Рассвет утраченной мечты

Глава 18

Я ощутил неладное еще накануне дня рождения Энн. До конца тура оставалось еще семь городов, до концерта — две с половиной недели. И першение в горле попросту списал на не вовремя накрывшую меня простуду. К счастью, действенный способ лечения, специально разработанный закрепленным за мной врачом, всегда приносил ощутимый эффект, и я, закинувшись лекарствами и народной какой-то бодягой, почувствовал облегчение. Через день всё повторилось. И я опять не придал этому значения.

Я был на адреналине, потому что подумывал, как бы удивить Энн и оказаться в Лондоне в этот день — пятого марта, и организовал целую банду единомышленников из своих музыкантов, которые помогли мне в этом. За спиной Пола. Узнай он — ужас что было бы.

Но он не узнал. Да и смог бы меня удержать?

Я летел в самолете, не предупредив Энн о своем визите, и рассматривал фотки в мобильном — те, что мы сделали в Нью-Йорке. Я смотрел на эти счастливые лица и невольно улыбался. Откинулся на спинку сиденья, запрокинул голову и со счастливой — блаженной, я бы даже сказал, — улыбкой взглянул в иллюминатор.

Что со мной не так?

Я думал только о том, что каждая секунда сейчас приближает меня к Энн. И что скоро закончится тур, и мы снова сможем видеться чаще.

После теплой, сухой и солнечной погоды в Лиссабоне — столице Португалии, родина встретила весьма неприветливо: косой ливень, плохая видимость, пронизывающий ветер.

Надеюсь, Энн дома. Где ей еще быть в такое торнадо?

В этот момент я вдруг вполне отчетливо ощутил, что знаю о ней, о ее настоящей жизни сейчас, вне работы «девушкой Ларри Таннера», очень мало. Есть ли у нее друзья? Кто поздравил ее сегодня? Наверняка есть. Она ведь и на занятия эти по фотографии ходит — вполне могла там с кем-нибудь подружиться. А парни, интересно, там есть? Не очень приятная мысль.

А вдруг она уехала в Москву или тот городок, где живут ее родители? Я снова забыл его название, хотя Энн мне уже раз пять говорила.

Но все сомнения окончательно развеялись и канули в лету, когда я увидел ее ошарашенное, но всё равно счастливое лицо на пороге квартиры.

— Ларри! С ума сошел?

Второе больше относилось к моему виду, чем к поступку. Потому что она тут же начала хлопотать надо мной, как мамочка, налила чаю, выставила на стол всё лучшее, что было в ее холодильнике, проявляя исконно русское гостеприимство.

А когда заметила, что я стянул свитер, чтобы он немного просох, ее лицо сразу вспыхнуло. Она закусила губу и отвернулась, вроде как раздумывая, что еще предложить мне. Это меня позабавило. Нет, правда, я так не привык к такой реакции — когда девушки смущаются просто от вида твоего голого торса.

— Ты же не должен быть в Лондоне.

— Ну, у меня полтора дня выходных, я решил слетать в родной город.

— Пол знает?

— А должен?

— Он ведь твой менеджер.

— Вот именно: менеджер, а не нянька. Имею я право делать хоть что-то, не ставя его в известность?

И тут я вспомнил. Подарок! Я жестом попросил подождать и выскочил из квартиры. Хотел сперва появиться с триумфом, а потом дополнить картину счастливого воссоединения пары еще и подарком. Но вот увидел ее, и сразу растаял. Выскочило из головы.

А букет так и лежит на подоконнике на лестничной площадке. Уже просох, наверно, бедняга. Нам с ним здорово сегодня досталось. Но чего не сделаешь ради истинных чувств?

Сюрприз удался, и второе его отделение было встречено не хуже первого.

Правда, и тут в Энн проявились некоторые незнакомые мне черты характера. Она категорически отказывалась принимать мой подарок, мотивируя это тем, что вроде как дорого и неудобно, у нее нет денег дарить мне что-то подобное. Да в этом нет никакой необходимости!

