственный шанс увидеть тебя, даже если ты не хочешь меня видеть.

— Я хочу тебя видеть, — говорю я, энергично кивая. — Конечно, хочу. Я так по тебе скучала.

Он поднимает мою голову к себе, одним пальцем придерживая мой подбородок.

— Правда?

— Правда. — Мой взгляд скользит по его лицу. Голубые глаза, идеальный нос, полные губы и копна густых каштановых волос. Он все такой же красивый и в то же время такой другой. Даже в темноте ночи я вижу зрелость в его взгляде. За время нашей разлуки его очаровательный мальчишеский блеск превратился в мужественную суровость. Его челюсть покрыта щетиной — не совсем борода, но больше, чем легкая небритость.

Я провожу кончиками пальцев по его щеке, затем перехожу к его рту и снова поднимаю взгляд. Его глаза блестят под ярким звездным светом.

А потом он снова вздыхает. Тем самым удовлетворенным вздохом на финишной прямой.

Макс притягивает меня к себе, крепко обнимает и прижимает к себе так, будто никогда не собирался уходить. Я жмусь к нему и позволяю ему согреть меня, позволяю заполнить все пустоты, оставшиеся после его отсутствия.

— Я так много хочу тебе сказать, Солнышко, — признается он.

Я позволяю ему обнять меня еще на несколько мгновений, прежде чем отстраниться, и у меня начинает кружиться голова, когда шок начинает спадать.

— Боже, я тоже. Я знаю, что уже поздно… — Я прикусываю губу, наблюдая за тем, как на его губах появляется улыбка. — Как долго ты будешь в городе?

— Несколько дней, — говорит он, засовывая руки обратно в карманы своих темных джинсов. — Потом мне нужно будет вернуться к работе. Я не хочу мешать тебе жить. Я просто…

— Несколько дней. — Я рассеянно киваю, чувствуя, что в мире не хватит времени, чтобы не скучать по нему, когда он уедет. — Хорошо. Несколько дней.

Несколько дней.

Несколько дней, чтобы лелеять его. Обнимать его. Вдыхать его запах, держать за руку и создавать новые воспоминания.

Несколько дней, чтобы поставить как можно больше галочек в моем блокноте.

Огонь освещает его взгляд, рассыпая красно-оранжевые отблески в голубизне его глаз. Я сразу же возвращаюсь к вечеринке у костра три года назад, когда мы сидели бок о бок на бревне, и каждый дюйм во мне горел жарче, чем пламя, благодаря тому, что между нами был всего лишь дюйм.

Забавно, как ты понимаешь, что твоя жизнь изменится. Случайный взгляд, осторожное слово, прикосновение ноги или быстрое касание. Оранжевый цветок в руке маленького мальчика.

Каким-то образом я знала, когда Макс вручил мне тот цветок, а потом погнался за блестящей машиной отца, что он однажды доберется до меня. Он найдет меня, а я найду его, и мы наконец перестанем бежать в разные стороны.

Интересно, настал ли наконец тот самый день?

Пока потрескивают дрова и поднимается дым, наши колени соприкасаются на маленькой скамеечке возле очага, всего в нескольких ярдах от дома Натин, после нашего возвращения из парка.

Я поднимаю взгляд на Макса, который смотрит на меня сверху вниз. Он выглядит так же, как и я — завороженным.

— Я даже не знаю, что сказать, — признаюсь я, изучая его лицо, заново изучая каждую морщинку. — Боже… мне кажется, что я сплю.

Он мягко улыбается.

— Похоже на то, не так ли?

— Как ты? Я имею в виду… Боже, это звучит так обыденно, учитывая нашу историю. Но я хочу знать о тебе все. Где ты живешь, как поживает твой отец, твоя работа…

Ты все еще любишь меня?

Осталась ли я в твоем сердце?

Макс вертит в руках свою банку «Доктор Пеппер» и с протяжным вздохом опускает взгляд между коленями.

