Всего лишь любовь

Глава 38. Костя

Я грезил об этом весь вечер. Чтобы лечь рядом с ней… Но не знал, что это окажется трудно. Так трудно её не касаться! Соблюдать этот мнимый зазор между нами. И я ненароком, как будто случайно, в поисках позы для сна прикасаюсь спиной…

— Не прижимайся! — бурчит Виталина. Того и гляди, грызанёт!

— Я не прижимаюсь, — отвечаю и нехотя отодвигаюсь на самый край.

— Соблюдай дистанцию, — шепчет она.

Я уже злюсь:

— Соблюдаю!

Какое-то время лежим в тишине. Слышно чириканье шумных сверчков за окном. Раньше любили их слушать, прижавшись друг к другу. Теперь…

— Вит, ты спишь? — говорю.

— Я сплю, — доносится сзади.

— Спасибо тебе… Ну, что не проболталась, — желаю продлить разговор. Хотя бы как-то её удержать с собой рядом.

— Я не болтушка, если ты не в курсе, — раздражается Витка. И даже это раздражение в голосе лучше, чем ничего.

— Я в курсе. Просто… спасибо, — ещё раз повторяю.

— На здоровье, — язвительно цедит она.

— Вит? — говорю через пару минут.

Тишина…

— Ты же не говорила Майе о том, кто её настоящий отец? — повернувшись на спину, решаюсь узнать.

Она отрывает лицо от подушки:

— Почему тебя это так волнует?

— Просто. Хочу знать, говорила, или нет, — закинув за голову руки, лежу и смотрю в потолок. Зазор между нами слегка поуменьшился. Того и гляди прикоснусь…

— Когда скажу, ты узнаешь, — бросает Виталя и опять утыкается в свой набитый пухом мешок.

— Значит, всё-таки скажешь, — вздыхаю.

— Шумилов, отстань! — злобно шепчет она.

Но я не отстану. Теперь не отстану! Теперь я намерен идти до конца. К тому же, коньяк развязал мне язык. Молчать не охота…

— Скажи, ты намерена жить с ним, когда… Ну, когда разведёшься со мной? — интересуюсь.

— Какая тебе разница? — с презрением цедит она.

— Есть, если спрашиваю, — отвечаю беззлобно. Нет, я не злюсь. Я спокоен.

— Я же не спрашиваю, с кем ты собираешься жить? — издевательски хмыкает Витка.

— А ты спроси, — говорю.

— Не хочу! — отзывается нервный клубок, лежащий сбоку от меня.

— Потому, что тебе всё равно, — изрекаю.

— Ты как ребёнок! — смеётся она.

— Почему это? — хмыкаю.

Витка опять поднимает лицо. Повернув ко мне профиль, бросает:

— Капризный ребёнок! Назло маме отморожу уши!

— Что… Вит! Ну, вот чего ты опять? — теперь уже я не выдерживаю. И смотрю на неё в полутьме.

— Что я? — вопрошает.

— Тебе лишь бы ковырнуть побольнее, — шепчу. Успокоившись, стараюсь дышать глубоко.

— Мне? — поднимается Витка на локте, — Это я разве пела сегодня обидные песни?

Сердце опять ускоряет свой ритм:

— Какие обидные песни?

— Такие! Про женатого! — отзывается Вита, садясь.

— Я думал, тебе понравится. В тему, — я тоже сажусь, поправляю одеяло. Оно одно на двоих. Так было всегда. И раньше нас это ничуть не смущало. А теперь одеяло стало предметом раздора. Она тянет его на себя! Я, поддавшись, остаюсь полуголым. Теперь сплю в трусах.

— Шумилов, какой же ты…, - фыркает Витка.

— Ну, какой? Договаривай, — требую я.

На ней тонкий хлопок ночнушки. Под ним… Скорее всего, тоже трусики. Ибо боится меня! Вдруг овладею, пока она сонная? Как потом с этим жить?