В итоге я победил (разумеется! Я бы не сдался до полной ее капитуляции), подарок был принят, цветы красовались в вазе на подоконнике, а мы сидели напротив друг друга и пили чай (ну и по одному бокалу вина в честь такого великого праздника). Я расспрашивал Энн о том, кто звонил ей сегодня, как она проводила предыдущие свои дни рождения, рассказывал, как это происходит у нас. И тут тоже выяснилось, что у нас много разных традиций. Меня, например, шокировало, что в некоторых случаях друзья дергают именинника за уши столько раз, сколько лет ему исполнилось — чтобы вырос и был счастливым.

— А если каждый подергает двадцать раз, ты представляешь, какие уши к вечеру будут? — шутила она.

Мне же было вообще не смешно. Скорее, странно. Меня никто никогда не дергал за уши.

— Наверное, оторвут. И скажут, что так тебе даже лучше.

Энн засмеялась, и я не мог отвести взгляд от ее счастливых глаз. Мне хотелось впитывать каждую секунду рядом, словно возмещая всё то, что мы упустили во время гастролей.

— У нас именинника принято подбрасывать вверх на руках столько раз, сколько лет ему исполнилось. Согласись, это гораздо приятней.

— Если не уронят. Представь: дедульки лет семидесяти, друзья с детства, решат вспомнить молодость — а силы уже не те. Да и кости гораздо более хрупкие. Из добрых побуждений можно и убить.

— О таких случаях я не слышал.

— Расскажи еще что-нибудь.

— Если твой день рождения выпал на будний день, то нужно угостить коллег или одноклассников. Еще в этот день именинник получает кучу открыток — примерно столько же, как и на Рождество.

— Да вы вообще повернуты на открытках.

— Да. Но это приятно. А вечером — вечеринка. Приглашения высылаются заранее, примерно за месяц, чтобы гости могли подготовиться. Приходят друзья, врубается музыка, обязателен торт. Можно снять кафе или яхту — у кого на что хватит средств и фантазии. Мои детские дни рождения всегда проходили в «Макдональдсе» с парочкой самых близких друзей. На большее средств не хватало. Но я всё равно был счастлив. А в конце праздника всем приглашенным вручаются благодарственные подарки.

— Подарки? — у Энн округлились глаза, и выглядела она при этом как ребенок: сначала — завороженный, потом — расстроенный. Причина такой резкой смены ее настроения выяснилась очень скоро: — А у меня нет для тебя подарка. Я вообще никакого праздника не ожидала.

— Ты и не обязана. Это больше относится к детским праздникам. К тому же я ведь явился без приглашения. Должен дарить два подарка: один — штрафной.

— Это тоже традиция?

— Нет. Но мы можем создать свою.

— А что за подарки дарят гостям?

— Какие-нибудь мыльные пузыри, блокнот, наклейки, воздушный шарик — любые приятные детскому сердцу вещи. Ну и открытку, — мы обменялись понимающими взглядами. Ее глаза смеялись. Мы понимали друг друга без слов.

— Мне определенно нравятся ваши традиции, — заявила она.

— Хочешь остаться здесь жить?

— Я подумаю.

— Но вообще, празднование дня рождения — мероприятие весьма разорительное. Только королева может позволить себе праздновать его два раза в год.

— Как это?

— Первый раз — в апреле — фактический, а второй раз в июне — формальный. Эту традицию придумал Эдвард Седьмой. Он родился поздней осенью, и, чтобы погода не могла испортить всенародного ликования, широким гуляньем стал праздновать это событие летом, с военным парадом и прочей мишурой. Традиция прижилась, и теперь 14 июня — день народных гуляний в Великобритании.

Энн с упоением слушала эту историю, покачивая головой.

— Я и не знала.

Мы еще много о чем успели поговорить. Вспомнить Нью-Йорк и Мадрид, обсудить мой тур и случившиеся в нем казусы, в том числе с забравшейся в номер фанаткой.

А потом Энн напомнила мне о времени.

Я и сам это видел. Самолет в три часа сорок две минуты. Если хочу успеть вовремя и не нервничать снова в дороге, нужно уже собираться.

