Всего лишь любовь

Глава 9. Вита

Квартира, всего лишь квартира. Четыре стены. А сколько всего с этим связано! Решаю занять себя чем-то. Понимаю, что если решу поселиться здесь с сыном, то нужно её оборудовать заново. Комнаты здесь — не сравнить! После Шумиловской — тесные, тёмные. Но Антошке, мне кажется, лишь бы компьютер был рядом. С остальным он смирится.

Я куплю ему самый хороший компьютер. Так и скажу: «Для компьютерных игр». Хотя, я всегда осуждала его увлечение играми. Но сейчас я готова принять этот факт! Спальню отдам ему, а сама буду спать в зале. Не слишком удобно, ведь я привыкла иметь своё личное пространство. А привычки с возрастом трудно менять.

Это меня обнадёживает. Антоша — ребёнок. С одной стороны! Надеюсь, не будет винить маму в том, что она увезла его из отчего дома? Правда, я буду не против, если он будет жить у Шумилова, скажем, неделю. А неделю — со мной! Всё это можно будет обсудить при разводе. Антоша, с другой стороны — уже взрослый, сознательный мальчик. Может сам выбирать.

Решаю слегка оборудовать спальню к его возвращению. Вот эту кровать, где мы спали с Никитой, переставить к стене у окна. В уголке будет стол и стеллаж. Шкафчик поместится возле двери. В целом, неплохо! Привыкнет, не маленький. На фоне всего... Эта новость покажется малостью.

Всё ещё думаю, как же сказать? Лучше прямо:

— Мы с папой разводимся.

— Из-за чего? — спросит сын.

Тут я всегда принимаюсь искать оправдания Косте. Зачем?

— Твой папа теперь с тётей Милой, — вот так заявить, прямо в лоб.

Я думаю... Господи, если Шумилов решит привести «тётю Милу» в наш дом. Прошу прощения! В свой. То как мне смириться с такой расстановкой вещей? А ведь может!

Решаю не думать об этом. Пока. Итак мозг буквально кипит от обилия мыслей. Займусь лучше тем, что меня отвлечёт. А именно, вытащу вещи. Разложу всё по местам. Так, глядишь, обживусь и привыкну!

Среди моих летних футболок, затерялась одна, не моя. Серая, Костина. С надписью «Teacher». Он любит футболки, и я, как увижу приятную к телу, всегда покупаю ему. Покупала...

Сажусь на постель. Прижимаю к лицу. Надо же! Вроде стирала, а пахнет, сквозь флёр порошка, его гелем для душа. Древесная нота горчинки и свежесть морской волны. Костя не любит душиться! Редко делает это, только когда мы куда-то идём: в ресторан, или в гости. Говорит, что духи для мужчин деловых, тех, которые носят костюмы. А для тех, кто в футболке, достаточно геля для душа.

Сама не замечаю, как дышу ею, этой футболкой. Как буквально вжимаю в себя! И объятия Костиных рук ощущаю на теле. И мятную свежесть дыхания. Будто он только что встал, принял душ и почистил зубы. И обхватил меня сзади, щекочет дыханием мочку и шепчет слова:

— Виталиночка, Вита, Виталя, — никто никогда не сумеет назвать меня так же, как он называл. Ведь только в его исполнении это «Виталя» звучало так нежно и ласково, будто в имени этом, мужском, заключалась вся суть.

Замечаю, что плачу, когда ткань промокает от слёз. Отстраняю футболку, беру себя в руки. Ложусь на постель, закрываю глаза. Здесь чужое мне всё! Каждый угол и каждая мелочь. Здесь нет ничего, что способно напомнить о нас. Когда-то, когда Богачёв меня бросил, я приходила сюда и подолгу рыдала в стенах одинокой квартиры. Потому, что любая деталь напоминала Никиту. А Костика нет в этих стенах! И я здесь одна.

Невзирая на соло рыдающей в голос души, мой мозг принимается жадно искать совпадения. Тут же находит! Выудив редкий момент из моей запорошенной инием памяти...

Как-то раз вечеринка закончилась раньше обычного. Мила уже обольщала Дымцова. Они ушли вместе. А Толик увёл свою Ниночку «спать». В квартире остались лишь я и Шумилов. А ещё — артефакты застолья. Бутылки, пивные и винные, посуда с остатками всякой еды.

Подцепив колбасу, что уже слегка заветрелась, Костя изрёк:

— Варварские времена, когда колбасу делали из животных, миновали.

— А из чего она, по-твоему, сделана? — уточнила я, сгребая остатки колбаски в контейнер и ставя его в холодильник.