— Не хочу! — отрицательно машет. Натянув одеяло до самых подмышек, сидит, смотрит в сторону.

Я же смотрю на неё. В свете тёмных гардин комната кажется розовой. Витка тоже розовая. Или это она покраснела так сильно?

— Вот ты всегда так. Ты всегда недоговариваешь, — говорю в её адрес, — Таишься! А я, может быть, хочу знать, что ты держишь в себе? Почему ты не делишься? Из-за вот этих твоих недомолвок всё и случилось.

— Что всё? — в недоумении смотрит она на меня.

— Всё, — повторяю расплывчато.

Витка хмыкает:

— То есть, ты хочешь сказать, что ты изменил мне с Миланой из-за «моих недомолвок»?

— Вот именно так! — говорю, — Из-за них.

— Чудесно! Это в твоём духе, Шумилов! — отвечает она, — Перекладывать с больной головы на здоровую.

Теперь мой черёд сомневаться:

— Твою голову вряд ли можно назвать здоровой.

Вита, открыв рот, сидит:

— В смысле?

— Я про мигрень, — тороплюсь я исправиться.

— Угу, — отвечает она.

— Вит? — говорю извинительным тоном.

Она снова ныряет, как щучка, под ткань одеял, и ложится спиной:

— Отвали!

— Ты — жестокая женщина! — делаю вдох.

— А ты идиот! — отвечает Виталя.

И тут я согласен с ней. Даже спорить не буду. Приму эту истину:

— Я — идиот. Я не спорю! Я поступил по-идиотски. И я сожалею об этом. Ну, что теперь делать? Обратно уже не вернёшь! Нужно как-то жить дальше. И мне с этим жить.

— И не только тебе, — шепчет Витка. А это уже кое-что! Хоть какой-то намёк на эмпатию.

— Ну, ты как-то справляешься, — пытаюсь её спровоцировать. Пусть скажет: «Не справлюсь». Пусть спорит со мной, — Вижу, устроилась в жизни. Уже планы строишь в своей голове.

— Откуда тебе вообще знать, что я строю в своей голове? — возмущается Вита.

— Я вижу, как у тебя волосы шевелятся от напряжения, — смеюсь я в ответ, — У тебя-то всё складно! Отец Майкин, ей всё расскажешь. И заживёте втроём.

— Втроём? — уточняет она. Снова вижу её острый носик на фоне стены.

— Ну, я имею ввиду. Семьёй, — говорю, — Антошку он купит. Ему не впервой!

— Шумилов! Оставь свои фантазии при себе. Мне они не интересны, — получаю в ответ.

Вздыхаю. И в этот раз обращаюсь, скорее, не к ней, а к себе:

— А мне что делать? Как жить?

— Это твоя жизнь, сам её и живи. Позови к себе Милу, она будет тебе супы варить и печь торты, — предлагает Виталя.

В груди закипает:

— Господи, Вит! Ну, причём тут она?

— Да при всём! — отзывается Вита, повысив голос, забыв о негласном молчании, — Ты что думаешь, это так просто? Переспал с моей лучшей подругой, а я взяла и забыла. Подумаешь, мелочь!

— Я так не говорил, — шепчу, призывая её говорить чуть потише.

— Но ты думал так! Всё это время так думал, — она так и лежит, обернувшись ко мне.

— Не правда, — шепчу я, — Не правда.

— А то я не вижу! — язвительно тянет она, — Я бедный несчастный, меня вынудили это сделать. А теперь меня не хотят понять и простить.

— Его же ты поняла и простила, — говорю я, имея ввиду Богачёва.

Она поняла. Отвечает:

— Не лезь!

— Ну, вот! Ч.т.д.

— Это у тебя ч.т.д. И доказательств не требуется. Изменил, так лежи и молчи! — возмущается Витка.

— Я молчу, — говорю.

— Вот и молчи.

Мы молчим. Причём оба! Слышно, как птица садится на ветку. Клюёт…

— Вит? — говорю в тишину.