— У меня все хорошо. Действительно хорошо, — говорит он. — Мы с Шеви начали бизнес после твоего отъезда. Я помог ему отремонтировать тот огромный дом за городом, и мы продали его с большой прибылью. Потом я наконец закончил ремонт в нашем старом доме и тоже продал его. После этого все пошло как по маслу. Мы с Шеви стали близки. Он действительно стал для меня спасательным кругом. — Он улыбается, когда смотрит в мою сторону. — У отца тоже все хорошо. Он в центре помощи престарелым. У него бывают моменты прояснения, но…

Я кладу руку к нему на колено и сжимаю.

— Мне жаль.

— Все в порядке. Ему становится лучше, и в центре о нем хорошо заботятся. Я стараюсь навещать его так часто, как могу. Обычно несколько раз в неделю. Иногда он меня узнает, иногда нет. Я смирился с этим. Больше я ничего не могу сделать. — Его внимание привлекает моя рука, все еще сжимающая его колено.

— Деньги, которые ты мне оставила… Они изменили нашу жизнь, Элла. Я не знаю, как тебя за это отблагодарить.

Слезы застилают мне глаза, когда я киваю.

— Я так рада, что смогла помочь, — шепчу я. — Это было самое легкое решение, которое мне когда-либо приходилось принимать. И одновременно самое трудное.

Наши взгляды задерживаются надолго, прежде чем он смотрит на оранжевое пламя.

— Я никогда не обижался на тебя за то, что ты ушла. Надеюсь, ты это знаешь. — Сухожилия на его шее напрягаются, а челюсти крепко сжимаются от нахлынувших эмоций. — И посмотри, какую жизнь ты построила для себя. Я так горжусь тобой. Ты живешь своей мечтой, катаешься на лошадях и выглядишь такой свободной, какой я тебя никогда не видел.

— Я никогда не была свободна от тебя, — говорю я ему, желая, чтобы он знал. Он должен знать. — Никогда. Ты был здесь со мной все это время.

Он моргает в ответ, его глаза тускнеют.

— Ты так и не связалась со мной.

— Да, знаю. Я хотела. — Моя нижняя губа подрагивает, когда я убираю руку и обхватываю себя руками, чтобы защититься от холода этой правды. — Я не знала, смогу ли я, захочешь ли ты этого, — признаюсь я, прерывисто выдыхая. — Я думала, ты двинулся дальше. Создал новую жизнь, встретил кого-то другого…

— Что? Нет, — говорит он. — Никого больше не было.

Я вскидываю подбородок, глаза вспыхивают.

— Правда?

— Больше никого не было, Элла. Это никогда даже не приходило мне в голову. Ни разу.

— Даже… — Я тяжело сглатываю через комок в горле. — Даже чего-то случайного? Прошло много времени. Я понимаю, если ты…

— Нет, — быстро отвечает он, нахмурившись. — Даже этого.

Я ошеломлена.

Никогда бы не подумала, что он соблюдает обет безбрачия, не привязан к женскому обществу. В конце концов, он двадцатиоднолетний мужчина. Великолепный. Добросердечный и благородный. Идеальный во всех отношениях.

На глаза наворачивается слеза, и я смахиваю ее, чувствуя, как его непоколебимая преданность наполняет мою грудь чем-то тяжелым.

— Но… я бросила тебя, — шепчу я, не сводя с него взгляда. — Мы расстались.

Макс поворачивается ко мне лицом и, тяжело вздохнув, качает головой. Подняв руку, проводит по моей щеке легким прикосновением большого пальца, утирая слезы.

— Мы не расставались, Солнышко, — шепчет он в ответ. — Просто разошлись на время.

Мое дыхание сбивается.

Лавина душевной боли обрушивается на меня, заживо погребая под собой.

— Я не была уверена, что нас можно исправить, — признаюсь я сквозь комок в горле. — Все, что случилось… с Джоной…

Он отводит взгляд, смотрит в землю, и моя грудь сжимается от горя и печали.

Я все еще думаю о своем брате… каждый день. Невозможно не думать.

Но это уже не так больно, как раньше. В первоначальном деле против него всегда были сомнения. Он так и не признавал свою вину. Улики были сокрушительными, но, когда ты так сильно любишь человека, когда вся твоя жизнь соткана и переплетена с его жизнью, трудно поверить, что он способен совершить такое ужасное преступление. Я до сих пор не знаю правды. Вероятно, никогда не узнаю, что произошло в ту ночь, когда Эрин Кингстон и Тайлер Мак лишились жизни.

