Всего лишь любовь

Глава 8. Костя

«Я заеду на днях, я заеду на днях», — повторяю, ходя из комнаты в комнату. Так Вита сказала. Она заедет на днях. Она съехала только на время. Пускай, поживёт отдельно. Сколько ей нужно? Неделю, две? А потом всё наладится. Всё успокоится. Вита вернётся ко мне...

Капустин таскается следом. Наверное, хочет на улицу? Вывожу его на прогулку. И себя заодно. Пребываю в каком-то бесчувственном ступоре. Не могу осознать, что семьи больше нет. Продолжаю себя убеждать, что это на время. На время, пока Вита меня не простит! А что я могу сделать, чтобы ускорить прощение? Дать время. И ей, и себе самому.

В палисаднике что-то шуршит. Сначала мне кажется, это большая собака. Я даже тяну на себя поводок. Но это — Эльвира Степановна, наша бессменная дачница.

— Доброе утро! — здороваюсь я.

— Ой, кто это тут у нас? Любитель цветочки понюхать? — глядит на Капустина. А затем замечает меня, — Здравствуй, Костенька!

— Красоту наводите? — интересуюсь.

— Да, вот, — соседка встаёт, тяжело опираясь на лавку, — Припасла для твоей Виталинки цветочек. Дицентру, она как раз отцветает сейчас. В горшок отсадила её, ну а Вита пускай посадит в земельку, ага? Прикопает, с обеих сторонок прижмёт и водичкой под корень.

Цветок, в самом деле, красивый. На фоне зелёных ветвей много-много бутонов. Сев на корточки, я изучаю его. Вблизи вижу, что это — уже не бутоны, цветки. А какие-то очень похожи по форме на сердце! Да и розовый цвет умножает забавную схожесть.

— Надо же, как интересно, — говорю, тронув нежный цветок, — Как на сердце похоже.

— Да, оно так и есть! — согласно кивает Эльвира Степановна. Сняв перчатку, она заправляет свои седовласые кудри под краешек яркой косынки, — Его в народе «разбитое сердце» зовут.

— Почему? — хмурюсь я.

— Так, а ты приглядись! Видишь, вон из сердечка из каждого капелька. Вроде ж как плачет оно, — говорит и сама наклоняется, чтобы увидеть поближе.

Я, рассмотрев, замечаю такую загадку. Бутон как бы сомкнут, и держит в себе эту белую каплю. А пестик, который и кажется нам таковым, вылезает наружу, когда лепестки загибаются в разные стороны. Издалека и впрямь кажется, будто веточки плачут...

— Невероятно, — шепчу.

Соседка смеётся по-доброму:

— Вон же ш, учёный! А красоту разглядел!

— Да, — машу я рукой, — Какой я учёный? Так... ни уму, ни сердцу.

Смотрю на сердечки, и моё, в этот самый момент отзывается болью в груди.

— В общем, Виточке ты расскажи, как и что! А то я её сёдня не видела, — надевает перчатку Эльвира Степановна.

Капустин уже сунул нос в палисадник. Его лапы и морда в земле.

— Ах, ты ж, поганец! А ну-ка, кому сейчас хвост надеру? — топает ножкой соседка. Она полноватая, розовощёкая. Так что даже суровость в её исполнении выглядит мило.

— Вы, главное, тут капусту не сажайте, — предупреждаю её, — А то иначе Капустин поест!

— Бармалей, а не пёс! — восклицает Эльвира Степановна.

Я оставляю цветочек стоять у скамьи, пока мы совершает кружок вокруг дома. Капустин справляет нужду. Пробует несколько травок на зуб. А когда возвращаемся, наш новоявленный друг ожидает на том же месте. Эльвиры Степановны нет. Точнее, она в своём стремлении изничтожить все сорняки, добралась до другой стороны палисадника. И стала невидимой нам.

«Разбитое сердце», — хмыкаю я, наклоняясь к горшочку с цветком. Вы подумайте, как символично!

В квартире я ставлю цветок в кабинете, и закрываю Капустину доступ туда. Иначе опять раскопает, как было с другими цветами, которые Вита пыталась растить.