Тяжкий вздох извещает о том, что она меня слышит.

— Вит, ну послушай! Я не хочу жить с Миланой, — продолжаю я жалобным тоном, — Я ни с кем не хочу жить, кроме тебя.

Витка хмыкает:

— Я понимаю, первое время тяжело. Привык к хорошему. К тому, что за тобой убирают, готовят тебе и стирают твои футболки потные. Привыкнешь!

— Я сам их стираю уже, между прочим, — бурчу.

— Ну, вот! Прогресс на лицо, — издевается Вита.

Теперь уже я подавляю мучительный вздох:

— Ты всё-таки жестокая женщина.

— А ты — идиот! — отвечает она.

И где та любовь, что наполняла нас ещё каких-то пару месяцев назад. Что сочилась, лилась отовсюду. Которой мы щедро делились друг с другом. И что это было? Обман?

— Вит? — говорю, — А тебе ни чуточку не жаль расставаться со мной? Вот ни капельки не обидно?

— Обидно, — короткое слово ничуть не даёт представления о том, что она чувствует. Снова врёт. Или на сей раз правдива.

— Так может не надо? — шепчу, — Давай поживём раздельно, если ты хочешь? Даже можем долго пожить. Год, или два. Хочешь, переспи с ним, — вот это уже было лишнее. Хотя, я планировал дать ей свободу. На время. Не навсегда. Но, где временно, там постоянно…

— О, боже! — вздыхает она.

Мне слышится нечто другое:

— Уже?

— О, Боже! Я сказала: «О, Боже!», — отзывается Вита.

— А мне показалось: «Уже», — говорю.

— Тебе показалось, — уткнувшись в подушку, она собирается спать. Как бы ни так!

— А ты не спала с ним ещё? — уточняю.

Молчит. Вдруг, спустя несколько долгих секунд отвечает:

— Спала.

— Ты серьёзно? — сбитый с толку этим внезапным признанием, я поднимаюсь на локте.

— Отстань, — отвечает Виталя.

Но я, позабыв о границах, принимаюсь её тормошить:

— Ты серьёзно? Ты спала с Богачёвым? Но ты же клялась!

Теперь я прекращаю шептать. А она продолжает:

— Я клялась до того.

— Ты серьёзно? Спала с ним? — в голове не могу уложить этот факт, — О, господи! Я так и знал! Я это чувствовал! Вита! Ты давала ему…

— Перестань! — подскочив, ударяет меня кулачком по груди.

Но я не могу перестать. Я уже не могу запретить себе думать об этом. Весь мой мозг объят пламенем ревности.

— А как ты спала с ним? До того, как мы с тобой переспали, или уже после успела?

— Тебе-то что? — раздражается Вита. И вправду, спала…

— А мне что? Действительно? Я просто хочу знать, какой промежуток был между нами двумя? Или тебе вообще всё равно, с кем из нас трахаться?

— Какой же ты мерзкий! — она выдыхает с презрением.

— Я мерзкий? — шепчу, — Да это ты просто ш…

Щелчок, мой язык замирает. Не успев досказать. Донести эту мысль. Но уже слишком поздно. Всего одной буквы достаточно, чтобы понять.

— Ну-ну, договаривай! — глумится Виталя.

А я не поддамся. Не сдамся. Возьму и скажу:

— Ты как была ею, так и осталась.

Виталя молчит. Опускается в «кокон». И опять, отвернувшись спиной, принимается «спать».

Через пару минут накрывает раскаяние:

— Вит? Ну, Вит? Ну, прости! Я просто. Мне больно. Я не могу… так. Боже! Ммммм, — стон выражает моё несогласие, проигрыш. Я проиграл! Проиграл! Даже слов не осталось.

Сбоку доносится всхлип. Я буквально готов придушить себя этой подушкой. Я не должен был так говорить!

