Внимание! Мы ищем маму

18

Я стоял, прижав телефон к уху, и не мог вымолвить ни слова. Мир сузился до треска в трубке и ледяного кома в груди. Мария. После всех этих лет молчания. Почему сейчас, когда в моей жизни наконец появился хрупкий намек на порядок?

— Андрей Игнатьевич? Вы меня слышите? — голос Марата вернул меня в реальность, где Тёма дергал меня за штанину, требуя «ёгулт», а Степа пытался залезть на руль.

— Слышу, — выдавил я. — Подробности позже. Сейчас я с детьми.

Я бросил трубку, посадил орущих наследников в машину и поехал, почти не видя дороги перед собой. Ее лицо всплывало в памяти — уставшее, прекрасное и безразличное. Такое, каким я видел его в последний раз. Что ей нужно? Почему сейчас?

Она танцевала под дождем. Осенний парк, желтые листья, прилипшие к асфальту, и она — в легком платье, раскинув руки, кружилась, запрокинув голову, а я стоял под зонтом и не мог надышаться этим зрелищем. Маша. Ее смех был таким же чистым и беззаботным, как тот дождь.

Потом была наша комната в общежитии, пахнущая дешевой лапшой и юностью. Мы лежали на одной кровати, и она, уткнувшись носом мне в плечо, шептала: «Андрюша, мы всегда будем вместе?» Я целовал ее влажные от слез счастья ресницы и верил в это. Верил так сильно, что казалось, никакая сила в мире не разлучит нас.

Свадьба. Она в простом белом платье, доставшемся от бабушки. Я — в новом, не по карману купленном костюме. Мы кричали «Горько!» так, что, казалось, слышно было на другом конце города. Ее глаза сияли. Мои — тоже. Мы были двумя половинками, нашедшими друг друга.

Потом все как-то незаметно стало разлаживаться. Деревня, работа за копейки. Я начал ездить в город на заработки. Сначала на выходные, потом на недели. Вернуться и увидеть ее уставшее, потухшее лицо... «Здесь скучно, Андрей. Здесь ничего не происходит». Я злился. «Я пашу как лошадь, чтобы нам было на что жить!» Мы начали ссориться. Из-за денег, из-за быта, из-за пустяков.

Потом мне предложили работу в полиции. В городе. Я мчался к ней, полный надежды: «Маш, мы переезжаем! У нас наконец-то будет нормальная жизнь!» А она посмотрела на меня своими огромными, ставшими вдруг чужими глазами и покачала головой: «Я не поеду. Я не хочу в этот ваш каменный мешок. Мне хорошо здесь». Это был удар ниже пояса. Мы кричали друг на друга до хрипоты. В ту ночь я уехал один. В пустую съемную квартиру.

Связь становилась все реже. Ее номера не отвечали. А потом пришло письмо. Официальное. Заявление на развод. Я был в ярости, в отчаянии. Но к тому времени работа уже поглотила меня с головой. Дежурства, погони, бумаги. Да и в городе... в городе были другие женщины. Не такие ранимые, не такие сложные. Простые. Они не требовали вечной любви и не жаловались на скуку. Я подписал бумаги, не возражая. Решил, что так будет лучше.

Потом до меня дошли слухи. От старых знакомых. Что Маша пустилась во все тяжкие. Что у нее там, в деревне, мужики меняются как перчатки. Мое самолюбие было уязвлено. Я оборвал все контакты. Вычеркнул ее из жизни. Решил, что она мне больше не жена. Что она — ошибка молодости.

Я даже не подозревал. Не думал, не гадал. Откуда мне было знать, что в один из тех редких приездов, когда мы еще пытались наладить отношения, она забеременела? Откуда мне было знать, что она родила моего Степку? Мальчика, который теперь сидел сзади и с надеждой спрашивал: «Пап, а мама к нам вернется?»

Она не сказала мне ни слова. Просто вписала мое имя в свидетельство о рождении и... исчезла. Сначала из моей жизни, а потом, как выяснилось, и из жизни нашего сына.

Я резко дернул руль и припарковался у входа в больницу. Сердце бешено колотилось. Я смотрел в лобовое стекло, не видя ничего, кроме ее лица — того, юного, смеющегося под дождем, и того, последнего, холодного и отчужденного.

Вся наша общая жизнь, вся любовь, вся боль — все это обрушилось на меня в одну секунду. И теперь эта женщина, которую я когда-то любил больше жизни, возвращалась. Не как мать, а как угроза.

Я крепко сжал телефон и набрал Настасью Петрову. Хотел услышать ее голос, представить ее милое лицо и отвлечься от мыслей о другой.

— Андрей, ты уже приехал?

— Да, мы на месте. Поднимаемся.