На кухне немытая чашка. И пару глотков её кофе. В прихожей на вешалке шарфик. Наверно, она заберёт его в следующий раз? Тянусь к нему. Сняв, прижимаю к лицу. Как пахнет! О, Боже! Таким ароматом пропитаны волосы Виты. Таким же пропитано всё. В опустевшей гостиной я тихо сажусь на диван, продолжая держать её тоненький шарфик.

Позвонить ей сейчас? И спросить: «Как устроилась?». Нужна ли какая-то помощь? Бредовая мысль. Прогоняю её.

На столешнице — капли для глаз. Это Виткины капельки. Помню, ложилась ко мне на колени. Просила:

— Кось, капнешь мне в правый глазик?

— А почему только в правый? — я гладил её по лицу. И, прежде чем капнуть, всегда целовал в приоткрытые губы...

«А как же она будет капать?», — машинально вздыхаю. Сама? Или ей будет капать... Никита?

Как же трудно не думать, не знать, что нас ждёт. Всё зависит от Витки! Впрочем, так было всегда. Всегда в моей жизни всё зависело от неё. Я надеялся, ждал. Наивно подумал, что эта стезя миновала. И снова вернулся в момент ожидания. Только теперь мне гораздо труднее смириться с потерей. Мне есть, что терять!

Желая пойти в кабинет, по привычке, я вдруг замираю. Теперь наша спальня пуста? Я могу ночевать на постели. Без Виты. Не могу совладать с неизбежным стремлением. Приоткрыв двери спальни, вхожу. Даже воздух пропитан её ароматом. Прикроватная тумбочка Виты пуста. Ничего не осталось? Осталось! Выдвинув ящичек, вижу знакомую книгу. Любовный роман.

«Ну, что ж», — решаю я загадать про себя, и открываю страницу. Веду пальцем, жмурясь. Затем открываю глаза и читаю:

— Я поняла, что куда больше подхожу для того, чтобы целоваться на солнце с юношей, чем для того, чтобы защищать диссертацию.

«Надо же», — думаю я удивлённо. Моя дорогая Виталя! Вот это как раз про тебя. Закрываю карманный роман и смотрю на обложку. Кто же автор таких обличительных строк? Француаза Саган, «Здравствуй, грусть». И название красноречивое. Или сегодня любая зацепка воспринимается мною, как знак? Никогда не был сторонником женской теории знаков. Ибо считаю её исключительно женской.

На постель я залажу с ногами, в носках. И ложусь прямо поверх одеяла, чуть подмяв под себя Виткину валик. Подушкой назвать его трудно! То ли дело у меня? Пышная, с гусиным пером. А у Витки из латекса. Кстати, странно, почему она её не прихватила с собой? Говорю же, вернётся!

Устроившись поудобнее, я принимаюсь читать её книгу...

«Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя — грусть. Это такое всепоглощающее, такое эгоистическое чувство, что я почти стыжусь его, а грусть всегда внушала мне уважение...».

В какой-то момент глаза начинают слипаться. И не потому, что мне скучно! Ведь книга весьма интересная, тонкая. К тому же, я представляю себе, что Вита чувствовала, когда читала её. Просто устал... И не спал, уж которую ночь подряд.

И потому позволяю себе окунуться в приятную негу беспамятства. Зарывшись, как в кокон, в постель, что пока ещё наша. Что всегда будет нашей! Дверь спальни оставил открытой. Капустин проникнет?

«Пускай», — вяло думаю я, и ныряю в поверхностный сон.

Просыпаюсь внезапно. Когда наглый звук телефона нарушает мои биоритмы.

«Виталина?», — надеюсь. Но это, увы, не она! Это Аська.

Упав обратно на подушку, я нажимаю «принять».

Ася на том конце провода сразу кричит, да так громко, что я отставляю смартфон от лица:

— Я сдала, я сдала, я сдала!

— Поздравляю, — отзываюсь я хрипловатым спросонья голосом.

— Мне, прикинь, двадцать третий попался? А я же его лучше всех других знаю! Вот так! А я что говорила? Я же везучая, да? Я молодец? — тараторит сестрёнка.

— Молодец, молодец, — подтверждаю я нехотя. Сейчас бы сказал, что быть молодцом — значит, выучить все, в равной степени. Но настроение так себе. Пропускаю мимо ушей поспешность Аськиных суждений.