— Это только на время, — пообещал я, с болью прижимаясь лбом к ее лбу.

В ее глазах плескалось такое же море боли и нежелания расставаться, этот панический ужас разлуки, что других доказательств мне и не требовалось — она тоже чувствует это.

— Нас всё равно разлучат.

Зачем, зачем она говорит это? Ведь нет никого сильнее нас. Сильнее любви.

— Я этого не допущу, — закрепляя слова поцелуем, с полной уверенностью заявил я, надеясь, что это мое несомнение передастся и ей.

Эта встреча взбодрила меня, но увы, ненадолго.

Через два часа десять минут самолет взлетел в небо.

Приземлившись в Лиссабоне, я добрался до гостиницы в надежде поспать оставшиеся два с половиной часа. Но уже через час проснулся от боли в горле. Может быть, то, что я попал под дождь в Лондоне, спровоцировало проблемы со связками или только усугубило уже начавшийся внутри процесс. Я не знаю. Я не жалел о поездке ни минуты ни до, ни после того, как узнал, что сольный концерт на грани срыва. Я только постоянно думал об этом. Гадал, можно ли было как-то этого избежать.

Так ничего и не придумал.

Еще два концерта я дал, пичкая себя лекарствами в утроенном размере, всё явственнее ощущая размеры надвигающейся катастрофы, но надеясь ее предотвратить. Как? Я и сам не знал. Чудом.

А потом на площадке в Марселе, во Франции, едва вытягивал ноты, так что приходилось чаще обычного позволять петь залу. И Пол, конечно, всё понял.

— Давно началось? — спросил он, закрывая за собой дверь в гримерку после концерта.

Я сидел в одиночестве у столика с зеркалом, закинув ноги на соседний стул и размышляя о своей незавидной участи. Я никогда так ужасно не пел!

Я бросил на него тяжелый взгляд и произнес:

— Недели полторы.

— И что, ты язык откусил? Не мог сказать сразу? Не знаешь, как это опасно? Ларри, твою мать, ты совсем мог потерять голос сегодня, ты не понимаешь?!

Пол метался по гримерке из угла в угол и не стеснял себя в выражениях. На этот раз я с ним не спорил.

— И что делать? — обреченно выдохнул я.

— Что делать? — он остановился и взглянул на меня со злорадством. — Отменять концерты, что делать.

Я подскочил.

— Нет.

— Да, Ларри, да. Шутки кончились.

— Мы можем вызвать врача, пусть осмотрит.

— И скажет тебе то же самое. Ты завтра не сможешь выступить.

— Я буду молчать весь день. На саундчеке тоже буду беречься.

— Беречься надо было раньше. Сейчас позвоню доктору Энглерту, может, он сможет сюда вылететь.

Доктор Энглерт не смог. Я в одиночестве ждал в гримерной вердикта. И когда Пол через десять минут вернулся и качнул головой, мне стало не по себе.

— Врач категорически запретил петь и вообще говорить. Последствия могут быть необратимыми. Завтрашний концерт переносим. В своем Инстаграме пишешь извинения и обнадеживаешь, что как только твое состояние здоровья улучшится, ты обязательно к ним вернешься. С датами решим позже. Сейчас я попытаюсь взять билет на самолет, и завтра доктор Энглерт нас ждет.

— Но мы же не можем отменить все оставшиеся в туре города!

— А что ты предлагаешь? — снова повысил он голос, вперившись в меня взглядом. Пол был зол — очень зол. И винил в произошедшем меня не случайно. Мы налетали на крупные деньги — раз, публика будет разочарована — два, сколько продлится этот простой — неизвестно. Это третья, но далеко не последняя причина в длинном списке моих ошибок, где главную роль сыграла моя непокорность.

Но я не собачка! Я могу делать то, что мне вздумается, жить и вне концертной площадки, вне съемочных павильонов. Впервые я задумался об этом с тех пор, как в моей жизни появилась Энн. Мне захотелось посвящать время еще чему-то (кому-то!) помимо музыки.

