Внимание! Мы ищем маму

23

— Проскуров, — в трубке послышался гладкий, бархатный баритон, который сразу вызвал у меня желание разбить что-нибудь. — Рад, что вы на связи. Боюсь, наш общий… друг, Мария, после вашего визита находится в не самом адекватном состоянии.

— Это меня волнует в последнюю очередь, — холодно парировал я. — Если вы по делу — говорите. Нет — я кладу трубку.

— Ах, какая прямолинейность, — Игнатенко мягко рассмеялся. — Это по-мужски. Я ценю. Но давайте начистоту. Ваше присутствие нервирует Марию. А ее нервы сейчас — последнее, что ей нужно перед операцией. Вы же не хотите ухудшить состояние матери ваших детей?

В его голосе сквозила сладкая, ядовитая угроза. Он играл на моей совести, которой, по его мнению, у меня не должно было быть.

— Состояние матери моих детей ухудшилось ровно в тот момент, когда она их бросила, — отрезал я. — И моего визита она сама добилась, выйдя на связь. Так что не пытайтесь вешать лапшу на уши. Говорите, чего вам надо?

— Хорошо. Вынужден вас проинформировать. Ваша бывшая супруга только что подписала исковое заявление. Она требует определить место жительства детей с ней и взыскать с вас алименты. Значительные алименты. Не стану называть сумму… одно скажу. Она для вас непосильная.

Я чувствовал, как кровь приливает к вискам. Рука сама сжала трубку так, что пальцы побелели.

— Ты совсем охренел, Игнатенко? — мой голос стал низким и опасным. — Ты думаешь, суд отдаст детей женщине, которая их бросила? Которая валяется в дорогой палате, которую оплатил её любовник?

— Не надо хамить, Андрей Игнатьевич, — парировал он, и в его тоне сквозила непоколебимая уверенность. — Мария проходит курс реабилитации. А вот твое поведение… Опасно для детской психики. Ты только сегодня устроил в своем офисе цирк с конями. Дети напуганы, разбита дорогая ваза… Свидетелей много. А еще ты, будучи в состоянии стресса, привел их в больницу и устроил скандал их матери перед важной операцией. Мы подготовили очень трогательное заключение психолога. Думаю, суд примет во внимание, что детям нужна стабильность и спокойная мать, а не нервный отец, чей бизнес, кстати, тоже на грани краха после потери ключевого клиента.

— Ты долго ебал мозги, чтобы всё это придумать? — мой голос начал повышаться, прорываясь сквозь сжатые зубы. Я больше не мог сдерживаться.

— Я предлагаю цивилизованное решение, — его голос оставался мерзко спокойным. — Вы отказываетесь от детей в пользу Марии. Мы снимаем все финансовые претензии. И ваш контракт с больницей… возрождается. Все остаются в выигрыше.

Это было последней каплей. Вся ярость, вся боль и беспомощность последних дней вырвались наружу.

— Цивилизованное? — я закричал в трубку, не в силах больше себя сдерживать. — Ты предлагаешь мне, отцу, ОТКУПИТЬСЯ ОТ СОБСТВЕННЫХ ДЕТЕЙ? Ты вообще слышишь себя, придурок?

— Андрей, успокойтесь…

— КАКОЙ Я ТЕБЕ АНДРЕЙ, СУКА! — я взревел так, что, наверное, было слышно даже в переговорке. — Слушай сюда, Игнатенко, и запомни раз и навсегда! Ты и твоя подопечная алкоголичка можете подать хоть тысячу исков! Можете пытаться давить на меня через бизнес! Но вы НИКОГДА не получите моих детей! Понял? НИ-КОГ-ДА!

Я почти не дышал, грудь ходила ходуном. Голос сорвался на хриплый, яростный шёпот, который был страшнее любого крика. — И передай Машке. Она их бросила. Она предала их, когда ушла к тебе, к женатому альфонсу. Она забыла о них, когда они голодали в деревне! Она — НИКТО. И её права кончились в тот день, когда она повернулась к ним спиной! А ты… Ты просто мусор, который лезет не в своё дело. И если ты, твой шурин или кто угодно ещё посмеет подойти к моим детям, я вас ВСЕХ разнесу в клочья! Клянусь всем, что у меня есть!

В трубке повисла тяжёлая пауза. Дыхание Игнатенко слышалось теперь отчётливо — оно сбилось.

— Вы… вы не в себе, Проскуров, — попытался он сохранить лицо, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Вы угрожаете…

— Это не угроза! — перебил я его. — Это ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Первое и последнее! Больше ты мне не звонишь. Никогда. Понял? Судиться будем. Воевать будем. Но если ты ещё раз посмеешь потревожить меня или моих детей своим звонком, я найду тебя и лично объясню, что бывает с теми, кто лезет в мою семью. Тебе ясно?

Он не ответил. Слышно было лишь его тяжёлое дыхание.

— ТЕБЕ ЯСНО? — рявкнул я в трубку в последний раз.

Послышались короткие гудки. Он положил трубку.

Я бросил свою так, что она с грохотом полетела на базу. Всё тело трясло от выброса адреналина и ярости. Я проиграл этот раунд. Он застал меня врасплох. Но я дал ему понять: война только начинается. И я не отступлю. Ни на шаг.

Дверь в кабинет тихо открылась. На пороге стояла Аннушка, белая как полотно. Она все слышала.

— Андрей Игнатьевич… — начала она, но я резко взмахнул рукой, заставляя ее замолчать.

— Выйди. И закрой дверь.

Она молча кивнула.

— А нет, стой! Собери, пожалуйста, все документы по контракту с клинической больницей. И найдите мне номера всех независимых медицинских экспертов и клиник, которые специализируются на лечении… пограничных психических расстройств. А еще мне нужна информация, какую операцию будут делать Проскуровой Марии Анатольевне.

— А что, если мне не скажут? Это же медицинская тайна, наверное.

— Если не скажут, пойдем другим путем. Но попробовать стоит.

Она кивнула, глаза ее расширились от понимания. После этого она вышла за дверь.

Я подошел к переговорке и открыл дверь. Степа и Тёма сидели там, где я их оставил.

— Пап, а что там? — тревожно спросил Степа.

Я посмотрел на них — на двух мальчиков, чью жизнь только что решил защитить ценой собственного спокойствия.

— Ничего серьезного, сынок, — сказал я, и впервые за сегодня моя улыбка была искренней. — А теперь пошли в приемную. Нам с тобой еще полы мыть.