После того как его первоначальный приговор за двойное убийство был отменен, Джона оказался в сомнительном с юридической точки зрения положении. Принцип двойной ответственности означал, что он не может быть повторно привлечен к суду за эти убийства. Поэтому, столкнувшись с новым обвинением в смерти Маккея, Джона и его адвокат решили, что лучше избежать еще одного неопределенного судебного разбирательства.

На этот раз он согласился на предложенную сделку о признании вины: смягчение обвинения в убийстве второй степени до умышленного непредумышленного убийства. В обмен на это он был приговорен к пятнадцати годам с возможностью условно-досрочного освобождения через семь лет, а также обязался посещать программу терапии по управлению гневом во время заключения. Учитывая его историю и прошлые обвинения, многие сочли приговор мягким.

Даже я.

Но, учитывая сложности предыдущего судебного разбирательства и то, что доказательства были признаны неприемлемыми, обвинение сочло, что это был самый стратегически верный способ обеспечить Джоне хоть какую-то долю справедливого наказания. И в итоге маме не пришлось переживать душевную боль еще одного судебного процесса, что стало маленьким плюсом.

Макс снова смотрит на меня, когда молчание затягивается, и ставит свою банку.

— Ты его навещала? — интересуется он.

Я жестко качаю головой. Джона находится в исправительном комплексе средней тяжести в Пайквилле, примерно в полутора часах езды к востоку от Теллико-Плейнс.

— Нет, но мама навещает его раз в месяц.

— Как ты к этому относишься?

Я пожимаю плечами.

— Я ее не виню. Это ее сын.

— Он твой брат, — говорит Макс, его тон смягчается. — Он защищал тебя.

— Он мстил за меня, — поправляю я. — Есть разница. И я никогда не просила его об этом. Боже, это последнее, чего я хотела… — Еще больше слез угрожает вырваться на свободу, когда наши глаза встречаются. — Как ты, Макс? Со всем этим?

Его взгляд опускается на щепки под нашими ботинками.

— Я справляюсь. Странное положение… скорбеть по тому, кого любил, и в то же время обижаться на него за то, что он совершил что-то ужасное. Я знаю, что ты это понимаешь. — Он сглатывает. — Некоторые дни лучше, чем другие.

Я понимаю. Я нахожусь в точно таком же положении.

Ироничная параллель была бы забавной, если бы не была такой трагичной. И поначалу я боялась, что если когда-нибудь снова увижу Макса, то снова увижу лицо его брата, излучающее злобу. Увижу темные глаза вместо кристально-голубых. Бездушие вместо теплоты.

Но я не вижу.

Все, что я вижу — это Макс.

— Мне так жаль, — выдыхаю я.

И мне действительно очень жаль.

За все.

Я встаю со скамейки, сдерживая рыдания. Плач тоски, отчаяния. О том, что мы не можем изменить, и о том, что еще можем. О неизвестном и известном, о трагедии и судьбе.

Ноги сами несут меня к лесу, граничащему с небольшим ручьем.

Я слышу, как парень идет следом.

Слышу его знакомые шаги. Тяжелые ботинки по неровной земле.

Я останавливаюсь на краю ручья, вода почти замерзла, а слезы, как крошечные сосульки прилипают к щекам.

— Я составила список, — тихо говорю я, когда Макс подходит ко мне и мы оказываемся плечом к плечу. — Список всех вещей, которые ты хотел, чтобы я сделала. И вела подсчет. — Наклонившись, я беру небольшой камень пальцами в перчатке и провожу большим пальцем по его граням. — Но я так и не поняла, как пускать «блинчики».

Макс наблюдает, как я отвожу руку и бросаю камень в воду. Он отскакивает от ледяного пласта и исчезает в черной бездне.

Я вздыхаю и поворачиваюсь к нему с разочарованным видом.

— Это стало для меня камнем преткновения. Навсегда недосягаемым.

Макс смотрит на меня остекленевшими глазами, воротник его темно-коричневого пальто касается линии челюсти. Затем он поднимает с земли камень, взмахивает рукой и изящно подбрасывает его.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Плюх.