В Лондон утренним рейсом мы летели в полном молчании. Оно было похоже на траур. Вместо праздника, счастливых лиц зрителей, репетиций и гитары в руках — билет в один конец и пост в Инстаграме, который тут же собрал тысячи комментариев. В основном подписчики выражали свою любовь и поддержку, но в этот раз мое самобичевание было сильнее. Я готов был рвать на себе волосы, работать не покладая рук, отмотать время вспять и взяться за свое лечение раньше. Но организм уже дал сбой. И от меня ничего не зависело.

Яростная перепалка с врачом тоже не привела ни к чему хорошему. Решение уже было принято: гастроли на этом окончены.

— Тридцать четыре концерта за месяц с небольшим — это сильнейшая нагрузка для любого артиста. Ты не исключение. Ты должен беречь себя. Я стараюсь выкроить для тебя время хотя бы на то, чтобы ты высыпался: отменяю интервью, съемки. А ты сбегаешь по ночам из номера?!

Значит, он знает. Тем лучше.

Но не может же он знать, под какой жуткий ливень тогда я попал?

— Ларри, что происходит? Ты не понимаешь, что всё это нужно оставить на время ради главной цели? Сейчас ты должен репетировать и высыпаться, а потом опять репетировать. Это самое главное!

Именно этим я и занимался все эти два с половиной года сотрудничества с Полом. Разумеется, это приносило свои плоды, и немалые. Разумеется, я ценю нашу дружбу и его советы. Но в плане музыки – где он несомненный профессионал, а никак не личной жизни.

— Значит, так: мы переносим шоу.

— Нет!

Что угодно, только не шоу!!!

— Да, Ларри, да. И ты сам виноват в этом. Голос нужно было беречь и использовать строго по назначению. Я тебя предупреждал об этом? Предупреждал. Доктор Энглерт предупреждал? Но ты же у нас самый умный, и никого не слушал, — Пол развел руки в стороны, демонстрируя результат. — Либо мы переносим его сейчас и отменяем три последующих за ним шоу, либо нам придется отменить потом десять или даже больше выступлений. Решать тебе.

Он знал, что я уже ничего не решаю. Также, как знал это я. И все присутствующие в этой комнате.

Но если был шанс побороться хотя бы за шоу в Лондоне, к которому я шел все эти годы, я не собирался сдаваться. И доктор Энглерт неожиданно поддержал меня.

— Я думаю, это возможно, но нужен полный голосовой покой, ежедневные ингаляции. Придется исключить из рациона всю горячую пищу и раздражающие слизистую блюда. Будет полоскать горло масляным раствором ментола и принимать по графику антибиотики.

Я готов был подпрыгнуть до потолка и расцеловать чудо-доктора. Я готов был пить эти дурацкие таблетки, от которых меня тошнило потом полдня, горстями и круглосуточно. Ведь у меня появилась надежда.

И в то же время я нервничал из-за того, что наш план сорвется. И что я так глупо расходую время перед концертом (его и так осталось совсем немного), когда должен репетировать днем и ночью. А мне даже разговаривать не разрешали, не то что петь. За целую неделю я сказал вслух, наверно, не больше десяти слов. С друзьями и родителями общался с помощью сообщений. Пол лично контролировал процесс лечения и постоянно советовался с доктором. И, хотя динамика была положительной, я всё еще жутко переживал, что вот сейчас дверь откроется, Пол ворвется и скажет, что всё напрасно, и он уже позвонил организаторам, чтобы сообщить об отмене концерта. Мне почти каждую ночь снились об этом сны.

Но Пол тоже по-своему поддерживал меня. Не получается петь? Есть множество других элементов будущего шоу, которые тоже нужно прогонять по сто тысяч раз. Танцевальная программа, смена образа за тридцать секунд, где выйти, куда встать, с какой точки лучше падает свет, где будут камеры. Так что лежать на диване и скучать от безделья не приходилось. А если и выдавался часок, я возмещал накопившееся за эти месяцы отсутствие встреч с родителями и друзьями. Полноценно общаться, конечно, не получалось, но просто поприсутствовать на семейном ужине или дружеской вечеринке — почему нет?

