Внимание! Мы ищем маму

20

Я вышел из кабинета главврача, оставив его разбираться с последствиями. В голове гудело. Маша здесь. В нескольких десятках метров от меня. И от наших детей.

Меня немного потряхивало. Я ведь не видел свою бывшую больше шести лет и сейчас не понимал, что я почувствую, увидев ее.

— Насть, — я подошел к ней, все еще стоявшей в коридоре. — Мне нужно… Мне нужно к ней сходить. Одному. Не могла бы ты еще немного посидеть с ребятами?

Она посмотрела на меня, и в ее глазах не было ни упрека, ни ревности. Только понимание и какая-то грусть.

— Конечно, Андрей. Иди. Разберись. Мы тут подождем.

Я кивнул, не в силах вымолвить слова благодарности, и направился к лифту. Палата № 314. Третий этаж. Сердце колотилось где-то в горле, с каждой секундой нарастая до болезненного, оглушительного гула.

Дверь в палату была приоткрыта. Я постоял несколько мгновений, собираясь с духом и… только после этого вошел. Вошел без стука.

Комната и правда была люксовой — больше похожей на гостиничный номер, чем на больничную палату. И в центре этой роскоши, на кровати с белоснежным бельем, полулежала она.

Маша. Бледная, похудевшая, но все та же. Волосы уложены, на губах следы помады. Она смотрела в окно и не сразу заметила моего появления.

— Маша, — произнес я, и голос мой прозвучал хрипло.

Она медленно повернула голову. Ее глаза, когда-то такие ясные, теперь были полны усталой, циничной насмешки.

— Ну, здрасьте, — протянула она. — Явление Христа народу. Как ты меня, кстати, нашел? Или твоя новая пассия, эта… Настька, уже успела наушничать?

— Ахаха, а ты, я смотрю, ва-а-а-а-аще не изменилась. Все такая же.

— А чего мне меняться. Мне и так хорошо, — улыбнулась бывшая, оголив белоснежные виниры.

Очень интересно. Откуда у нее деньги на такие зубы? Может, от нового любовника? А как же дети, которых чуть опека не забрала из-за ненадлежащего состояния жилого помещения?

— Понятно, — оскалился я, подходя ближе и глядя ей в глаза, — что тебе нужно? Зачем ты здесь? И при чем тут расторжение моего контракта?

— Ой, а ты уже в курсе? — она фальшиво удивилась. — Быстро работаешь. А я-то думала, ты только детей нянчить умеешь. Хотя — она окинула меня презрительным взглядом, — судя по тому, в каком виде они были в деревне, и этому ты не обучен.

Внутри меня вдруг что-то взорвалось. Я сжал кулаки, заставляя себя дышать ровнее.

— По-моему, это ты оставила детей в таком состоянии, а вовсе не я.

— Меня вынудили. Я не хотела, — всхлипнула она и закрыла ладонями глаза. Актриса, мать ее ети. — Где мои дети?

— Они в безопасности. Со мной. В отличие от тебя, я не бросаю своих детей в глухой деревне на произвол судьбы.

Она резко дернулась, словно я ударил ее.

— Ах ты… — она зашипела. — Ты всегда был самодовольным ублюдком! Ты думаешь, я хотела их бросать? Ты думаешь, мне легко было? Ты уехал! Оставил меня одну! В этой дыре! Без денег, без перспектив!

— Я предлагал тебе переехать! — взорвался я. — Ты сама отказалась. Ты предпочла остаться и… и пуститься во все тяжкие, как мне потом рассказывали.

— А что мне еще оставалось? — ее голос сорвался на крик, в глазах заплясали безумные искры. — Ждать тебя? Ты, который приезжал раз в полгода, весь такой важный, городской? Ты даже не знал, что я беременна! Ты даже не спросил!

Это было ударом ниже пояса. Да, я не знал. Но она ведь тоже не сказала.

— Ты могла позвонить. Написать.

— А зачем? — она горько рассмеялась, и смех ее перешел в надрывный кашель. — Чтобы услышать, как ты занят? Чтобы получить очередную подачку? Нет уж. Я нашла того, кто был рядом. Кто оценил меня.

— Игнатенко? — я с трудом выговорил это имя. — Того самого женатого альфонса, который тебя содержал, а потом, я так понимаю, кинул, раз ты здесь одна?

Ее лицо исказилось от злобы, но вдруг выражение снова резко поменялось. Слезы брызнули из ее глаз.

— Он… он обещал развестись, — всхлипнула она, и ее голос стал жалобным, детским. — Обещал, Андрей! А потом… потом просто перестал отвечать на звонки. А я… а я заболела. Оказалось, все это время… — она замолчала, смотря в пустоту.

Потом ее взгляд снова нашел меня, но в нем теперь была какая-то отчаянная, лихорадочная надежда.

— Андрюша… — она протянула ко мне руку, и пальцы ее дрожали. — Прости меня. Я была дурой. Я все испортила. Я так жалею… Я скучала по детям. По Степке… По нашему дому.

Я молчал, ошеломленный этой резкой сменой настроений. Это была та самая биполярка, о которой мне когда-то шептались ее родственники?

— Мы можем все начать сначала, — она говорила быстро, страстно, ее глаза горели. — Я вылечусь. Мы заберем детей. Мы будем семьей. Настоящей семьей. Ты же меня еще любишь, да? Я знаю, ты любишь.

Она смотрела на меня с таким наигранным, жалким ожиданием, что у меня сжалось сердце. Но не от жалости. От отвращения. От понимания, что это не раскаяние. Это отчаяние загнанного в угол человека, хватающегося за соломинку.

— Нет, Маша, — тихо, но очень четко сказал я. — Ничего у нас не будет. Никогда. Дети теперь мои. И я не позволю тебе снова сломать им жизнь.

Ее лицо снова преобразилось. На нем вспыхнула ярость.

— Я их мать! — прошипела она. — Я подам в суд! Я докажу, что ты никчемный отец! У тебя ничего не выйдет!

— Попробуй, — холодно бросил я и, развернувшись, вышел из палаты.

За спиной оставался ее сдавленный, бессильный плач, быстро перешедший в истеричные крики. Я шел по коридору, и меня трясло. Но не от страха. От осознания того, что женщина, которую я когда-то любил, окончательно и бесповоротно умерла.

— Только попробуй…