— Ты нашла мост, откуда можно бросать палочки? — интересуется он, ища другой камень.

— Да. В нескольких милях отсюда есть небольшой мост. Я езжу туда время от времени.

— Наблюдала за восходом и закатом?

— Да. Сколько могла.

— Лошади — это само собой, — замечает он, оглядываясь на конюшни. — Ты танцевала?

Макс бросает еще один камень в идеальном ритме.

— Да. Каждую пятницу в местном баре.

— Одна?

Подспудный вопрос очевиден. Я снова медленно киваю, наблюдая за тем, как еще один камешек покидает его руку и танцует по вновь покрывшейся рябью поверхности.

— Для меня тоже не было никого другого.

Замерев, он смотрит на меня с облегчением в глазах. Затем берет мою руку в свою, разжимает мои пальцы и кладет мне на ладонь сероватый камень.

— Попробуй еще раз.

Я вздыхаю.

— Это бессмысленно.

— У тебя получится.

Стряхнув с себя нервное напряжение, я пытаюсь сосредоточиться, отвожу руку и бросаю.

Плюх.

Я пытаюсь еще два раза, но безуспешно.

На третьей попытке Макс придвигается ко мне сзади, пока передняя часть его пальто не оказывается прижатой к моей спине. Я замираю. Дыхание неровное, сердце скачет, как камни, которые отказываются прыгать. Я чувствую, как парень на мгновение замирает, утыкается носом в мои волосы, когда делает взволнованный вдох. Мои глаза закрываются. Инстинктивно я отклоняюсь назад, теряя равновесие, а желудок сжимается.

— Все дело в ритме и плавности движения, — выдыхает он мне на ухо. Макс скользит пальцами по моей руке, пока его ладонь не сжимается вокруг моей.

Я хочу, чтобы мои перчатки сгорели, превратились в пыль. Хочу, чтобы между нами не было никаких слоев, никаких преград.

Сглотнув, я позволяю его пальцам ненадолго переплестись с моими, а затем он медленно отводит мою руку назад и вперед, двигаясь в ритме. Вперед, назад, повторить.

Это почти как танец.

— В последний раз, когда мы делали это… кажется, я немного влюбилась в тебя, — признаюсь я.

Теплое дуновение его дыхания касается моего уха. Я не уверена, что это — вздох облегчения или стон, но внутри у меня все горит. Его запах овладевает мной, распутывает меня, и я дрожу на шатких ногах. На улице мороз, но я никогда не чувствовала такого тепла.

— Я тоже, — мягко говорит он. Другой рукой Макс обхватывает меня и крепко прижимает к себе, в то время как его правая рука все еще двигает вместе с моей. — Брось камень, Солнышко.

Я закрываю глаза.

Я представляю нас три года назад на озере Теллико, закат окрашивает небо в абрикосовый румянец, все мои тревоги и страхи уходят вместе с солнцем. Я вспоминаю, как с нетерпением ждала рассвета, нового дня, нового начала. С ним. Вокруг моего сердца было золотое сияние, и это чувство было таким же непредсказуемым, как постоянно меняющаяся погода в нашей истории.

Моя рука откидывается назад в последний раз, его пальцы все еще сжимают мою руку, и я отпускаю камень.

До моих ушей доносятся несколько тихих шлепающих звуков.

Макс замирает, быстро вдыхает.

Затем наклоняется ко мне и нежно шепчет:

— Ты сделала это.

Улыбка появляется на моих замерзших щеках. Мои ресницы трепещут, глаза открываются, и я смотрю на темную воду, прислонившись к Максу, позволяя ему удерживать меня в вертикальном положении. Его вторая рука отпускает мою ладонь и присоединяется к той, что обхватывает меня за талию. Он крепко сжимает меня, опускает лицо в изгиб моей шеи. Я чувствую, как его губы касаются моей кожи, а затем легкий поцелуй. Потом еще один.

Я дрожу.

— Ты пустила свой первый «блинчик», — говорит он, осыпая поцелуями мою шею, ухо, скользит руками по передней части моего пальто.

— Я пустила свой первый «блинчик», — повторяю я, задыхаясь. — И… ты здесь.

— Я здесь.