А время до главного для меня события этого года стремительно сокращалось, и мандраж возрастал. В то утро перед концертом я помчался на репетицию, где под чутким присмотром врача позволил себе спеть пару песен, чтобы настроить звук и проверить, как работает мой рабочий инструмент. Пока всё шло нормально, и я был занят делом: мы еще пару раз прогнали программу от начала до конца, я несколько раз проиграл ключевые партии и новые песни, которые еще не были обкатаны на публике. Но как только за два часа до концерта я уединился в гримерке, а музыканты ушли на небольшой отдых — вот тут и началась настоящая паника. Я не знал, куда себя деть, и отсчитывал минуты до начала шоу — а они всё ползли, словно поддразнивая, заставляя переживать еще сильнее.

Я позвонил родителям, уточнил, не забыли ли они про планы на вечер, выяснил у охранника, что Энн тоже получила свой бейдж, связался с Найлом и еще парочкой друзей, которые были приглашены. Пролистал ленту Инстаграма, прошелся по хэштегу #КонцертЛарриТаннераВЛондоне, и с улыбкой заметил, что многие выкладывают фото с билетами и свои счастливые лица. Даже отметил лайками некоторые из них.

А потом пришла моя спасительница от тихого и одинокого сумасшествия, и я, подняв голову и заметив ее на пороге, растянул губы в улыбке.

— Привет.

Она, прямо как Золушка, поспешила тут же покинуть бал, едва ступив на порог.

— Может, мне уйти? Если тебе нужно настроиться, я могу подождать там…

— Проходи, — перебил, не давая ей шанса наделать глупостей. — Иногда я люблю быть один перед концертом, но в самые последние минуты это невыносимо.

Мы сплели наши руки, и мне казалось, что тепло ее тела, ее энергия, ее неловкие слова поддержки, которые она пыталась мне выразить, но не знала точно, как это сделать, передавались мне через кожу и воздух, вливаясь в мой истощенный от переживаний и длительного ожидания организм, в мое уставшее сердце.

— Ларри, ты готов? Пора на грим.

Вот так всегда. Время с ней имеет неизменное свойство ускоряться и превращаться из долгих часов в минуты. Но сегодня — иной случай. Сегодня концерт. И до него осталось семьдесят две минуты.

Я смотрю на часы и опускаюсь в выдвинутое для меня кресло. У зеркала надо мной колдуют не больше десяти минут. Больше всего времени занимает укладка. Затем я переодеваюсь под всевидящим взором стилистов, мне помогают «правильно» подвернуть рукава рубашки, опять поправляют прическу, поднимая волосы наверх так, словно меня ударило током. Но мне даже нравится. Говорят, сейчас это модно. Я никогда так не делал.

Сорок три минуты. Начинаю распеваться в гримерке. Подтягиваются музыканты. Сначала подыгрывают, потом каждый начинает играть сам себе — ту партию, которую считает нужным повторить еще раз. Получается какой-то кордебалет. Я зажимаю уши руками и в шутку требую их всех выместись отсюда. Все хохочут.

Двенадцать минут.

Я выхожу и двигаюсь в сторону сцены. По мере приближения шум нарастает. Я осторожно выглядываю наружу. Сколько их там! Неужели действительно девять тысяч?

Девять тысяч незнакомых между собой человек из разных семей и стран отменили дела, собрались в одном зале в один вечер только ради того, чтобы увидеть меня и послушать вживую песни, которые еще три года назад никто не хотел брать на радио! Для меня это было прямым доказательством существования чудес.

Я вытер мокрые ладони о брюки — не помогло. Через минуту они опять стали влажными.

Толпа завывает, а у меня подкашиваются ноги от страха. Я целую неделю не пел и даже не разговаривал. Я совсем мало времени репетировал сегодня, и теперь боюсь, что что-то пойдет не так. Вдруг я не справлюсь?

