Внимание! Мы ищем маму

12

Я ехал домой, и губы все еще горели от ее поцелуя. В голове стоял звон, смесь эйфории и паники.

— Надеюсь, в этот раз ты не сбежишь?

Ее слова бились в висках, как набат.

— Нет, Насть, на этот раз я не сбегу, — прошептал себе в ответ, — я уже не тот мальчишка, который испугался ответственности.

В доме было тихо.

Тесть и теща уже спали. Я заглянул в комнату к сыновьям. Степа спал, сжавшись калачиком, на лице остались следы от слез. Тема раскинулся звездочкой, его дыхание было ровным и безмятежным. Я поправил у обоих одеяла и пошел в нашу с бывшей женой комнату, скинул одежду и рухнул на кровать. Мыслей не было, только тяжелая, свинцовая усталость.

Я провалился в сон, как в бездну.

Мне снилось, что я бегу по темному лесу. Впереди мелькает огонек — то ли окно, то ли светлячок. Я бегу изо всех сил, но не могу догнать. А сзади на пятки наступает чей-то тяжелый, мерзкий смех. Смех Васи? Костика? Не знаю. Я просто продолжаю бежать и не оглядываться.

И вдруг сквозь сон я почувствовал что-то теплое и мокрое. Сначала это вписалось в сон — будто я бегу по луже. Но ощущение стало навязчивым, липким. Я застонал и попытался отодвинуться, но не смог. Потом услышал тихий всхлип.

Я резко открыл глаза. В кромешной темноте комнаты я разглядел маленький силуэт, прижавшийся ко мне.

— Мама… — прошептал Тёма, утыкаясь мокрым лицом мне в бок. — Мама, велнись…

Сердце упало куда-то в пятки.

Я включил ночник на тумбочке. Малыш лежал в промокшей насквозь пижамке, а вокруг него на простыне растекалось большое мокрое пятно. Он описался… опять. И теперь дрожал от страха и холода.

Во мне не было ни капли злости. Ни раздражения. Только острая, режущая боль. Он звал маму. Ту, которая ушла не обернувшись. И нашел утешение у меня.

— Ничего, малыш, ничего страшного, — я сел, взял его на руки. Он прижался ко мне, весь напряженный, ожидая крика или шлепка. — Это ерунда. С кем не бывает.

Я отнес его в ванную, снял мокрую пижаму, быстро обтер влажной салфеткой. Его маленькое тельце дрожало.

Мы вернулись в комнату, и я достал из пакета упаковку подгузников, что купили днем. Вскрыл и достал один. Что за чудо-юдо. Это как? Это куда? Липучки какие-то.

Развернул чистый подгузник и, ковыряясь в полутьме, попытался его надеть. Получалось криво и нелепо, но вроде бы держался.

Скинул промокшую простыню, натянул сухую. Все движения были медленными, будто засыпающими. Я лег, укрылся одеялом и притянул Тему к себе, прижав его спиной к своему животу, укрыв его до подбородка.

Он вздохнул глубоко, судорожно, всем телом, его дрожь потихоньку утихла. Через пару минут его дыхание стало ровным и глубоким. Тёма уснул.

Я лежал, прижимая к себе это маленькое, беззащитное существо, и слушал его ровное дыхание. Тепло от его тельца медленно проникало в меня, растворяя ледяную скорлупу, которая сковывала грудь с тех пор, как я нашел те свидетельства. В нос снова ударил едкий, но теперь уже почти привычный запах детской мочи, смешанный со сладковатым ароматом присыпки.

И странное дело — сейчас этот запах не вызывал отвращения. Он был… настоящим. Частью этой новой, пугающей, но единственно верной реальности.

Я уткнулся лицом в мягкие волосы Темы, вдохнул его детский запах, и что-то в груди дрогнуло и потекло, как лед под весенним солнцем. Это была не жалость. Это было что-то большее, тяжелое и одновременно светлое.

Чувство долга, которое перестало быть тяжким бременем, вдруг превратилось в тихую, непоколебимую уверенность. Да, он не мой по крови. Но сейчас, в этой тишине, когда он доверчиво прижался ко мне, вся его жизнь, все его будущее зависели только от меня.

И я не мог, не имел права его подвести.

Я так и не смог снова заснуть.

Лежал и смотрел, как за окном ночная синева постепенно сменяется серым, предрассветным светом.

Мысли разбегались: Настя, ее вопрос, Костик, документы, Роза… Но все это было где-то далеко, за плотной стеной тишины и покоя, которую создавало это спящее на моей руке дитя.

Первые лучи солнца робко пробились сквозь занавеску, когда дверь в спальню скрипнула. Я приподнялся на локте. На пороге стоял Степа, бледный, с огромными испуганными глазами. Он сжимал в руках край своей старой пижамы.

— Пап? — его голос был беззвучным шепотом.

— Что случилось, Степан? — я ответил также тихо, боясь разбудить Тему.

— Там… там к нам гости пришли, — Степа сделал шаг внутрь, его взгляд упал на спящего брата, и на лице мелькнуло облегчение. — Бабушка их впустила. Они в зале.

— Кто? — я осторожно высвободил свою онемевшую руку из-под Темы и сел на кровати, костяшки спины похрустывали.

Степа лишь пожал плечами, его испуг не утихал.

— Не знаю. Тетя одна и дядя. В форме. Как милиционер.

Ледяная игла пронзила меня от макушки до пят. Опека. Так быстро. Юрист предупреждал. Я резко встал, голова на секунду пошла кругом от недосыпа и адреналина. Натянул первые попавшиеся штаны, футболку. Сердце колотилось где-то в горле, сжимая его мертвой хваткой. Они пришли за Темой. Они не дадут мне ни дня, ни часа.

Я вышел в коридор, Степа жался у меня за спиной, как цыпленок. Из зала доходили приглушенные голоса. Я сделал глубокий вдох, расправил плечи, пытаясь собрать в кулак всю свою волю, и вошел.

В центре комнаты, на стареньком диване, сидела женщина лет пятидесяти в строгом сером костюме, с невозмутимым, как у бухгалтера, лицом. Рядом, прислонившись к косяку двери, стоял участковый — не Костик, а какой-то молодой, незнакомый. Его взгляд был отстраненным и профессиональным.

Теща, Катерина Михайловна, металась между ними и буфетом, пытаясь накрыть на стол. Ее руки дрожали, и чашка звякнула о блюдце.

— Вот и Андрей Игнатьевич, — залепетала она, увидев меня. — Сыночек, это к тебе… из органов опеки.