— Вит! Ну, Вит? Ну, прости, слышишь? Я не специально, — пытаюсь коснуться плеча, что торчит из-под ткани, — Я так не думаю. Просто сказал на эмоциях.

— Ненавижу тебя, — произносит она.

И рука замирает в моменте. Я сжимаю ладонь, прижимаю к груди. Где так истово бьётся разбитое сердце.

— Ты всё врёшь, — говорю, — И про то, что спала. И про то, что ненавидишь. Скажи! Ведь врёшь, да?

Молчит.

— Виталин, ты специально мне делаешь больно, да? Чтобы меня наказать, — добиваюсь ответа.

Она усмехается:

— Наказывают детей. А с мужчинами расстаются.

Из меня опять льются вопросы. Те, на которые ей отвечать не с руки. Она и не станет на них отвечать:

— А ты рассталась со мной в какой момент? Как только узнала, что твой Богачёв разведён? Наверно, мечтала скорее со мной развестись, чтобы воссоединиться?

Вынув подушку из-под щеки, она накрывается ею.

— Не смей закрываться подушкой! — спешу отобрать.

Получаю подушкой по морде. Сбитый с толку, трясу головой. Придушить бы тебя, грозный Рыжик! Чтобы не рыпалась. Чтобы никому не досталась…

Встав с кровати, как вырвавшись, Витка дышит надсадно, берёт одеяло в комок. Оставляя меня полуголым, в трусах. Я чувствую себя, в таком положении, как-то неловко. Надо же! А раньше я мог щеголять без трусов.

— Ты куда? — говорю.

— Ухожу! Я не могу спать с тобой, — отвечает Виталя. Берёт с пола подушку, которой хотела прикончить меня.

— А с ним, значит, можешь? — шепчу.

— Оооо! — выдыхает она, разбросав по лицу свои рыжие пряди.

Я поднимаюсь. Беру свои шорты со стула:

— Хорошо, я уйду. Оставайся!

Она замирает с постельным в руках:

— И где ты будешь спать?

— А я вообще спать не буду, — бросаю вполголоса, — Я в последнее время не сплю.

Ни вопросов о том, «почему я не сплю?». Ни попыток со мной помириться. Ей всё равно! Это стоит признать. И признаться себе, что всё кончено. Вита уже не моя. Не моя…

А на улице белая ночь. И светло, будто в раннюю зорьку. Также холодно, как на заре. Я жалею, что вышел в одних только шортах и майке. Накинув забытую мамой ажурную шаль, я залажу с ногами на лавку в беседке. Достаю из кармана Петра.

«Спала», — сигаретой хочу потушить негасимый пожар у себя в голове, и в груди, и… повсюду. Спала. Она правда, спала? Или врёт? Где она — настоящая? Я перестал её видеть и чувствовать рядом. Как будто она — не она…

— Что? Не спится? — доносится сбоку.

В беседку заходит, скрипя половицами, папа, одетый в спортивный костюм.

— Неа, — верчу головой.

Он садится и тянется к пачке:

— Возьму?

— Да, конечно, — бросаю, — Только это… Маме не говори, что курю. Расстроится.

Отец усмехается:

— Ладно.

Мы курим молча. И я благодарен ему за отсутствие всяких вопросов. Наподобие: «Почему не спится?», «Чего такой грустный?». Сейчас не хочу ему врать. А придётся!

— Знаешь, — вздыхает отец, продолжая задумчиво мять сигарету, — Когда я работал на комбинате. Была одна женщина. Я провожал её несколько раз. Тогда мне как раз было лет сорок шесть, как тебе. Ну, в общем! Такая, совсем не похожая на Веронику. Другая! Как бы это сказать? Я-то в общем, до мамы твоей никого не имел. Ну, имел! В плане сексу. А так, для души, никого. А тут эта девушка, женщина. Юная, как для меня. Лет тридцать ей было. Вот я и запал на неё, как сейчас говорят.