Развернувшись в его объятиях, я обхватываю его шею руками и опускаю его лицо к своему. Мои губы приоткрываются, когда наши носы соприкасаются. Макс медленно проводит руками по моему телу, затем обхватывает мое лицо ладонями.

Это чувство никогда не покидало меня.

Сияние, мерцание вокруг моего сердца.

Я приподнимаюсь на цыпочки и прижимаюсь губами к его губам.

Его губы холодные, но язык теплый, когда он проникает внутрь. Стон вырывается наружу, когда прижимают его ближе, не решаясь закрыть глаза, когда полностью впитываю его. Тепло разливается повсюду, от груди до пальцев ног. Это воссоединение, возвращение домой, ощущение завершенности.

— Ты можешь закрыть глаза, — шепчет он, ненадолго отстраняясь. — Необязательно смотреть на меня, если это слишком больно.

Я замираю, дыхание перехватывает.

— Что?

Макс сглатывает, наши носы сталкиваются.

— Я имею в виду… если ты все еще видишь его.

Мое сердце разрывается. Слезы наворачиваются на глаза, и я качаю головой, эмоции мешают мне говорить.

— Нет, Макс… нет, — говорю я ему, крепче прижимаясь к нему. — Я вижу только тебя.

И это правда.

С грузом нашего прошлого, висящим между нами, я вижу Макса — человека, который стоит передо мной сейчас, предлагая утешение и понимание. Призрак поступка его брата-близнеца может оставаться в моей памяти, но в объятиях Макса я нахожу безопасное пространство, где раны прошлого могут затянуться, а обещание совместного будущего начинает обретать форму.

Он — не его брат.

Так же как я не являюсь своим.

Макс облегченно выдыхает, и я притягиваю его ближе, поцелуй окрыляет, мы парим в полуночном небе, его волосы между моих пальцев, наши груди и сердца соприкасаются.

Он отстраняется, чтобы перевести дух, и прижимается своим лбом к моему.

— Нас можно исправить, — хрипло говорит Макс, откидывая мои волосы назад и целуя макушку. — Я никогда не сомневался в этом. Ни разу. Это всегда была ты, Элла. С того дня, как увидел тебя на школьном дворе, читающую историю о Винни-Пухе, я понял, что нашел своего лучшего друга.

У меня вырывается тихий стон, когда я притягиваю его к себе для еще одного поцелуя.

Мы спотыкаемся, пробираясь задом наперед между деревьями, неуклюже продвигаясь к дому. Моя шапочка сползает с головы, ботинки цепляются за палки и камни, но наши рты почти не размыкаются. Макс наклоняется, чтобы подхватить меня под зад, и я обхватываю его ногами. Я прижимаюсь к нему, наши губы и языки переплетаются, когда мы приближаемся к моему фургону.

Он прижимает меня к стене, и у меня перехватывает дыхание, когда я крепче обхватываю его ногами. Он на мгновение поднимает взгляд, любуясь моим фургоном, который мягко освещен лампочками и фонариками.

— Вау, — выдыхает он, оглядываясь на меня с улыбкой. — Я впечатлен.

Макс смотрит на мою маленькую жизнь на колесах, недавно перекрашенную в ярко-оранжевый цвет с глянцевым покрытием. Большие яркие наклейки покрывают боковые стороны, демонстрируя культовые книжные корешки, которые, кажется, накладываются один на другой. Название «Солнечное книжное путешествие» написано сверху причудливым, плавным шрифтом. Автомобиль оснащен внешними подсветками нежно-золотого цвета, которые придают ему сияние.

— Название неудачное, — признаю я. — Не смогла придумать ничего умного.

Парень качает головой, глаза по-прежнему сверкают и устремлены на меня.

— Оно тебе подходит.

Мое сердце сжимается, когда эти слова омывают меня словно первые лучи рассвета. Я прикусываю губу и киваю на фургон, приглашая войти.

— Хочешь войти? — предлагаю я. — Там мы сможем согреться.

Он прикусывает нижнюю губу.

— Хорошо.

Макс заходит за мной внутрь, и я стараюсь не замыкаться в себе, зная, что может произойти дальше. Макс Мэннинг в Мичигане. Стоит в моем фургоне. В нескольких дюймах от меня.