Девять тысяч человек…

Мои родители, друзья, Энн…

Музыканты, которые поверили в меня также, как и Пол, режиссеры, звукорежиссер, осветители, работники сцены — все эти люди, которые последние несколько месяцев посвятили себя тому, чтобы работать над этим шоу. Над этими минутами счастья, которые начнутся уже совсем скоро, сейчас!

Это, знаете, когда идешь к своей мечте день за днем, и кажется, что она всё не приближается. Ты спотыкаешься, падаешь, бьешься о стену непонимания и неприятия со стороны других людей, разочаровываешься, переживаешь, но всё равно идешь, потому что не можешь иначе. Потому что ты действительно этого хочешь. Потому что не можешь сдаться. Не желаешь, чтобы всё было напрасно. Хочешь быть примером того, что всё возможно, и просто счастливым человеком.

И вот наконец мечта замаячила впереди — вполне ощутимая и конкретная. Она сама летит к тебе в руки и вот-вот сбудется.

И тут ты останавливаешься. И говоришь: «Постойте!». Хорошо, я действительно этого хотел, я шел к этому так давно, что уже и не помню, когда это всё началось. Но что теперь? Вот сейчас эта мечта, этот смысл моей жизни исполнится, и как я буду жить дальше? Что буду делать?

Я весь день успокаивал себя тем, что говорил: «Всё хорошо. Всё под контролем. Я смогу это сделать. Я совершенно спокоен».

На какое-то время это срабатывало и мне удавалось взять себя в руки, но потом мне сообщили, что зрителей стали пускать внутрь, я услышал их голоса, и всё началось сначала.

Когда пришло время идти на сцену, когда я уже стоял и буквально ощущал в ушах этот обратный отсчет, я думал, сойду с ума. Это были самые тяжелые минуты. Тяжелее тех, когда стоял вопрос о переносе шоу. Теперь отступать уже поздно.

Теперь всё зависит от меня, от музыкантов, техников и всех тех, кто причастен к нашему шоу. От зрителей. От удачи.

Я помолился, не столько прося о помощи, сколько благодаря за то, что этот день в моей жизни всё же настал. Что я дошел до него.

И вышел на сцену.

Когда я наконец-то там оказался — не в привычном, как обычно, пустом зале, полном кресел с красной обивкой, а среди людей, — когда ощутил эту мощную волну энергии, почувствовал тяжесть гитары в своих руках, я почувствовал всё то, ради чего и живет артист. Какой же это был адреналин! Чистое безумие!

Зал ликовал вместе со мной:

И больше ничто не сдержит меня,

Я хочу дышать полной грудью,

Я буду смотреть вперед,

Я буду чувствовать…

Буду чувствовать это…

Ты чувствуешь то же?

Я знаю, ты чувствуешь то же…

Мощное барабанное соло, и без перехода сразу же начинаем «Утро с тобой». Зрители встречают песню овациями. Подпевают, взмахивают руками. Я плохо вижу их лица, но явно ощущаю их присутствие и эту поддержку. Девять тысяч сердец бьются в такт с моим!

А когда я взмыл над сценой на некоем подобии окна — эта задумка Пола мне сразу понравилась — повсюду зажглись миллионы огней, и это было такое потрясающе-красивое зрелище, что я едва сдержался от переполнявших меня чувств. Честное слово, в этот момент я готов был заплакать.

Был еще один момент, когда я тоже готов был заплакать.

История Роззи — я не мог не упомянуть об этой девочке — тронула всех, кто пришел на концерт. Я был уверен, что они тоже чувствуют это. И, может быть, чуть больше начнут ценить свою жизнь. Или захотят кому-то помочь.

Ну и третий момент, который запомнился больше всего — когда на трибунах появились огромные буквы, складывающиеся в три слова: «Мы любим Ларри». Можете себе представить? Как они это сделали? Сколько ночей просидели, работая над проектом? Ведь нужно было заранее объединиться для этой миссии.

Я не находил нужных слов для благодарности. Я надеялся, что они смогут почувствовать это также, как чувствую я. Всем сердцем.