Внимание! Мы ищем маму

17

После купания, завернутые в мягкие полотенца, дети напоминали двух розовых, уставших котят.

Настя, с мокрыми прядями волос, прилипшими к щекам, помогла мне уложить их в мою кровать.

Я разложил матрасы, постелил свою простыню и накрыл оба. Положил подушку, а сверху — одеяло.

Степа почти мгновенно провалился в сон, утомленный водными баталиями. Тёма же, напротив, разомлевший и довольный, устроился у меня на груди, тяжело вздыхая и посапывая.

— Тут наверно нужна колыбельная? — посмотрел я на Настю, не понимая, что делать дальше.

— Он у тебя почти спит, — хмыкнула она и присела рядом. Погладила Тему по голове и запела что-то мелодичное. Ее голос был тихим и успокаивающим, и под него мои собственные веки начали слипаться. Казалось, в этой комнате, наконец, воцарился хрупкий, но настоящий мир.

А затем она посмотрела на часы и тихо встала.

— Мне, правда, пора, — прошептала она, глядя на меня с какой-то непрочитанной смесью сожаления и нежности.

Я осторожно, чтобы не разбудить Тёму, переложил его рядом с братом, натянул одеяло до самых подбородков и жестом показал Насте, что провожу ее.

Мы молча вышли в прихожую. Тишина после вечернего хаоса была оглушительной. Она надела куртку, взяла сумку.

— Андрей, — она обернулась ко мне уже в дверном проеме. — Не забудь завтра. Больница. К десяти. Нужно оформить карты, для опеки это важно.

— Не забуду, — кивнул я, чувствуя, как на плечи снова ложится груз ответственности. — Спасибо. За сегодня. За все. Если бы не ты…

— Перестань, — она взяла меня за локоть, — ты со всем справишься. Рано или поздно…

— Скорее поздно, — ответил ей и положил ладонь на ее руку. Сжал, пытаясь передать то, для чего не находил слов.

Она коротко улыбнулась, повернулась и быстрыми шагами пошла к лестнице. Я не сдержался, выскочил за ней.

— Настя, постой! Я провожу до машины.

Она не стала возражать, лишь кивнула.

Мы молча спустились по холодной лестничной клетке. Ночной воздух был свеж и прохладен. Ее машина стояла у подъезда. Она открыла дверь, но замерла, снова глядя на меня.

— Завтра, — повторила она, и в этом слове был какой-то тайный смысл, обещание.

— Завтра, — согласился я и потянулся к ней, чтобы поцеловать. Но она отвернулась, села в машину и завела мотор.

Я стоял и смотрел, как задние огни тают в ночи, и ловил себя на мысли, что уже жду утра. Потом развернулся и побрел обратно в свою, теперь уже не такую пустую, квартиру.

Утро началось рано… слишком рано. Я обычно встаю в восемь, принимаю душ, завтракаю в тишине и выезжаю на работу. В девять я уже там, погруженный в привычные цифры и отчеты.

Но сегодня все перевернулось с ног на голову. Я проснулся в шесть утра… в шесть! От резкого пинка в бок. Словно мне снова десять, и я иду в школу, полный предвкушения и страха. Вот почему? Почему дети встают с первыми лучами солнца, с такой неумолимой, варварской энергией?

— Папа-а-а-а! Па-а-а-а-апа! — услышал я два пронзительных, не терпящих возражения голоса. — Мы есть хотим!

— А Тёма снова описался! — донесся голос Степы, и я схватился за голову, чувствуя, как по спине разливается ледяная волна паники.

— Он же в подгузнике?! — скатываясь с кровати, крикнул я, уже представляя, как мне заново сушить этот проклятый матрас.

— Я не описился, не описился, — прозвучал обиженный шепот прямо над ухом, — Степка сутит. Он такой сутник.

— Фух! Слава богу. Бублик, ты меня так не пугай! — я с облегчением, от которого подкосились ноги, взял на руки маленького разбойника, прижал к себе, чувствуя его теплое, сонное тельце, и понес в сторону кухни, одновременно заглядывая в гостиную. — Степан, за такую шутку можно и схлопотать.

— Смешно же! Ха-ха-ха, — не унимался сын, катаясь по полу и дрыгая ногами в воздухе.

Я лишь покачал головой, смахнув со лба влагу, и направился к холодильнику.

— Хочу как у тети Насти, — капризно потребовал Степа, появившийся из, неоткуда, стоило мне открыть холодильник.

— А я хотю ёгулт, — вторил Тёма, которого я усадил за стол, и его большие глаза смотрели на меня с безграничным доверием.

В итоге мы ели хлопья с молоком, которые чудом оказались в дальнем шкафу. Молоко, пахнущее заботой, вчера принесла Настя. С грехом пополам, в крошках и разлитых лужицах молока, мы позавтракали и начали собираться в больницу.

Но, как оказалось, было еще очень рано, и я, сжавшись от нервного напряжения, решил разобрать вещи.

Сложить все в шкаф, а что-то оставить в коробках. Я смотрел на эти крошечные майки и штанишки, и меня охватывала странная смесь нежности и ужаса. Похоже, придется заказывать мебель в гостиную и делать из нее детскую. Или наоборот. Из моей спальни сделать детскую, а мне переезжать в гостиную. Голова шла кругом от этих мыслей, и я с отчаянием отложил их на потом.

Наконец, после долгой борьбы с непослушными пуговицами и молниями, я нашел подходящую, почти чистую одежду для ребят, и мы вышли из дома.

Поставил себе в телефоне напоминалку, купить вечером постельное белье с машинками, продукты и мыльно-рыльные принадлежности для детей. То, что было у бабки с дедом, никуда не годилось, от него веяло забвением и бедностью. Нужно было все новое. С чистого листа.

Я уже завел машину, держа в одной руке ключи, а другой пытаясь надеть на вертящегося Тёму шапку, когда зазвонил телефон.

Не глядя на экран, я сунул его под ухо, чувствуя, как нарастает знакомый ком раздражения в горле.

— Слушаю.

— Андрей Игнатьевич, — в трубке послышался напряженный голос моего юриста, Марата. — Вы где?

— Через час буду, — буркнул я, отбирая у Степы вторую пачку печенья, которую он стащил из сумки. — Едем к врачу на осмотр. Нужны бумаги для опеки. Без этого никак.

— Понимаю, но дело срочное. Появилась новая информация. Неприятная.

От его тона, холодного и отточенного, как лезвие, у меня в животе похолодело и все внутри сжалось в тугой, болезненный узел.

— Какая? — спросил я, и мой собственный голос прозвучал чужим и хриплым.

— Мария Анатольевна. Ваша бывшая супруга. Она вышла на связь.