Его язык был у меня во рту.

И я хочу его везде.

Знакомое чувство пробегает по моей спине, когда я чувствую, как он прижимается ко мне в тесноте помещения, и это то же самое чувство, что было у меня в баре. Это знакомое покалывающее чувство, от которого у меня участился пульс и кровь закипела в жилах.

— Как давно ты в городе? — интересуюсь я, отодвигаясь, чтобы дать ему больше пространства.

Его взгляд скользит по предметам интерьера.

— Недолго.

Я прохожу дальше внутрь, и мой взгляд останавливается на смятой постели в конце маленького коридора, освещенного множеством мерцающих огней. Мои щеки горят. Помещение совсем не приспособлено для приема гостей, и присесть здесь негде. Только супер романтично выглядящая кровать.

Это пугающе. И волшебно. И чудесно, и страшно, и сюрреалистично. Я понятия не имею, что делаю.

Я сжимаю руки и смотрю на него из-под трепещущих ресниц.

Теперь парень полностью освещен, без теней и сумерек. От его вида у меня перехватывает дыхание и сжимаются легкие.

Макс подходит ко мне с таким же выражением лица, брови изогнуты, глаза полны удивления. Он тянется ко мне и, взявшись за молнию моего пальто, расстегивает ее до упора, пока ткань не распахивается.

Я смотрю на него и жду.

Он просовывает обе руки внутрь пальто, до самых плеч, а затем стаскивает его с меня. Оно спадает с моих рук и приземляется у наших ног.

Я закрываю глаза и сжимаю пальцы в кулаки, ожидая большего. Я слышу, как расстегивается молния на его пальто, как оно с шуршанием падает на пол. Меня обдает жаром, когда он подходит ближе, руками слегка обхватывает мои бедра, пальцами проникает под свитер цвета ржавчины и касается моей кожи.

Затем он наклоняется вперед и шепчет:

— Нам необязательно продолжать сегодня, Элла. Я счастлив просто обнимать тебя. Целовать тебя. Наблюдать за восходом солнца в твоих объятиях.

Слеза скатывается по моей щеке.

Я вспоминаю все те разы, когда заставляла его уходить до восхода солнца.

Солнце было суровым, неумолимым, слишком ярким. Оно освещало все наши осколки, которые я не могла собрать воедино, поэтому прятала их в темноте.

Меня гложет чувство вины, когда я понимаю, как сильно он хотел проснуться рядом со мной в моей постели. Как жаждал увидеть золотистый свет, проникающий через мое окно и приносящий нам немного тепла.

— Макс, — выдыхаю я, обхватывая его за плечи. — Останься.

Он улыбается, ведя меня к кровати, и целует меня в волосы, пока мы снимаем ботинки. Я тяну его за собой, выключаю лампу, чтобы нас освещал только слабый свет огоньков, и хватаю белый камень, лежащий на прикроватной тумбочке.

Мы прижимаемся друг к другу, его рука лежит у меня на пояснице, под свитером, а мое лицо прижато к его груди. Я глубоко вдыхаю, моя душа наполняется ароматом хвои и свежей мяты, а на горизонте всеми оттенками оранжевого мерцает другая, новая жизнь.

Наши ноги переплетаются под одеялом, и я закрываю глаза. Прежде чем сон унесет меня, я шепчу в тишине:

— Макс?

Он крепче прижимает меня к себе.

— Хм?

Игриво улыбаясь, я слегка приподнимаю руку, демонстрируя бицепс.

— У нас так и не было того соревнования по армрестлингу.

Я чувствую, как его грудь прижимается ко мне, и тихий смех раздается в тишине. Макс находит мои губы для долгого поцелуя, прежде чем выдохнуть:

— Это потому, что мне никогда не было скучно рядом с тобой.

Он остается до утра.

Макс рядом, когда солнце поднимается над горизонтом и наступает рассвет нового дня.

Мы засыпаем после восхода солнца, и когда мои сонные глаза открываются в лучах дневного света, его лицо — первое, что я вижу, возвращаясь к жизни, окутанная его сильными объятиями, а в моей руке зажат мой драгоценный белый камень.

И это так же хорошо, как каждый золотой рассвет.

Даже лучше.