— Там был какой-то Черданцев! Такой вредный дед! Но я знала билет, так что он даже не стал задавать мне лишних вопросов. А другим задавал. Он там многих валил, — продолжает сестра. И вдруг осекается, — Кстати, Костюнь! Ты чего, приболел? Мне сказали, что ты приболел и потому вместо тебя этот старый хрыч сейчас учит.

Она, как всегда, многословна. И мой хриплый голос мне на руку! Я неохотно тяну:

— Да, слегка приболел. Температурю, кашляю, насморк. В общем, простуда со всеми вытекающими.

— Ооой, — сокрушается Ася, — Так я, может, приеду?

— Зачем это? — я напрягаюсь, — Заразиться хочешь? Не вздумай ко мне приезжать!

— Так, а Витка с Антошей? — настойчиво требует Аська.

— Антоха же в лагере. Вовремя, кстати, уехал! А Вита, она на работе весь день.

— Аааа, точно! Я и забыла про лагерь, — щебечет она, и голос её так внезапно меняется, — Слушай, Костюш? Тут тема такая... В общем, я на Байкал мотнусь, дней на десять.

— На Байкал? — подложив руку под голову, я удивляюсь. Какая ещё инициатива придёт в головешку моей сумасбродной сестре?

— Ну, да! — цедит Аська, — Там экспедиция, в общем. По строительству волонтёрской тропы.

— Это в качестве строителя, что ли? — недоверчиво хмыкаю я.

— Да ну, какого строителя? — фыркает Аська, — Хотя... Ну, не суть! Мы там будем деревья сажать и восстанавливать лес, а ещё обустраивать экотропы в национальном парке. Вести учёт редких животных. В общем, много чего!

— Ясно, — вздыхаю, — Дай угадаю? Познакомилась с каким-нибудь гринписовцем, и теперь вы вместе топите за спасение дикой природы?

Аська на том конце провода цокает:

— Ну, вот зачем ты всё сводишь к этому? Я, между прочим, искренне!

— Да я и не сомневаюсь, — смеюсь, — Лишь бы тебя дикий зверь не покусал. Ты родителям сказала, куда собираешься?

— Ой! — отрезает сестрёнка, — Ты же знаешь, что мама начнёт истерить. Скажу перед самым отъездом. Только ты тоже молчи, хорошо?

— Тогда встречная просьба, — спешу заключить виртуальный контракт, — Про мою простуду им тоже не слова.

— Да, Костюшенька, я поняла, — хвалебные Аськины оды наводят на мысль.

— Ты не забыла, у них юбилей? — говорю я, имея ввиду годовщину их свадьбы.

— Да помню, конечно! Ещё бы! Ну, я скоро вернусь. Говорю же, всего десять дней.

Я вздыхаю опять, ожидая, пока она скажет то, зачем собственно и позвонила.

— Братишь, слушай, я на мели. Ты мне денежек дашь на билетик? Ну, и всякое там прикупить. Снаряжение, набор юного волонтёра.

— Не такого уж юного! — решаю напомнить.

— Ну, братишь? — клянчит Аська.

Со вздохом, я думаю, сколько денег имею сейчас на счету? Если в ближайшее время попрут с института, то выплатят мне выходное пособие.

— Помогу, чем смогу, — обещаю я Аське. Беру с неё обещание быть осторожной, не лезть, куда не следует. Хотя Аська всегда осторожна. Даже странно! С её инфантильностью.

А с другой стороны, это даже на пользу. Не будет мелькать, навещать нас... Меня. Не узнает раньше времени, что Вита съехала. А к её возвращению, кто знает, может быть, я всё улажу? И на годовщину к родителям поедем одной большой, дружной семьёй.

С опозданием вижу Капустина рядом с собой на постели. Тот вытянул лапы и спит. Прямо на простыне, которую я приоткрыл, замотавшись в покрывало. Эх, Вита бы точно убила меня! Нас обоих. Она не позволяла Капустину лезть на постель. Приучала к порядку. К тому же... Ну, да! Я забыл вымыть лапы. Теперь наша простынь в земле.

Вот, смотри, что ты сделала, Вита? Без тебя я погряз в бардаке и грязи. Без тебя наша спальня и наша постель опустела. Да что там постель? Опустела душа.