— Из сои, наверное, — выдохнул он.

— Ну, и пускай! Зато вкусно, — ответила я.

— Эх, Дольская, — хмыкнул Шумилов, — Это и есть твой девиз по жизни? Ну, и пускай! Зато вкусно.

Я повернулась, держа в руке ножик. И уставилась на него удивлённо:

— Ты на что намекаешь?

Костик, шутя, покосился на нож:

— Так, женщина с ножом! Я беру свои слова обратно.

— Бери! — пригрозила я, — А иначе отрежу тебе самое важное.

— Тогда бей прямо в сердце, — задрал он футболку.

— Дурак! — упрекнула его, стараясь не видеть, как тянется узкой дорожкой растительность вниз, от груди к животу.

Я перемыла тарелки, поставила их друг на друга. Полотенце с зайчонком повесила рядом на острый крючок.

— Повезёт же кому-то, — услышала сзади. И даже слегка испугалась!

— Шумилов! Я думала, ты ушёл.

А Костик ещё не ушёл, он стоял, наблюдая за мною. По струнке, прижавшись затылком к стене.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл? — произнёс он, — Попроси, я уйду!

— Не хочу, — отозвалась, — Я собираюсь с ночёвкой остаться. Поздновато уже возвращаться домой, мама спит.

— Жаль, а я так хотел проводить, — поджал губы Шумилов.

— Так и ты оставайся! — пожала плечами, не чувствуя в этом какой-то подвох, — Вон, на диване ложись. Там, правда, Толик пиво разлил. А хочешь, подвинусь? Кровать-то большая.

— Кровать, — хмыкнул Костик. О чём он подумал? О том, что на этой кровати спал он? Богачёв.

— В общем, как хочешь! — махнула рукой, и ушла в ванну, совершать подготовку ко сну.

Когда я вернулась, то Костя лежал на диване, в гостиной. Его длинные ноги с трудом умещались, и он поджимал их. А вместо подушки использовал кофту. Причём, не свою, а мою.

— Шумилов, ты прямо как бедный родственник, — рассмеялась, войдя, — Идём на кровать?

— Не пойду, мне и тут хорошо, — буркнул он.

— Ну, какой ты упёртый! — вздохнула и сама ушла в спальню.

Верхний свет погасили, остался ночник, что горел в коридоре. Когда ночевала одна, я всегда зажигала его. Отчего-то боялась спать в тёмной квартире!

— Вит, ты спишь? — тихо окликнул Шумилов.

Я вздрогнула, словно забыла о нём:

— Нет! — бросила коротко.

— В этом доме, наверное, есть привидения, — предположил он спокойно.

И замолчал. Я спросила, задумавшись:

— С чего ты решил?

— Ну, — протянул он из зала, — Столько людей здесь жило. Наверняка же здесь кто-нибудь умер?

— Прекрати! — я укуталась в плед. По спине пробежал холодок. Мне даже как будто привиделось, что в углу, рядом с тяжёлой гардиной, стоит чья-то тень.

— Ууууу, — подлил масла в огонь мой болтливый товарищ.

— Кость! — прикрикнула я.

Но уснуть не смогла. И уже через полчаса сама позвала его:

— Костя, ты спишь?

— Нет, — сонно ответил Шумилов, — А что?

— Кость, мне страшно, — пожалилась я.

Шумилова долго убалтывать не пришлось. Он сонно прошаркал из зала к постели, где я уже подвигалась, давая ему место возле стены. А ему только этого было и надо! Проснулись в обнимку. Я, помню, подумала с неким стыдом, что сказал бы Никита, узнай он, что я сплю на этой постели с другим...

Меня клонит в сон. Сквозь дурман наплывающих сумерек вижу в углу, возле длинной гардины, какую-то тёмную тень. Открываю глаза! В Питере трудно уснуть, если нет ночных штор. Но сейчас, даже при таком освещении, даже при близости белых ночей, мне одной неуютно и страшно.

В этом старом обшарпанном здании, где, наверное, встретили смерть много разных людей. Оно исторически ценное. Хотя, власти никак не желают его довести до ума! Но для меня его ценность в другом. В голосах, что звучат до сих пор. В той затерянной важности чувств, которые я ощущала на этой постели с Никитой.

Вот только не о Никите, не о нём я сейчас вспоминаю. О Косте. И жалею о том, что его не окликнуть теперь. Не позвать.

— Кость, мне страшно, — шепчу в тишину. А она отзывается грустным молчанием.