Ошарашенный этим сижу. Благодарен судьбе, что сел задом к нему. Что в зубах сигарета…

— И что? Изменил? — говорю. А по коже мурашки от этой доселе неслыханной правды.

— Неееет! — отвечает отец, — Погулял пару раз, проводил до дому. Даже разок целовал её в щёку. Она приглашала зайти. Разведённой была, да с ребёнком. Мне жаль было её, и мальчишку. Расти без отца, — он выдыхает, добавив, — Не зашёл. За черту.

Я пытаюсь представить себе эту женщину. Папу, таким же, как я. Сорок шесть. Сорок шесть — это, к слову, почти пятьдесят! Половина жизни, которую я посвятил Виталине, уже позади. Впереди — неизвестность…

— Виноватился сильно потом, — продолжает отец откровенничать, — Было так перед матерью стыдно! Ну, что соврал, что подумал об этом. А подумал — уже изменил!

«А подумал — уже изменил», — эту фразу мне стоит запомнить. Жаль, что Вита не слышит. Подумал — уже изменил! А она? Сколько раз изменяла?

— И к чему ты об этом сейчас? — уточняю. Уж не меня ли он заподозрил в измене?

— Я к тому, что семья — это самое ценное, — выдувает табачные струи отец, — Не ты ли сегодня сказал этот тост? Хороший тост, правильный.

— Пап, я не…, - начинаю в своё оправдание.

— Я знаю, ты не! — прерывает отец, — Я и не думаю, что ты даже в мыслях допустишь такое. Ты честный, ты преданный. Лучше меня.

Мне становится стыдно:

— Не лучше, не лучше.

— Сын, ты прости её, — папа вздыхает.

— Кого? — удивляюсь.

— Виталинку прости! — добавляет отец, — Она — баба хорошая. Глупая, как и все бабы! Если чё сделать удумала, ты не серчай. Если скажет чего, это ж она от любви, не от злобы.

— От любви, — повторяю. Уж как бы я хотел верить в это…

— Мы вон с мамкой твоей так ругались, — смеётся, припомнив, — Чуть-чуть до развода не дошли, было время. А сейчас… Я думаю, бог уберёг! Как бы я без неё? Даже представить себе не могу. Мы же с ней — одно целое.

— Так редко бывает, — с улыбкой вздыхаю.

— Бывает! — смеётся отец, — И у вас будет так. Вот попомни моё слово! Будешь вот также сидеть, и Антохе втулять за жизнь.

«Твои слова, да Богу в уши», — приходит на ум. И с каких это пор я стал таким верующим?

— Ну, пошёл спать! А то мать заподозрит чего. Коньячок-то ещё не закончился, — папа встаёт, потушив сигарету.

— Давай! Спокойной ночи, — я кутаюсь в мамину шаль. Упираюсь коленями в грудь, словно в детстве. Антошка. Виталя. И Майка. Вот и вся моя жизнь. Убери хоть одно, и я рухну.

Заморозив себя окончательно, я возвращаюсь наверх, в спальню. К Витке. Надеясь, она уже спит, и не станет меня прогонять? Так и есть! Вита спит. Отвернувшись, бочком.

Осторожно ложусь рядом с ней. Придвигаюсь поближе. Рыжий волос щекочет мой нос. Они пахнут божественно, волосы Витки! Вся она пахнет особенно. Так, как никто.

Наслаждаюсь моментом, касаться боюсь. Пока спит, мне ничто не грозит. А проснётся, и сказка закончится.

«Вита, Виталечка», — думаю я, представляя на миг, что у нас ничего не случилось. Но рука замирает над матовым плечиком. Как будто она не моя. Словно прав не имею! Сглотнув эту боль, я дышу глубоко-глубоко. Я хочу надышаться, впитать. Её близость. Когда буду снова один засыпать в нашей некогда общей постели, то буду с теплом вспоминать этот миг.

— Цом, цом, цом, — отзывается Витка. Поджимает колени, и в меня упирается кругленький зад.